Жорж Сименон - Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш (сборник)

Роман «Холостячка» печатался астрономическими тиражами, полиция нравов была сыта по горло оргиями в Булонском лесу, которые она не всегда осмеливалась прерывать, боясь побеспокоить «расшалившихся» работников иностранных консульств.

Женщины носили короткие стрижки и короткие юбки, мужчины щеголяли ботинками с заостренными носами и брюками, обтягивающими лодыжки.

Я отлично понимаю, что это ничего не объясняет. Но все это – часть общего целого. Я снова вижу юного Сима, входящего утром в мой кабинет, словно он уже стал одним из инспекторов полиции. Романист приветливо бросает: «Не обращайте на меня внимания», и усаживается в углу.

Он по-прежнему не делал никаких записей. Задавал мало вопросов. Он скорее имел привычку высказывать собственное мнение. Как он мне объяснил впоследствии – но это вовсе не означает, что я ему поверил, – реакция человека на какое-либо утверждение может рассказать о нем много больше, чем ответ на четко сформулированный вопрос.

В полдень, когда мы – Люка, Жанвье и я – шли на аперитив в ресторан «Дофин», что случалось частенько, он следовал за нами.

По утрам, во время оперативного совещания в кабинете нашего патрона, он всегда оказывался сидящим где-нибудь в уголке.

Это продолжалось несколько месяцев. Когда я спрашивал Сима, что он пишет, молодой человек отвечал:

– Все те же популярные романы, ведь я должен зарабатывать на жизнь. С четырех до восьми часов утра. В восемь часов мой рабочий день заканчивается. Я приступлю к написанию полухудожественных произведений только тогда, когда почувствую, что готов.

Уж и не знаю, что пришло ему в голову, но однажды, после того как в одно из воскресений я пригласил писателя отобедать на бульвар Ришар-Ленуар и представил его жене, молодой человек вдруг прекратил визиты на набережную Орфевр.

Было даже как-то странно больше не видеть, как он сидит в углу, встает, когда встаю я, постоянно следует за мной по пятам, посещая все отделы, которые посещаю я сам.

Весной я получил весьма неожиданное приглашение:

«Жорж Сим имеет честь пригласить Вас в следующий вторник в сквер Вер-Галан на церемонию спуска на воду его корабля «Остгот», освящение которого проведет господин кюре из собора Парижской Богоматери».

Я туда не пошел. Впоследствии от патрульных полицейских я узнал, что в течение трех дней и ночей целая банда бесноватых молодчиков гуляла на борту корабля, пришвартовавшегося в самом центре Парижа и расцвеченного яркими флагами. Однажды, пересекая Новый мост, я увидел упомянутый корабль; у подножия мачты сидел мужчина в фуражке капитана дальнего плавания и печатал на машинке.

Уже на следующей неделе судно исчезло, и сквер Вер-Галан обрел свой привычный вид.

Около года спустя я получил еще одно послание, на сей раз написанное на одной из наших дактилоскопических карточек.

«Жорж Сименон имеет честь пригласить Вас на антропометрический бал, который состоится в “Буль-Бланш” по случаю запуска серии его детективных романов».

Сим превратился в Сименона.

А скорее всего, ощутив себя отныне значительной персоной, литератор вернулся к своей настоящей фамилии.

Я не стал этим озабочиваться и не пошел на пресловутый бал, но на следующий день узнал, что его посетил сам префект полиции.

Узнал из газет. Все в тех же газетах, причем на первой полосе, сообщалось, что комиссар Мегрэ «с шумом ворвался в детективную литературу».

В то утро, когда я прибыл на набережную Орфевр и поднимался по парадной лестнице, я видел одни лишь насмешливые улыбки и веселые лица; многие спешили отвернуться, завидев меня.

Мои инспекторы делали все возможное, чтобы сохранить положенную им серьезность. Коллеги на оперативном совещании общались со мной с каким-то новым, нарочито подчеркнутым уважением.

Лишь патрон вел себя как обычно и с рассеянным видом поинтересовался:

– А вы, Мегрэ? Какие у вас сейчас дела в производстве?

В магазинчиках квартала Ришар-Ленуар не было такого торговца, который бы не счел своим долгом продемонстрировать газету с моей фамилией, напечатанной крупным шрифтом, моей жене и взволнованно спросить:

– Это действительно ваш муж, не правда ли?

Увы, это был я!

Когда многие узнали, что я пишу эту книгу, а издатель Сименона предложил мне опубликовать ее, даже не прочитав, еще до того, как была закончена первая глава, – бóльшая часть моих друзей отнеслась к моему замыслу одобрительно, хотя и с некоторой долей скептицизма. Я не сомневаюсь, что они думали: «Вот и Мегрэ взялся за перо!»

Действительно, в течение нескольких последних лет по крайней мере трое моих бывших коллег, принадлежащих к тому же поколению, что и я, написали и выпустили свои мемуары.

Спешу заметить, что они следовали старинной традиции полицейских Парижа, благодаря которой на свет появились воспоминания Масе и великого Горона, в свое время возглавлявших Сюрте[1]. Что же касается наиболее блистательного полицейского, легендарного Видока, то он, к несчастью, не оставил собственноручно написанных мемуаров. Основываясь на них, можно было бы сравнить его с портретом, созданным литераторами, которые вывели его под собственной или же под чужой фамилией, как это сделал Бальзак, наделив своего героя именем Вотрэн.

Я нисколько не стремлюсь примерять на себя роль защитника своих коллег. Я лишь мимоходом отвечаю на замечания, которые нередко слышу.

– Что их читать, – говорят мне. – Им приходилось прикладывать совместные усилия и трудиться втроем, чтобы разгадать загадку любого нашумевшего преступления.

И тут же приводят в пример дело Месторино, которое недавно наделало так много шума.

Однако я могу сказать, что и сам участвовал в этом процессе, потому что дело подобного масштаба требует совместной работы всех полицейских служб. Что же касается финального допроса, знаменитого допроса, длящегося двадцать восемь часов, допроса, который сейчас так любят припоминать, – то нас в нем участвовало даже не четверо, а, по крайней мере, шестеро человек, последовательно сменявших друг друга, и каждый из нас задавал одни и те же вопросы, формулируя их самым невероятным образом, и каждый раз одерживая пусть крошечную, но победу.

После работы в подобных условиях было трудно определить, кто из нас и в какой момент сумел нажать на нужный рычаг, запустивший весь процесс, который привел к столь необходимому признанию.

Впрочем, я спешу заявить, что название «Мемуары» выбрано не мной. Мы перебрали множество слов и попросту не нашли ничего более подходящего.

Тем же образом дела обстоят и с подзаголовками (я увидел их лишь в гранках) – кажется, именно так называются фразы, открывающие очередную главу книги. Издатель попросил у меня разрешения добавить их задним числом, как он тактично выразился, «по типографским причинам», но в действительности, я думаю, это было сделано для того, чтобы слегка оживить мой текст.

Среди множества обязанностей, лежащих на моих плечах на набережной Орфевр, вероятно, с наибольшей серьезностью я относился к составлению рапортов. Быть может, это как-то связано с наследственным пристрастием к точности и скрупулезности, которое я перенял от отца?

Я часто слышал шутку, ставшую почти классикой:

– В отчетах Мегрэ главное место отводится скобкам.

Вероятно, это потому, что я вечно стремлюсь объяснить все и вся, ведь даже самая маленькая деталь не кажется мне ни простой, ни никчемной.

Если вы ждете от этих мемуаров рассказа о делах, которые мне приходилось распутывать на протяжении всей моей карьеры, то, боюсь, я разочарую почтенную публику.

За те полвека, что я прослужил в полиции, вряд ли наберется более двадцати действительно сенсационных дел, и я уже упоминал о некоторых из них: дело Бонно, дело Месторино, еще дело Ландрю, дело Саррэ и несколько других.

И мои коллеги, а в некоторых случаях мои бывшие начальники, не раз подробно рассказывали о них.

Что касается других расследований, запутанных и интересных, но не попавших на страницы газет, то Сименон взял на себя труд описать их.

И тут я подхожу к главному, к тому, что я пытался донести до читателя с того самого момента, как взялся за эти записки, то есть хочу объяснить подлинные мотивы, заставившие меня засесть за мемуары, которые на самом деле не являются мемуарами – и лучше, чем когда-либо, понимаю, что не знаю, как все это выразить.

Некогда я прочитал в газете, что Анатоль Франс, который, судя по всему, был человеком большого ума и всегда умело использовал иронию, позировал художнику Ван Донгену, а когда портрет был закончен, не только отказался забрать его, но и запретил мастеру показывать его публике.