Энтони Беркли - Тайна семьи Вейн. Второй выстрел

Ваш кузен, Арморель, был далеко не глуп. Он знал, что после такой сцены у Эльзы откроются глаза как в отношении того, что он за человек на самом деле, так и того, что он хочет жениться на ней лишь ради денег. За одну ночь ему предстояло сделать так, чтобы как бы широко ни открылись у бедной девочки глаза, свадьба была бы неизбежна. Чувства самой девочки, разумеется, его не интересовали. Он пустил в ход естественный метод. Миссис де Равель, развившая в себе почти шестое чувство во всем, что касалось Скотта-Дэвиса, той ночью услышала, что в коридоре скрипнула половица. Она вылезла из кровати, приоткрыла дверь и увидела, как Скотт-Дэвис скрывается в спальне Эльзы.

– Ох! – тихо и взволнованно охнула Арморель. – Почему же она не остановила его или не позвала Этель – не сделала хоть что-нибудь?

– Вряд ли миссис де Равель отличается особой добротой, – ровным голосом ответил Шерингэм. – У нее уже была припасена розга для Эрика, чтобы вернуть его на путь истинный, а Эльзу она ненавидела. При свойственной ей изощренной жестокости ее даже отчасти тешила мысль сделать Скотта-Дэвиса орудием столь жестокой мести сопернице, пусть даже ее любовнику и выпал бы случай развлечься на стороне. Должно быть, она мучительно терзалась ревностью всю ночь, но вынесла это, поскольку здравый смысл твердил ей, что хуже расплаты для Эльзы и не придумаешь. Однако, подобно большинству эгоистов, она недооценила соперников. На следующее утро Эрик вовсе не вернулся на путь истинный, напротив – бросил известие о помолвке ей прямо в лицо. А Эльза Верити, поняв всю правду об этом человеке, не отшатнулась от него с ужасом и отвращением, а застрелила его.

– Это все вам Сильвия рассказала? – спросила Арморель.

– Под нажимом она признала, – осторожно ответил Шерингэм, – что видела, как Скотт-Дэвис входил в спальню Эльзы. Я спросил, отчего она не предприняла никаких срочных мер, а она лишь пожала плечами, зевнула и сказала, а с какой бы стати, это не ее дело, она не видела никаких причин мешать людям развлекаться. Подлинные ее резоны, однако, были вполне очевидны.

– Но ей не пришло в голову, что Эльза…

– Застрелила Эрика? О нет. Она недооценивала ее с самого начала. Она не сомневалась, что Эрика застрелил ее муж в припадке буйного французского темперамента.

– А вы-то как заподозрили, что это Эльза?

– Разве не очевидно? Эльза была той, кого ждал Скотт-Дэвис, Эльза знала, где осталось лежать ружье, и это именно Эльза, Килька, стояла за поворотом тропинки и ждала, как ты проницательно предположил. Вы слышали про эти следы, Арморель?

– Да.

– Признаюсь, одно время я подозревал, что они принадлежат вам. Ваши туфли совпадали с отпечатками. Но потом я обнаружил, что и Эльзины тоже.

– У нас один размер, – кивнула Арморель.

– Арморель, – встрепенулся я. – Не думаю…

– Что?

– Да нет, ничего, – сник я. Арморель так стиснула мою руку, что ошибиться в значении этого жеста я никак не мог. Она хотела, чтобы я помалкивал и не перебивал.

– Так, значит, на этом и все? – медленно проговорила Арморель. – И теперь мы все трое забудем об этом – и ни одна живая душа больше никогда ничего не узнает?

– Именно.

Я смутно различал в темноте профиль Арморель, глядевший прямо перед собой.

– Ох, Роджер, – тихонько промолвила она, – слава богу, что он мертв. Такие люди просто не должны ходить по земле. По-моему, чудесно, что у кого-то хватило храбрости признать этот факт и… и принять меры.

– Да, – кивнул Шерингэм. – Я согласен.

Несколько мгновений мы просидели молча. В лесах внизу, где Скотт-Дэвис встретил заслуженный конец, печально ухала сова. Мерцание вдали отмечало место, где лунный свет падал на морскую гладь.

– Бедняжка Эльза, – вздохнула Арморель.

Наконец-то я окончил свою рукопись.

Прошло почти три года с тех пор, как я взялся за нее, лихорадочно трудясь над записями в тот жаркий вечер в своей спальне в Минтон-Дипс. Причины, заставившие меня довести рукопись до конца, сильно отличаются от тех, что побудили начать. Могу добавить теперь, что и последние никоим образом не совпадали с теми, коими я столь тщательно предварил свое повествование.

Говоря вкратце – я начал это повествование только и исключительно ради полиции.

Осознав три года назад, что подозрения полицейских по поводу смерти Эрика Скотта-Дэвиса все более и более кристаллизуются на мне и дело приобретает опасный оборот, я постарался не поддаваться панике и не терять головы. Надо было что-то предпринять – вот я и взялся за дело. Очевидно было: гипотезы суперинтенданта Хэнкока на мой счет базируются на двух равно ошибочных предположениях – первое, что у меня была самая лучшая возможность застрелить Скотта-Дэвиса, поскольку только про меня одного было известно, что я находился близ ручья в момент второго выстрела, и второе, что только у меня имелся мотив для преступления. С первым предположением я еще мог как-то справиться, снова и снова повторяя чистую правду, что Скотт-Дэвис никак не мог быть убит вторым выстрелом. А вот со вторым требовалось прибегнуть к более тонким методам.

В самом начале расследования меня больше всего волновало, как бы до ушей сыщиков не дошло ничего, что может отразиться на ком-нибудь другом. Но вскоре я понял: донкихотствовать вовсе не обязательно. В конце концов, только честно будет, если полиция осознает тот простой факт, что не у меня одного, а у каждого члена нашего маленького общества (за исключением, насколько я знал на тот момент, одной лишь Эльзы Верити) имелся мотив, причем во всех случаях несравненно более убедительный, чем у меня. Будь тут замешан кто-нибудь один, я, верно, рассуждал бы иначе. Однако если когда-либо спасение крылось в численности, то именно в этом случае. Как выделить единственного подозреваемого, если в смерти Эрика заинтересованы все? След станет запутан, осложнен, нечитаем, ни к чему не приведет.

Таким образом, решил я, надо уведомить полицию обо всех обстоятельствах, приведших к смерти Скотта-Дэвиса, со всеми подспудными интригами и подтекстами. Но как?

Рассказывать что-либо самому было бы бесполезно. Любое мое утверждение было бы отвергнуто с презрением как выдумка – жалкая попытка отвести подозрение от себя самого. Моим словам веры не было бы ни на грош. Единственный способ донести что-либо до полицейских состоял в том, чтобы заставить их поверить, будто они сами докопались до истины, почти против воли повествователя. Но, опять же, как это устроить?

Таким-то образом у меня и родилась идея подробно описать все в виде повествования, восстановить разговоры и происшествия в той последовательности, как все происходило на самом деле. Я знал: за каждым моим шагом будут следить. Так что если я притворюсь, будто прячу рукопись, ее непременно достанут и прочтут. Забавно было прямо и откровенно писать в этом моем повествовании, что, спрятав коробку меж корней, я не пожалел трудов, чтобы проверить, следят ли за мной. Я ведь и в самом деле не пожалел трудов – и убедился, что да, следят. Было совсем нетрудно накрыть коробку крышкой таким образом, чтобы потом понять, открывали ее или нет. Разумеется, открывали.

Словом, такова была насущная необходимость, породившая первую сотню страниц моего повествования. Когда же необходимость отпала, а мы с Арморель покинули Минтон-Дипс, чтобы отправиться в чуть запоздавшее свадебное путешествие, я забросил рукопись – как полагал, навсегда. Однако характерное мое свойство – непременно доводить до конца то, к чему я уже приложил руку. Наткнувшись на рукопись несколько месяцев спустя, я добавил главу-другую собственного развлечения ради и в качестве умственного упражнения, и так вот оно и продолжалось. Правда, я все еще сомневаюсь, стоит ли посылать мой труд издателю, хотя, конечно, я изменил имена так, чтобы (теперь, когда Эрик Скотт-Дэвис и его внезапная гибель почти позабылись) все персонажи и подробности стали бы нераспознаваемы.

Впрочем, если я все-таки решусь посылать рукопись, этот эпилог вместе с ней не отправится. Он написан лишь для моего собственного удовольствия. Докончив его, я немедленно его уничтожу, ибо такие вещи опасны – но даже сам процесс записывания на бумаге того, что я намерен сказать, действует на меня до странности возбуждающе. Ведь обернись все иначе…

Эти три года были для меня очень счастливыми. Совместно трудясь ради процветания Стаклея и его арендаторов, мы с Арморель развили глубочайшую привязанность из того (основанного, без сомнения, на сочетании страха и благодарности) первого импульса, что свел нас вместе. Не могу, положив руку на сердце, сказать, что все мои планы по перерождению Арморель сработали именно так, как я замышлял. Собственно-то, иные из тех, кто знавал нас обоих до и после свадьбы, заявляют, что я изменился куда сильней, чем она. Возможно, и так, ибо Арморель со всей очевидностью изменилась крайне мало, тогда как я… Что ж, пусть это звучит парадоксально, зато чистая правда: чем старше я становлюсь, тем моложе себя ощущаю. Могу лишь надеяться, что при вдохновляющем влиянии Арморель этот процесс продолжится вечно.