Стивен Кинг - Детки в клетке (сборник)

«Ищи светлую сторону, – подумала она, слабой рукой нашаривая спуск. – Можно не опасаться похмелья! – И сразу же: – Как я ей в глаза посмотрю? Как?»

Но она напрасно тревожилась. Когда она повернулась, то увидела, что у двери ванной стоит Марта и смотрит на нее с теплым сочувствием.

– Ты ничего?

– Да. – Дарси попыталась улыбнуться и к своему огромному облегчению почувствовала, как ее губы раздвинулись в искренней улыбке. – Я… я просто…

– Я понимаю, – сказала Марта. – Поверь, я понимаю. Ну, так мне дорассказать или с тебя хватит?

– Дорасскажи, – решительно ответила Дарси и взяла подругу под руку. – Но только в комнате. Я на холодильник даже смотреть не могу, а чтобы дверцу открыть…

– Аминь!

Минуту спустя они с облегчением расположились в противоположных концах старенькой, но удобной кушетки.

– Ты и правда хочешь дослушать, деточка?

Дарси кивнула.

– Ну хорошо. – Однако Марта немного помолчала, глядя на свои худые, сложенные на коленях руки, озирая прошлое, как командир подлодки озирает через перископ враждебные воды. Наконец она подняла голову, повернулась к Дарси и продолжила свой рассказ.

– До конца дня я работала, будто в тумане. Точно меня загипнотизировали. Со мной говорили, я отвечала, но слышала, будто сквозь стеклянную стену и отвечала сквозь нее. «Я под гипнозом, – вот что я думала. – Она меня загипнотизировала. Старуха эта. Сделала мне внушение, ну как гипнотизер на эстраде говорит: «Когда вам скажут «цыпочка», вы встанете на четвереньки и залаете», и тот, кому он это внушил, встанет на четвереньки и залает, если ему скажут «цыпочка» хоть через десять лет. Она что-то подлила в чай и загипнотизировала меня и внушила мне сделать это. Эту гадость».

И я знала, зачем она это сделала. Старуха до того суеверная, что верит в заклятия на воде из гнилого пня и верит, будто можно приворожить мужика, если капнуть ему на пятку кровью от месячных, пока он спит, и что если по шпалам идешь, ни одной пропустить нельзя, и еще только Богу известно во что… Если такая старуха, свихнутая на подлинных отцах, умеет гипнотизировать, так для нее самое милое дело гипнозом заставить такую, как я, сделать то, что я сделала. Потому что она верит в это. И ведь я назвала его ей, верно? Еще бы!

И мне тогда даже в голову не пришло, как я совсем забыла про то, что ходила к Маме Делорм, пока не сделала того в спальне мистера Джеффриса. Только ночью я про это подумала.

Весь день я держалась. То есть не плакала, не кричала, истерик не устраивала. Моя сестра Кисси вела себя гораздо хуже в тот вечер, когда она доставала воду из колодца, а оттуда вылетела летучая мышь и запуталась у нее в волосах. Только чувство это, будто я за стеклянной стеной… Но я решила, что с ним справлюсь, не было бы чего-нибудь похуже.

Потом, когда я вернулась домой, меня сразу одолела жажда. Никогда в жизни мне так страшно не хотелось пить – будто у меня в глотке бушевала песчаная буря. Я начала пить воду и никак не могла напиться. И принялась сплевывать. Я сплевывала, сплевывала, сплевывала. И тут меня затошнило. Прибежала в ванную, поглядела на себя в зеркало и высунула язык, посмотреть, не осталось ли на нем чего-нибудь, каких-нибудь следов того, что я сделала. Ну и конечно, ничего не увидела. Я подумала: «Ну вот, теперь чувствуешь себя получше?»

Нет, конечно. Чувствовала я себя хуже. Встала на колени перед унитазом, и меня вывернуло вот, как тебя, Дарси, но только много больше. Меня рвало и рвало, пока мне не показалось, что я сейчас умру. Я плакала и молила Бога простить меня, остановить рвоту прежде, чем я потеряю ребеночка, если и вправду беременна. И тут я вспомнила, как стояла в его спальне и совала пальцы в рот, не думая о том, что делаю. Говорю же тебе, я увидела, как делаю это, будто смотрела кино. И тут меня снова вывернуло.

Миссис Паркер услышала, подошла к двери и спросила, не плохо ли мне. Это помогло мне справиться с собой, и к тому времени, когда вернулся Джонни, я была более или менее в порядке. Он был пьян и нарывался на драку. А когда я его не одолжила, все равно поставил мне фонарь под глазом и ушел куда-то. Я почти обрадовалась, что он меня ударил, так как это отвлекло мои мысли на другое.

Когда на следующее утро я вошла в номер мистера Джеффриса, он сидел в гостиной, все еще в пижаме, и что-то писал в одном из своих желтых блокнотов. Он всегда возил с собой толстую их пачку, стянутую широкой красной резинкой. И почти до самого конца возил. Когда он приехал в «Ле Пале» в тот последний раз, и я этой пачки не увидела, мне стало ясно, что он решил умереть. И я не огорчилась. Ни чуточки.

Марта поглядела в сторону окна с выражением, в котором не было ни йоты сострадания или прощения. Это был холодный взгляд, свидетельствовавший о полном отсутствии сердца.

– Когда я увидела его там, мне стало легче. Ведь это значило, что я смогу отложить уборку. Когда он работал, присутствие горничных ему мешало, понимаешь? Вот я и подумала, что, может, придется подождать до трех, а тогда заступит Ивонна.

Я сказала: «Я зайду попозже, мистер Джеффрис».

«Начинайте, – говорит он. – Только потише. У меня в голове молотки стучат, и чертова идея ворочается. Это сочетание меня убивает».

В любой другой раз он бы меня отослал, хоть поклянусь. И я словно услышала, как смеется старая чернокожая Мама.

Пошла в ванную и начала прибирать. Собирала использованные полотенца и вешала свежие, положила в мыльницу новый кусок мыла, заменила спички, а сама все время думаю: «Нельзя загипнотизировать того, кто этого не хочет, старуха. Что бы ты там ни подлила в чай тогда, что бы ни велела мне делать, сколько бы раз ни велела, чтобы я это делала, я тебя разгадала, я тебя разгадала и отгородилась от тебя».

Я прошла в спальню и посмотрела на кровать. Думала, она напугает меня, будто ребенка, который боится, что в шкафу прячется бука, но кровать была просто кровать. Я знала, что ничего делать не стану, и мне стало легче. Ну, я сняла с нее все, и на простыне опять были липкие пятна, которые еще только подсыхали, словно он проснулся час назад распаленный и ублаготворил себя.

Увидела их и подождала, проверяя, почувствую ли я что-нибудь. И ничегошеньки. Просто следок мужчины с письмом и без почтового ящика со щелью, куда это письмо сунуть, каких мы с тобой навидались сотни и сотни. Эта старуха была такой же брухой, как я. Может, я беременна, может – нет, но если да, то ребенок – Джонни и никого больше. Он был единственным мужчиной, с которым я спала, и на простынях не было этого белого – да и где угодно еще, если на то пошло – ничего не изменится.

День был пасмурный, но едва я подумала это, как из туч выглянуло солнце, будто Бог сказал свое «аминь». Не помню, чтобы я когда-нибудь еще испытала такое облегчение. Стою там, благодарю Бога, что все в порядке, и вперемешку с молитвой сгребаю это с простыни – сколько удавалось, – сую себе в рот и проглатываю.

Будто опять я себя видела со стороны. И что-то во мне говорило: «Ты совсем чокнулась, девонька, если занимаешься этим, а он за стеной сидит. Он же может в любую секунду встать и пойти в ванную облегчиться. И увидит тебя. Ковры здесь такие мягкие, что его шагов ты не услышишь. И тут конец твоей работе в «Ле Пале», да и в любом другом нью-йоркском отеле, если на то пошло. Девушке, которую застукали за таким вот занятием, горничной в этом городе больше уже никогда не работать. Во всяком случае, в сколько-нибудь порядочном отеле».

Но это не помогло. Я продолжала, пока не соскребла все – или, может, когда что-то во мне насытилось. А потом я просто стояла и смотрела на простыню. В соседней комнате вроде бы все было тихо, и тут до меня дошло, что он стоит в дверях у меня за спиной. И я знала, какое выражение увижу на его лице. Когда я девочкой была, в Бэбилон каждый август приезжал бродячий цирк, и у них был человек – то есть я думаю, что он был человек, – которого показывали отдельно в яме позади шатра, будто дикаря. И кто-то из циркачей объяснял, что он – Недостающее Звено, и бросал туда живую курицу. А этот ихний дикарь откусывал ей голову. Как-то раз мой старший брат – Брэдфорт, он погиб в автокатастрофе в Билоукси – сказал, что пойдет посмотреть дикаря. Отец сказал, что ему жаль это слышать, но прямо запрещать не стал, потому что Брэду было девятнадцать, и он считался взрослым. Он пошел, а мы с Кисси не могли дождаться, чтобы расспросить его, но когда он вернулся, и мы увидели у него на лице это выражение, то даже рта не раскрыли.

Вот такое же выражение я и думала увидеть на лице мистера Джеффриса, когда обернусь и увижу его в дверях. Ты понимаешь, о чем я?

Дарси кивнула.

– Я же знала, что он стоит там, – знала, и все. Наконец я собралась с духом, чтобы обернуться. Думала умолять его ничего не говорить старшей горничной – на коленях умолять, если понадобится… А его там не оказалось. С самого начала – только мое виноватое сердце и ничего больше. Я подошла к двери и увидела, что он все еще пишет в блокноте даже быстрее, чем раньше. А потому я сменила белье на постели и прибрала спальню, как обычно, но чувство, будто я за стеклянной стеной, стало даже еще сильнее.