Рональд Нокс - Следы на мосту

– Вовсе нет. Коли уж я там очутился, то хотел до конца убедиться, что братья действительно путешествуют вместе, понимаете? Я навел справки в «Миллингтонском мосту», но рассказ горничной не позволял прийти к выводу, что они много времени проводили вдвоем. Поэтому я отправился в следующую гостиницу, «Голубую корову». Мне хотелось выяснить, помнит ли там кто-нибудь кузенов Бертелов. Кроме того, я спланировал поездку так, чтобы она завершилась именно там, и слуга из Уоллингфорда должен был передавать мою корреспонденцию туда – на вымышленное имя, разумеется. И слава богу, что я был предусмотрителен, поскольку вышло так, что в «Голубой корове» я среди писем увидел телеграмму, вызывающую меня к смертному одру миссис Кулмен. Конечно же, медлить было нельзя. Я переплыл на другой берег, оставил лодку в первом же подходящем месте и полем отправился на Шипкотский вокзал, где, по счастью, успел на поезд.

Боюсь, вам может показаться, что мой рассказ слишком длинен, но из опасения, что вы сочтете меня фантазером, я бы хотел, чтобы вам были известны все обстоятельства дела. Перед смертью, а точнее, в среду, миссис Кулмен составила новое завещание. Она сама изложила мне свои намерения. Мне она оставляла средства к существованию, но львиную долю состояния завещала старшему внучатому племяннику. «Если только я его не переживу, – добавила она, – но, кажется, это маловероятно. Адвокат посоветовал мне вписать и ваше имя, на случай если Дерек не сможет вступить в права наследства». Можете представить себе, что я испытал, услышав эти слова. Несмотря на то, что смерть Дерека можно было считать почти установленным фактом, у нас были строжайшие врачебные предписания в ее присутствии эту тему не поднимать.

Когда миссис Кулмен умерла, на меня, разумеется, свалилось множество хлопот. Но я не забыл про плоскодонку, и мне подумалось, что, если я продолжу прерванное путешествие и вернусь вплавь в Оксфорд, это неcколько подкрепит меня после напряжения последних дней. В тот же день я сел на поезд, через Оксфорд доехал до Шипкота и вернулся к лодке.

Вы, наверно, решите, что расстроенные нервы сыграли со мной дурную шутку, но Найджел не выходил у меня из головы. Я питал – и по-прежнему питаю – сильное подозрение, что он избавился от своего кузена в стремлении стать его наследником. И вдруг меня осенило: весьма возможно, что между Найджелом и новым наследством стоит всего одна жизнь, и эта жизнь моя. Я не сведущ в законах, определяющих порядок наследования, но предполагаю, что следующим предъявить свои права может именно он. А если Найджел как-то прослышал о последней воле миссис Кулмен, неужели он остановится перед совершением второго убийства? Понимаете, это была неотчетливая мысль, где-то в глубине сознания, но по дороге от Шипкотского вокзала к реке у меня возникло неприятное ощущение, что за мной следят. Не раз и не два, когда я оборачивался, мне казалось, что за мной кто-то идет, стараясь, чтобы я этого не заметил. И даже когда я сел в лодку и поплыл, то не мог избавиться от этого ощущения. Я ясно видел на берегу человеческую фигуру, а возле Миллингтонского моста этот человек обогнал меня, держась вдалеке от берега. Я убежден, что, проходя мимо, он посмотрел на меня с подозрительным любопытством.

И я решил – может, то было ребячество – отплатить ему той же монетой. Я причалил и очень осторожно пошел по берегу, по возможности прячась в ивняке. Дойдя до моста, я его увидел. Он стоял, облокотившись на перила, как будто высматривая меня. Крайне осторожно я перешел дорогу и спрятался под пролетом моста, который частично заходит на сушу. До меня донесся обрывок его разговора со спутником, и услышанное убедило меня в справедливости худших моих опасений. Эти люди, которые состоят в тесной связи с Найджелом, действительно следили за мной и намеревались перехватить меня за Шипкотским шлюзом. Однако из их слов я сделал два обнадеживающих вывода. Во-первых, не знаю почему, но сразу за шлюзом они планировали пристать к берегу и оставить лодку на привязи. А во-вторых, в гостинице «Пескарь» у Итонского моста остановился инспектор Лейланд из Департамента уголовных расследований, имя которого они произносили чуть ли не со священным трепетом.

Бридон был вынужден отойти к окну прочистить трубку, он не мог поручиться, что ему удастся сдержаться. Лейланд, к его восхищению, сохранял изумительную невозмутимость.

– Так вот, – продолжал Феррис, – у меня не хватило духу сойти у Миллингтонского моста. Я прошел до Шипкота и… и, увидев их лодку на привязи, стащил весла. – При воспоминании о собственной находчивости он коротко хихикнул. – Больше лодки я не видел. Но, возможно, они шли за мной берегом; и я подумал, что лучше всего будет немедленно рассказать обо всем полиции. Я снял здесь комнату на ночь.

– Понятно, – кивнул Лейланд. – О господи, да расскажите же ему, Бридон.

И они ему все рассказали.

– Вот вам простодушнейшая история из всех, что мне доводилось слышать, – заявил на следующее утро Бридон. – Если вам угодно, можете подозревать его дальше; лично я так и поступлю. Но сейчас я намерен отправиться в Оксфорд, хочу попробовать на зуб еще кое-какие штучки младшего Бертела. Вы со мной?

– Боюсь, что нет. Слишком много в этом заведении подозреваемых, будь они неладны. Лучше за ними присмотреть.

Поэтому Бридон отправился в Оксфорд один и так же без сопровождения, хотя и с запиской от Лейланда, заглянул в известный обувной магазин Уикстеда. Там он спросил, является ли их клиентом мистер Найджел Бертел и, если да, известен ли его размер. Его – с неподдельным ужасом в голосе – заверили, что, разумеется, мистер Бертел приобретает обувь только здесь; не много оксфордцев одевается так же хорошо, как мистер Бертел; и, конечно же, его размер имеется. Принесли талмуд, в котором каждому клиенту была посвящена отдельная страница, полное педикюрное досье. Похоже, в более или менее престижных колледжах не было ни одной неизвестной здесь мозоли. Правда, факсимиле с отпечатками ног подрастающей смены не имелось, зато прилагались контуры живой ноги, обведенной карандашом, точно передающие ее форму. Дополнительные подробности были изложены на полях. Гигантская книга была организована в алфавитном порядке; ваше имя не исчезало отсюда до тех пор, пока вы не оплатили счет господам Уикстедам или каким-либо иным образом сообщили им, что отныне намерены приобретать обувную продукцию в другом месте.

Бридон не спеша перелистывал страницы, не торопясь расставаться с каждым новым именем. Он как будто опасался, что, добравшись до цели, не обнаружит желаемого. Он увидел свою фамилию и задумался, а нет ли у него здесь неведомых родственников. Дойдя наконец до фамилии Бертел и еле сдерживая волнение, он принялся изучать досье, испещренное множеством записей.

– Кажется, искривление больших пальцев стоп, – заметил он.

– Что? О боже, нет, сэр. У мистера Бертела совершенно прямые пальцы. Вы, наверно, не на той стороне листа. Позвольте, сэр, вот: «Форма большого пальца» – ничего про искривление, видите?

– Вижу, – кивнул Бертел. – Еще как вижу, черт бы его подрал.

– Вы были бы поражены, если бы решили, что это сделал я? – спросил Найджел.

Он впервые сидел в одежде, приближенной к полноценному костюму в той мере, в какой Лейланд мог это позволить. Напротив него, рассеянно постукивая спицами, разместилась Анджела. Все то время, что он соблюдал постельный режим, она держалась с некоторым смущением и теперь была явно намерена установить более нормальные отношения.

– Мне слишком много лет, чтобы меня можно было так просто поймать, – ответила она. – Вы хотите, чтобы я сказала или как-то дала вам понять, что вовсе не думаю, будто это сделали вы. Вам следовало спросить, была бы я поражена, если бы узнала, что это сделали вы. Потому что, когда вы предоставляете человеку шанс на сомнение, это все-таки совсем другое дело. А так я поражена условно, если вы меня понимаете.

– Но вас поражает мысль, что вы, возможно, беседуете с убийцей?

– Разумеется. Когда я читаю в газетах, что совершенно незнакомый мне человек свернул себе шею, это меня не поражает – не вполне. Но если шею свернет себе мой парикмахер, я буду поражена – не знаю почему.

– Но это поражает иначе.

– Не уверена. Мне кажется, очень хорошие люди, сталкиваясь с людьми по-настоящему испорченными, действительно подвергают их моральному осуждению. Но обычный, скучный человек вроде меня не столько осуждает, сколько изумляется. Приходится проводить переоценку, осознавать, что тот, с кем ты вчера пил чай, ограбил банк. И поразиться тогда, по-моему, означает лишь прийти в изумление от неожиданности.

– Может быть, вы и правы. Но вы были бы поражены, если бы я сказал вам, что в любую минуту с радостью удавил бы своего кузена, если бы был уверен, что меня за это не повесят?