Барбара Вайн - Подарок ко дню рождения

Должно быть, к обеду стало известно, что должно произойти нечто выходящее за рамки обычного заседания. В Палате было полно народу, на обитых зеленой кожей скамьях не осталось ни одного свободного места. После того, как Айвор закончил выступление – нечто неинтересное, насчет стоимости одного эпизода в балканских войнах, – Сэддлер встал и спросил у него, может ли он прокомментировать статью в утренней «Таймс». Полагаю, все думали, что Айвор начнет вилять, возможно, возмущаться или откажется давать комментарии. Он поступил иначе.

Кафедра в Палате общин сделана из полированного дерева с накладками из тусклой меди. Немного правее на столе лежит жезл, символ королевской власти. Стоя на кафедре, Айвор произнес:

– Уважаемый джентльмен совершенно прав, задавая этот вопрос. Эти предположения верны. Некоторые детали изложены неверно, но рассказ о том, что я сделал, в основном правдив. Хиби Фернал была моей любовницей. Я действительно организовал ее похищение, хотя и с ее согласия. Я выплачиваю пенсию водителю той машины. Дермоту, брату Шона Линча, в настоящее время арестованного по обвинению в убийстве Джейн Атертон.

Привилегированность парламентских заседаний позволила Айвору безнаказанно упомянуть Шона Линча. Все присутствующие ахнули (по газетным сообщениям), поднялся шум, переросший в рев, похожий на лай собак, настигающих зверя на охоте. Но Айвор не был лисом или зайцем, и, думаю, он даже получал своеобразное удовольствие. Возможно, тогда он понял, почему первые христиане посылали свое смиренное, но вызывающее приветствие императору. Я представляю себе, как он оглядел скамьи, ряды лиц, вопящие рты, с тем же особым вызовом. А потом сел. Наверное, было какое-то обсуждение, вероятно, задавали еще вопросы, но когда спикер перешел к следующему вопросу, Айвор покинул Палату. Его уход был встречен полным молчанием.

Он отправился домой пешком. Это не очень далеко. По словам уборщицы, которая ушла примерно за час после ланча, журналисты сняли окружение с его особняка. Нет сомнения, что они тут же вернулись бы, если бы прознали, что случилось в Вестминстере. Так или иначе, Айвор остался совершенно один.

Меня там тоже не было. Я сидел в своем офисе в Сити, не в состоянии ни на чем сосредоточиться, гадая, будет ли задан предсказанный Айвором вопрос и что тот ответит. Айрис была дома с детьми, или, правильнее сказать, забирала Надин из школы, ведя за руку одного мальчика и толкая коляску с другим. Джульетта находилась в Рамбург-хаусе вместе с моей тещей.

Так как нас там не было, я не знаю точно, что произошло, но есть вещи, которые можно себе представить. Я бы сказал, что первым делом Айвор достал из письменного стола завещание, составленное на прошлой неделе. Джульетта потом рассказала мне, что он встречался со своим поверенным в пятницу, утром того дня, когда они приехали в Рамбург. Это завещание, должным образом подписанное и засвидетельствованное, он оставил на крышке письменного стола, убедившись, что больше там ничего не лежит. После этого отхлебнул виски «Джек Дэниелз» прямо из бутылки. Не знаю, почему он выбрал именно этот сорт; однажды он мне сказал, что он ему не нравится, и всегда предпочитал скотч, но, возможно, все это входило в его план. Не имеет большого значения, что он делал и что ему нравилось в тот момент, хотя это должен был быть виски, потому что именно его пьет «очень важный человек», делая себе анестезию перед тем, что ему предстоит.

Он зашел в одну из спален, где спрятал в ночь воскресенья ту вещь, которую привез из Норфолка. Это был двенадцатизарядный дробовик. Он не был заряжен. Айвор никогда бы не стал носить заряженное ружье, даже если собирался стрелять. Патроны лежали в другом ящике стола. Он зарядил дробовик.

К этому времени, по словам соседа, вернулись журналисты. Вероятно, Айвор заметил их из окна. Я могу лишь предполагать, что, если бы их там не было, он положил бы дробовик обратно в багажник своего автомобиля и поехал еще куда-нибудь. Много лет назад он сказал мне, что если бы захотел покончить с собой, то не стал бы делать это в собственном доме, потому что это отравило бы (он использовал именно это слово) дом для его будущих обитателей. Но в этот раз он не смог бы незаметно добраться до своей машины. На пороге дома сидел репортер. У Айвора не оставалось другого выхода, как только сделать это у себя в доме, и я думаю, что именно из-за страха «отравить» дом он выбрал маленькую комнату в полуподвальном этаже. Это была отдельная квартирка из спальни, гостиной и ванной, предназначенная для прислуги. В этой конуре не было мебели, не считая старого дивана, который привезла с собой Джульетта с Куинс-парк.

Айвор не закрыл дверь. Полагаю, хотел, чтобы его тело обнаружили как можно быстрее. Он сел на диван, зажал дробовик между колен, приставил дуло ко лбу и нажал на спуск.

Это называется антропоморфизм, не так ли, – склонность наделять природу человеческими чувствами? День был таким теплым, осеннее небо – таким голубым, что эта солнечная погода казалась мне оскорблением, проявлением холодного и циничного равнодушия к тому, что случилось с Айвором Тэшемом.

Я прочел вечернюю газету у себя в офисе, позвонил Айрис и поехал в Вестминстер. Было чуть больше половины пятого.

Перед выездом я попытался позвонить Айвору, но услышал лишь автоответчик. Он должен быть дома, я это знал. Куда еще он мог пойти? Я увидел репортеров и фотографов, когда свернул на Глэнвилл-стрит, и когда им стало ясно, что я намерен войти в интересующий их дом, они взяли меня в плотное кольцо. Я объяснил им, что я шурин Айвора Тэшема, но ничего не знаю, даже где он сейчас находится.

– Он в доме, – сказала какая-то женщина. – Сосед видел, как он вошел.

Она буквально вцепилась в меня, держась за мой пиджак, пока я пробирался к двери, и не отпускала меня, пока я нажимал кнопку звонка. Дверь никто не открыл, и я в тот момент только и мог, что ругать себя, поскольку у меня не было ключей от дома; но откуда им у меня быть? Я пробрался сквозь толпу журналистов на улицу. Затем вспомнил, что его уборщица Хелен работала еще в одном доме в конце улицы. Не знаю почему, но мне об этом рассказывала Джульетта. Репортеры последовали за мной, когда я, молясь, чтобы это оказался рабочий день Хелен, позвонил в тот дом, но там никого не оказалось. Вот тогда я вспомнил о Мартине Тренанте, королевском адвокате, жившем в соседнем особняке.

Разумеется, его не должно быть дома. Он должен быть где-то в суде. А даже если это не так, откуда у него возьмутся ключи? Я прокладывал себе дорогу сквозь толпу журналистов, одна из камер ударила меня по голове, а они спрашивали, что я собираюсь делать и куда иду. У двери Тренанта я затаил дыхание, и когда он открыл дверь, я подумал, что у меня галлюцинации.

Хладнокровно окинув взглядом толпу, он впустил меня и ловко захлопнул дверь перед остальными.

– Думаю, у жены есть ключ, только она в Лиссабоне, – сказал он. Бывает ли эта женщина когда-нибудь дома? – Уверен, что мы сможем его найти.

Ключ висел на крючке внутри шкафа с одеждой. Мы пробились сквозь толпу репортеров, и Тренант командным голосом кричал на них, чтобы они убрались с дороги. Нам удалось войти и не впустить в дом никого из журналистов. Дом казался пустым. Было невыносимо душно, в тот момент мне казалось, что я начал задыхаться. В большой гостиной, где я когда-то познакомился с Шоном Линчем, я заметил завещание Айвора на письменном столе и прочел первую строчку: «Я, Айвор Гамильтон Тэшем, проживающий по адресу Каннинг Хаус, Глэнвилл-стрит, Вестминстер, Лондон SWI, настоящим аннулирую все другие завещания…»

Сердце мое сжалось, словно стиснутое в кулаке. Я попросил Тренанта посмотреть наверху. У него оказался ключ, и он был так добр, что прошел со мной сквозь этот ад и добрался сюда, но я не хотел, чтобы он был рядом. Я почти знал, что найду, и в этот момент хотел остаться один. Полный ужаса не меньше меня, как мне кажется, Тренант, ни слова не говоря, поднялся наверх. Именно в тот момент я вспомнил, как мы говорили с Айвором об «отравлении» дома, поэтому теперь я точно знал, что он не стал бы делать это ни в своей спальне, ни в той комнате, которую Джульетта превратила в будуар, отделав кружевом и бледно-голубым атласом. Он не пошел бы наверх.

В подвале было прохладно и сумрачно. Этими помещениями никогда не пользовались. Именно там он и должен был это сделать, и там мы его и нашли, лежащего на старом диване Джульетты, в «комнате горничной». Тренант бросил на Айвора взгляд, как всегда, спокойный, и снова пошел наверх звонить в полицию, так ничего мне и не сказав.

Голова Айвора превратилась в кровавое месиво, и кровь все еще сочилась из раны над правым ухом. Дробовик, которым он воспользовался, лежал на полу. Я подошел к нему очень медленно, ужасно боясь, что меня стошнит. Кровь продолжала литься, так что он не был мертвым, не мог быть мертвым. Я прикоснулся к его руке, еще теплой. Попытался нащупать пульс, но не имел представления, где искать его на запястье. Все еще держа его руку, я отвернулся – мне пришлось, я не мог вынести вида капающей крови, – и, сжав его руку, сел на пол и зарыдал. Я плакал, как ребенок, потрясенный очередной невосполнимой и несправедливой детской трагедией.