Линда Лафферти - Невеста смерти

Молодая банщица попыталась вывернуться.

– Нет, нет, мы с твоей матерью договорились! – настаивал старик.

Он потянулся к ее груди.

Девушка вскрикнула и отвесила пивовару пощечину.

– Уберите от меня руки!

– О, красавица! – Он словно и не слышал ее. – Иди ко мне, моя малышка!

Краем глаза Маркета увидела мать. Присматривая за моющимися в соседней комнате, Люси приглядывала и за дочерью – чтобы та обслужила гостя как надо и не сорвала с таким трудом заключенную сделку. Но и давать ее в обиду она не собиралась.

– Не распускайте руки, пан пивовар! – крикнула Люси, а когда ее слова не произвели на старого хрыча должного впечатления, несколько раз хлестнула его по голове и плечам камышовой метелкой, как делают прачки, разгоняя сцепившихся собак. – Отстань от моей дочери! Сейчас же! Хватит! Помнишь, о чем мы договаривались, – не лапать! – ревела она, потчуя пивовара метелкой, а потом схватила ведро с ледяной водой и вылила его ему на голову.

Старик завопил от холода.

Люси сердито подала ему сухое банное полотенце. Пивовар схватил его и принялся вытираться.

– И чтобы больше этого не было, пан! – Старшая банщица погрозила ему пальцем.

Толстяк отвернулся, недовольно ворча. Кожа на его спине и плечах сморщилась и покраснела от холодного душа.

– Сядь! – сердито бросил он Маркете, потирая те места, по которым она прошлась кулачками. – Сядь на скамью и дай мне посмотреть на тебя!

Девушка попыталась натянуть на бедра сбившуюся рубаху.

– Нет, так и сиди, – велел клиент. – Хочу посмотреть, что за покупку я сделал.

Теперь она поняла. Этот мерзкий старик будет пялиться на нее. Сколько раз она как зачарованная изучала расположение вен и анатомию человеческого тела! Сколько раз рассматривала отцовские рисунки, скопированные с оригиналов в Вене! Зикмунд научил ее видеть великолепие этого физического творения, замысловатые узоры кровяных сосудов, хитроумное взаимодействие мышц… Он рассказал ей о назначении одних органов и загадках других. Разглядывая наброски мужчин и женщин, девушка каждый раз восхищалась этим высшим творением Господа.

И вот теперь какой-то старый, похотливый козел будет таращиться на ее тело ради собственного удовольствия…

Она подумала о своих худышках-сестрах с запавшими глазенками. О Дане – с острыми локотками и костлявыми коленками; о Кате – с ввалившимся животиком и обтянутыми кожей скулами, похожими на белые ножи под бледной плотью.

Он хочет увидеть мое тело. Ну и ладно. Пусть увидит!

Маркета бросила на пол сорочку и вызывающе посмотрела на пивовара. В своем воображении она видела себя всего лишь рисунком на листе пергамента.

Страха не осталось – только отвращение.

– Раздвинь ножки, девочка, – потребовал старик.

Затем он наклонился и сделал это сам, своими липкими руками.

Кисловатый запах прелого хмеля и пота от лысины ударил в нос, и юная банщица отвернула голову – вдохнуть свежего воздуха, – чувствуя на себе жадный взгляд его крохотных, как бусинки, глаз.

Бумага, напомнила себе Маркета. Она не боялась – он ничего не мог ей сделать, потому что она была всего лишь рисунком в книге, фигурой, выполненной чернилами.

– А, вот они! Губки юной перловицы! – воскликнул пивовар.

Он просунул руку ей между ног.

Почему этот старый дуралей говорит об устрицах? В водах Влтавы водились двустворчатые моллюски с нежной плотью, выползающей порой из-под створок раковины. Их называли также перловицами.

Короткие и толстые, как обрубки, пальцы зашевелились в самом чувствительном ее месте, и Маркета отпрянула.

– Мама! – вскрикнула она.

– Устричка! – пробормотал клиент. – Сладенькая перловица! Раздвинь створки…

– Я же сказала, не лапать! – напомнила Люси, тыча в спину обидчика метелкой. Но упрямец, словно занятый лакомым куском зверь, не обращал на нее никакого внимания.

И тут он вдруг дернулся – раз, второй, третий – и, убрав руку от члена, удовлетворенно застонал.

– Ммм…

Сыпля проклятиями, Люси помогла ему подняться.

– Пан пивовар, вы упрямый старый козел! Идемте со мной. Вода в вашей лохани согрелась и ждет вас.

Она одобрительно взглянула на дочь через плечо и вывела клиента, который шел, покачиваясь, словно пьяный.

Девушка осталась одна.

Глупый старик. И что в этом такого занимательного? Это же отвратительно! Почему они все – и мужчины, и женщины – делают это… как звери в гон?

Думать об этом молоденькой банщице не хотелось. Предложение пивовара не подразумевало никаких чувств.

Я всего лишь рисунок на пергаменте, повторила про себя девушка. Он не может сделать мне ничего плохого.

Успокоившись и собравшись с силами, Маркета выглянула в соседнее отделение и увидела, что мать уже закрыла бочку крышкой и льет пиво пивовару в рот. Глазки у старика были сонными, а мясистая физиономия расплылась в ленивой, довольной улыбке.

Головы сидевших в других бочонках повернулись в его направлении. Многие восхищенно ухмылялись.

– Попробовали свежей устрицы, пан пивовар? – сказал бондарь, делавший для пивоварни бочонки. – Мы вас слышали! Хорошо слышали!

Все расхохотались, и бочки затряслись от веселья, выплескивая на каменный пол лужицы ароматизированной воды.

– Сейчас для них самое время, для этих устриц да мидий, юных и нежных, – заметил зеленщик, стараясь перещеголять бондаря. – Нам бы каждому по такой перловице, да еще с жемчужинкой!

В этот момент Маркета поняла, что эта кличка приклеится к ней надолго. И действительно, уже на следующий день полученное ею при крещении имя ушло в безвестность, уступив другому – Перловица. Так ее окрестили во второй раз.

Пан пивовар приходил каждую неделю, и ему дозволялось видеть Маркету обнаженной, хотя всегда в присутствии Люси, не разрешавшей и пальцем тронуть дочь. Удовольствие от созерцания юной девушки, сидящей перед ним голой на трехногом табурете, существенно увеличило доход Пихлеров. Пивовар с нетерпением ждал того дня, когда сможет беспрепятственно касаться тела Маркеты и иметь его в своем полном распоряжении. Цена тогда, конечно, возрастет…

Маркета страшилась его визитов и совсем ничего, как ее ни упрашивали, не ела в эти дни. Она уже не боялась пивовара, поняв, что старику не надо многого, но терпеть не могла его неотступный взгляд. Чем чаще он приходил в баню, тем больше она худела.

Зато близняшки поправлялись – мясо на семейном столе появлялось теперь несколько дней в неделю. Отец никогда не спрашивал, как Люси удается получать у мясника такие хорошие куски и откуда берется полный кувшин эля.

Он не спрашивал, но, разумеется, все понимал.

Зима 1606 года

Вена, сумасшедший дом

– Он здесь! – крикнул мальчишка-оборванец, шлепая босыми ногами по каменным плитам огромного холла сумасшедшего дома. – Сам король Рудольф! Слава Австрийской империи… – Он замолк на полуслове, поняв вдруг, что сказать больше нечего, и уже на выдохе добавил: – Король здесь, герр Фляйшер!

– Перестань орать и вынеси ночной горшок, – прошипел главный смотритель, хватая служку за ухо. – И не носись здесь, как неподкованный пони, перед его величеством! Исчезни!

Начальник заведения нервно кивнул – жест этот можно было счесть знаком согласия – и, торопливо расправив черную форму, отряхнул ниточки корпии в капризном свете мерцающих фонарей. Сорвавшееся с губ дыхание повисло в холодном воздухе туманным облачком. Сердце колотилось как бешеное. Он с натугой сглотнул и придвинулся поближе к зарешеченной двери каменной тюрьмы. В дальней камере заголосила беззубая женщина – ее слюнявые десны блеснули красным в тусклом свете. Кто-то выкрикнул проклятие по адресу прибывающего с визитом монарха:

– Чертов Габсбург! Еще один осломордый дурачок!

– Потише, герр Шиле. Сумасшедший может потерять голову так же легко, как любой другой, – сердито предупредил смотритель, делая молчаливый знак стражнику.

– Заткни ему рот, – нервно покусывая губу, распорядился начальник.

Широкоплечий стражник поднял кожаный хлыст и бросился усмирять не ко времени подавшего голос болтуна. Сам же начальник выпрямился в полный рост и, дабы придать себе благородную осанку в ожидании почтенного гостя, вытянул короткую шею, что добавило ему сходства с любознательной черепахой.

В конце концов, не каждый день император самолично наносит визит в дом для сумасшедших.

Два смотрителя отодвинули деревянную задвижку и открыли окованную железными полосами дверь. Петли протяжно застонали, и огромные створки распахнулись на мощеную улицу, где уже остановилась королевская карета. Его величеству помогли сойти на землю. Поднятые высоко факелы освещали путь.

Облаченный в подбитый горностаевым мехом плащ, император Священной Римской империи, король Рудольф II, вошел в приют в сопровождении полудюжины советников и слуг. Едва сделав три шага, он остановился, смущенный запахом человеческих фекалий и протухшей мочи.