Джон Коннолли - Любовники смерти

Глава 3

Солнце скрылось за облаками, от чего освещение быстро изменилось, и солнечная яркость в мгновение ока сменилась зимними сумерками, а вскоре подкрадется и настоящая тьма. Входная дверь открылась, и на пороге показался старик. На нем была куртка с капюшоном, но на ногах оставались шлепанцы. Он протрусил до края дороги и остановился на границе своих владений, пальцы его ног выровнялись по газону, словно дорога была водоемом, и он боялся упасть с берега.

– Помочь чем-нибудь, сынок? – крикнул он.

Сынок.

Я перешел улицу. Старик слегка напрягся, задумавшись, удачная ли это была мысль – выйти, как ни крути, к незнакомому человеку. Он взглянул на свои шлепанцы, вероятно, соображая, что следовало потратить время и надеть ботинки. В ботинках он бы не чувствовал себя таким уязвимым.

Приблизившись, я смог рассмотреть, что ему было лет семьдесят, если не больше. Это был маленький, с виду хрупкий человечек, и мне представилось, что он всегда был таким; он не держался как человек, некогда бывший значительно больше и крепче, и все же ему хватило внутренней силы и уверенности, чтобы выйти к незнакомому человеку, наблюдающему за его домом. Бывают люди помоложе, которые бы просто позвонили в полицию. У него были карие слезящиеся глаза, но морщин на лице было сравнительно немного для человека его возраста. Кожа особенно натянулась вокруг глаз и на скулах, создавая впечатление, что она начала сжиматься, а не растягиваться на черепе.

– Я когда-то жил здесь, в этом доме, – сказал я.

Настороженность в нем немного ослабла.

– Вы один из Харрингтонов? – спросил он, прищурившись, словно силясь узнать. По обе стороны его переносицы виднелись следы от очков. Возможно, он решил оставить очки внутри, чтобы не казаться таким хрупким.

– Нет.

Я даже не знал, кто такие Харрингтоны. Купившие дом после нашего отъезда носили фамилию Билднер. Это была молодая пара с маленькой дочкой. Однако с тех пор, как я последний раз видел этот дом, прошло более четверти века, и я представления не имел, сколько хозяев он сменил за эти годы.

– Хм. А как тебя зовут, сынок?

И каждый раз, когда он произносил это слово, для меня эхом звучал голос моего отца.

– Паркер, – ответил я. – Чарли Паркер.

– Паркер, – повторил он, пережевывая это слово, как кусок мяса, во вкусе которого он все еще сомневается. Потом он три раза быстро моргнул и его рот сжался в некоторую гримасу. – Да, теперь я понял, кто вы. А меня зовут Эйза, Эйза Дьюранд.

Он протянул руку, и я пожал ее.

– Как долго вы тут живете? – спросил я.

– Двенадцать лет, плюс-минус. До нас тут жили Харрингтоны, но они дом продали и переехали в Дакоту. Не знаю, в Северную или Южную. Не думаю, что это так важно, учитывая, что такое Дакота.

– Вы бывали в Дакоте?

– В которой?

– В какой-нибудь.

Он озорно улыбнулся, и я ясно увидел молодого человека, попавшегося в тело старика.

– С чего бы это я поехал в Дакоту? Не хотите войти внутрь?

Я услышал свои слова еще до того, как понял, что принял решение.

– Да, если не сочтете навязчивостью.

– Ничуть. Моя жена скоро вернется. Она по воскресеньям после обеда играет в бридж, а я готовлю ужин. Если хотите есть, то добро пожаловать. Тушеное мясо. По воскресеньям у нас всегда тушеное мясо. Больше я ничего готовить не умею.

– Нет, спасибо. Хотя с вашей стороны было очень любезно предложить.

Я прошел вместе с ним по садовой дорожке. Он слегка приволакивал левую ногу.

– Что вы получаете взамен за приготовление ужина, если позволите спросить?

– Более легкую жизнь, – ответил Дьюранд. – Сплю у себя в постели, не боясь, что меня задушат. – К нему вернулась улыбка, мягкая и теплая. – Ей нравится моя тушенка, а мне нравится, что ей нравится.

Мы дошли до входной двери. Дьюранд прошел вперед и открыл ее. Я на мгновение замер на ступеньке, а потом проследовал за ним внутрь, и он закрыл за мной дверь. Прихожая была ярче, чем я ее помнил. Она была покрашена в желтый цвет с белой каемкой. Когда я был мальчишкой, прихожая была красная. Теперь справа располагалась большая столовая со столом красного дерева и стульями, не очень отличавшимися от наших. Слева была гостиная. Там стоял телевизор с плоским экраном высокого разрешения, где некогда стоял наш «Зенит», в те дни, когда видеомагнитофоны были еще в новинку, и телекомпании учредили семейный час, чтобы уберечь молодежь от секса и насилия. Когда это было – в 1975-м? В 1976-м? Не помню.

Между кухней и гостиной больше не было стены. Ее снесли, чтобы создать единое пространство, так что маленькая кухонька моей юности со столом на четверых совершенно исчезла.

Я не мог представить маму в этом новом месте.

– Изменилось? – спросил Дьюранд.

– Да. Все изменилось.

– Это сделали другие люди. Не Харрингтоны, Билднеры. Это вы им продали?

– Да, им.

– Какое-то время дом пустовал. Пару лет. – Он отвел глаза, обеспокоенный тем, какое направление принимает разговор. – Хотите выпить? Есть пиво, если хотите. Я теперь не много его пью. Проходит через меня, как вода через трубу. Только было на одном конце – и уже на другом. А потом приходится подремать.

– Для меня это рановато. Впрочем, я бы выпил кофе, если не придется пить в одиночку.

– Кофе – это можно. После него я хотя бы не засыпаю.

Он включил старую замызганную кофеварку, достал чашки и ложки.

– Не возражаете, если я загляну в мою бывшую спальню? – спросил я. – Это маленькая комната, выходящая на улицу, с разбитым окном.

Дьюранд снова вздрогнул и с виду немного растерялся.

– Чертово стекло. Ребятишки разбили его, играя в бейсбол, а у меня просто руки не доходят его починить. И потом, мы особенно не пользуемся той комнатой, только как складом. Она вся заставлена коробками.

– Это не важно. Мне бы все равно хотелось взглянуть.

Он кивнул, и мы поднялись наверх. Я встал на пороге моей старой спальни, но не стал входить. Как и сказал Дьюранд, здесь было множество коробок, папок, книг и старого электрооборудования, на всем этом лежал толстый слой пыли.

– Я такой барахольщик, – извиняющимся тоном сказал Дьюранд. – Все это по-прежнему работает. Я не теряю надежды, что придет кто-нибудь, кому это может понадобиться, и я ему все передам.

Я стоял там, и коробки исчезли, растворились вместе с хламом, книгами и папками. Осталась только комната с серым ковром; белые стены с картинами и плакатами, шкаф с зеркалом, в котором я мог видеть свое отражение – отражение человека на пятом десятке с седеющими волосами и темными глазами; полки с книгами, заботливо расставленными по авторам; ночной столик с цифровым будильником, высшим достижением техники, показывающим 12:54.

И из гаража позади дома донесся звук выстрела. Через окно я увидел бегущих людей…

– Вы в порядке, мистер Паркер?

Дьюранд тихонько коснулся моего локтя. Я пытался заговорить, но не мог.

– Почему бы нам не спуститься? Я сварю вам чашечку кофе.

И фигура в зеркале стала призраком мальчика, которым я был когда-то. Я выдерживал его взгляд, пока призрак не поблек и не исчез.

Мы уселись на кухне, Эйза Дьюранд и я. Через окно я мог видеть рощицу серебристых берез, где когда-то был гараж. Дьюранд проследил за моим взглядом.

– Я слышал о случившемся, – сказал он. – Это ужасно.

Комната наполнилась ароматом дьюрандовского тушеного мяса. Пахло хорошо.

– Да, ужасно.

– Они снесли его, тот гараж.

– Кто?

– Харрингтоны. Соседи, мистер и миссис Розетти – они поселились, вероятно, года через два после вашего отъезда – рассказывали мне об этом.

– Зачем они снесли его? – Но задавая этот вопрос, я уже знал ответ. Удивительно было как раз то, что он так долго простоял нетронутый.

– Наверное, некоторые чувствовали, что в нем произошло что-то нехорошее, от этого оставалось эхо, – сказал Дьюранд. – Не знаю, правда ли. Я-то сам к таким вещам не чувствителен. Моя жена верит в ангелов, – он указал на крылатую фигурку в дымчатом одеянии, висевшую на крючке на кухонной двери, – вот только все ее ангелы напоминают фею Динь-Динь. Не думаю, что мы сможем отличить ангелов от фей.

И все-таки ребята Харрингтонов не любили заходить в гараж. Самая младшая девочка говорила, что там плохо пахнет. А мать сказала миссис Розетти, что там пахло, как будто…

Он замолчал и вздрогнул в третий раз. Это словно была его инстинктивная реакция, когда что-то его расстраивало.

– Ничего, – сказал я. – Продолжайте, пожалуйста.

– Она сказала, что пахнет так, как будто там выстрелили.

Мы оба помолчали.

– Зачем вы приехали сюда, мистер Паркер?

– Сам точно не знаю. Наверное, у меня есть вопросы, на которые нужно получить ответ.

– Знаете, на каком-то этапе жизни получаешь толчок пойти и раскопать прошлое, – сказал Дьюранд. – Перед смертью моей матери я усадил ее и заставил пройти по всей истории нашей семьи, по всему, что она помнила. Я хотел все это знать, наверное, чтобы понять, частью чего я являюсь, прежде чем все, кто может прояснить мне это, ушли навсегда. Это хорошо – знать, откуда пришел. Потом передашь это своим детям, и это поможет им не чувствовать себя брошенными на произвол судьбы, не такими одинокими… Но некоторые вещи лучше оставить в прошлом. О, я знаю, что психиатры, и терапевты, и бог знает кто еще, скажут вам совсем другое, но они ошибаются. Не всякую рану стоит ковырять и открывать, и не все неправильное нужно пересматривать или пинками и криками выволакивать на свет. Лучше просто дать такой ране зажить, даже если она не хочет заживать, и оставить ошибки или преступления в темноте и напоминать себе, что не надо ступать в тень, если этого можно избежать.