Жорж Сименон - Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш (сборник)

А я по-прежнему ел. Я не отдавал себе отчета в своих действиях. Я не замечал, что пожилая дама наблюдает за мной с изумлением, и другие гости, обратив внимание на мое поведение, не сводят с меня глаз.

Один молодой человек что-то негромко сказал соседу, и вновь раздался голос:

– Тише!..

Можно было легко сосчитать количество присутствующих девушек: они выделялись светлыми пятнами на фоне черных фраков. Их было четыре. Жюбер, кажется, пытался привлечь мое внимание, не подходя ко мне; несчастный не мог смотреть, как я хватаю птифуры один за другим и сосредоточенно их поедаю. Позже приятель признался, что испытывал жалость ко мне, решив, что я не успел поужинать.

Должно быть, другие гости думали то же самое. Песня закончилась. Девушка в розовом раскланялась, все принялись аплодировать; и только тут я заметил, что вся публика смотрит лишь на меня, стоящего рядом с низеньким столиком, с набитым ртом и очередным крошечным пирожным в руке.

Я чуть было не поддался желанию уйти, не извинившись, исчезнуть, бежать без оглядки из этой квартиры, где собрались такие чуждые мне люди.

Именно в эту секунду в полумраке комнаты я заметил лицо девушки в голубом, и ее взгляд показался таким ласковым, успокаивающим, почти родным. Можно было подумать, что она поняла меня и теперь старалась поддержать.

Вошла горничная с прохладительными напитками. После того как я весьма некстати съел столько птифуров, я не осмелился взять предложенный мне бокал.

– Луиза, будь добра, передай птифуры.

Так я узнал, что девушку в голубом зовут Луизой и что она приходится племянницей месье и мадам Леонар.

Она обошла всех присутствующих и лишь затем приблизилась ко мне. Указав на одно из пирожных с крошечным ломтиком засахаренного фрукта, юная особа произнесла заговорщическим тоном:

– Здесь остались самые лучшие. Пробуйте вот это.

Я не нашелся что сказать и лишь пробормотал:

– Вы так думаете?

Это были первые слова, которыми мы обменялись – я и мадам Мегрэ.

Я отлично знаю, что когда она вскоре прочитает то, что я сейчас пишу, то тихо скажет, пожимая плечами:

– Зачем рассказывать обо всем этом?

В сущности, она в восторге от того образа, который создал Сименон, – образа доброй матушки, которая вечно хлопочет у плиты, следит за тем, чтобы в доме все блестело, и постоянно балует своего мужа – эдакого большого ребенка. Я подозреваю, что именно поэтому она первая удостоила писателя своей дружбы и при этом настолько полюбила его, что стала воспринимать как члена семьи, защищая даже тогда, когда я, в общем-то, и не пытался на него нападать.

Но, как и все портреты, портрет мадам Мегрэ далек от совершенства. Когда в тот знаменательный вечер я познакомился с ней, она была пухленькой девушкой с очень свежим личиком и сияющим взглядом, чем выгодно отличалась от своих подруг.

Что бы произошло, если бы я не начал есть эти злополучные пирожные? Весьма вероятно, что она бы просто не заметила меня среди дюжины других молодых людей, присутствовавших в доме, которые, за исключением моего приятеля Жюбера, служили в дорожном ведомстве.

Эти четыре слова – «Управление мостов и дорог» – и по сей день кажутся нам весьма комическими, и стоит одному из нас произнести их, как второй начинает улыбаться. Если же мы слышим их от кого-то другого, то не можем сдержаться и заговорщически переглядываемся.

Здесь было бы уместно привести всю родословную Шёллеров, Куртов и Леонаров, в которой я всегда путаюсь, несмотря на то, что она представляет родню «со стороны моей супруги», как мы привыкли говорить.

Если вы отправитесь в Эльзас, то от Страсбурга до Мюлуза наверняка услышите об этих семьях. Я полагаю, что этот Курт из Шарахбергхайма еще при Наполеоне установил прямо-таки фамильную традицию – трудиться на благо дорожного ведомства. Кажется, в свое время он был весьма знаменит и затем породнился с Шёллерами, которые также служили в этом ведомстве.

Леонары в свою очередь тоже вошли в семью, после чего отцы и сыновья, братья, зятья и кузены – в общем, почти все представители мужской части семейства стали убежденными приверженцами компании. Они до такой степени дорожили своим статусом, что одного из Куртов, который стал крупнейшим пивоваром Кольмара, сочли отступником.

В тот далекий вечер я всего этого еще не знал, ведь Жюбер сообщил мне лишь общие сведения о семье.

Когда мы вышли на улицу, дождь лил как из ведра, но на сей раз мы отказались от мысли нанять фиакр – впрочем, его было не так-то легко разыскать в этом квартале. В те минуты я почти сожалел о том, что избрал карьеру полицейского.

– Ну, что ты скажешь?

– О чем?

– О Луизе! Я не хочу упрекать тебя, но ситуация, в которой ты оказался, была весьма щекотливой. Видел, с каким тактом она помогла тебе выпутаться из нее, как легко и непринужденно она это сделала? Луиза – удивительная девушка. Алиса Перре, конечно, более яркая, но…

Я не знал, кто такая Алиса Перре. За весь вечер я успел познакомиться только с девушкой в бледно-голубом, которая между танцами подходила ко мне, чтобы поболтать.

– Алиса – это та, которая пела. Я полагаю, что в скором времени она обручится с молодым человеком, сопровождавшим ее. Это Луи, его родители очень богаты.

В ту ночь мы расстались поздно. Когда ливень припускал вновь, мы заходили в очередное еще открытое бистро, чтобы выпить кофе и спрятаться от непогоды. Феликс не желал отпускать меня, ему хотелось говорить и говорить о Луизе, он добивался, чтобы я признал, что племянница Леонаров – лучшая девушка в мире, идеал.

– Я знаю, мои шансы невелики. И все потому, что родители мечтают подыскать ей мужа из Управления мостов и дорог, именно поэтому они и отослали ее к дяде Леонару. Ты понимаешь, в Кольмаре или Мюлузе нет свободных мужчин из этого ведомства, а неженатые сами принадлежат к их семейству. Луиза приехала два месяца тому назад. Она должна провести всю зиму в Париже.

– Она знает?

– Что?

– Что ей ищут мужа в Управлении.

– Разумеется. Но ей все равно. Она очень самостоятельная, ты даже и представить себе не можешь, насколько самостоятельная. У тебя просто не было времени ее оценить. В следующую пятницу постарайся пообщаться с ней больше. Если бы ты умел танцевать, это было бы куда проще! Не хочешь ли взять два-три урока танцев?

От уроков танцев я отказался. И слава Богу! Потому что Луиза, вопреки мнению славного Жюбера, терпеть не могла кружиться в объятиях кавалера.

Через две недели произошел маленький инцидент, которому я в тот момент придал большое значение – и, быть может, он действительно имел большое значение, но в несколько ином смысле.

Молодые инженеры, посещавшие дом Леонара, образовали группу, всегда держащуюся особняком, и использовали в своем кругу слова, которые были совершенно непонятны людям, не принадлежавшим к их сообществу.

Недолюбливал ли я их? Вероятно. Мне ужасно не нравилось то упрямство, с каким они называли меня комиссаром полиции. Это превратилось в игру, которая меня раздражала.

– Эй, комиссар! – мог окликнуть меня кто-то с другого конца гостиной.

Однажды Жюбер и Луиза болтали в уголке рядом с зелеными растениями, которые я вижу как сейчас. Какой-то молодой человек в очках подошел к беседующим и что-то тихо сообщил им, бросая насмешливые взгляды в мою сторону.

Чуть позже я поинтересовался у моего друга:

– О чем он рассказывал?

Тот смутился и пробормотал:

– Ничего.

– Какую-то гадость?

– Я скажу тебе после.

Между тем парень в очках переходил от одной группы к другой и, кажется, зубоскалил надо мной, веселя всех присутствующих.

Всех, кроме Луизы, которая в тот вечер отклонила несколько приглашений на танец и почти все время провела рядом со мной.

Оказавшись на улице, я спросил у Феликса:

– Что он сказал?

– Сначала честно ответь мне: чем ты занимался до того, как стал секретарем комиссара?

– Ну… Я работал в полиции…

– В униформе?

Вот, оказывается, в чем дело! Должно быть, этот тип в очках видел меня в полицейской форме.

Только представьте себе: рядовой полицейский среди этих господ из дорожного ведомства!

– А она что сказала? – Я почувствовал ком в горле.

– Она была великолепна. Она всегда великолепна. Ты не хочешь мне верить, но вот увидишь…

Бедный старина Жюбер!

– Она ему ответила, что тебе, несомненно, форма к лицу, а вот он смотрелся бы в ней нелепо.

И все же в следующую пятницу я не пошел на бульвар Бомарше. Я избегал встреч с Жюбером. Через две недели он сам явился ко мне.

– Кстати, в пятницу кое-кто был обеспокоен твоим отсутствием.

– Кто?

– Мадам Леонар. Она спросила у меня, не заболел ли ты.