Гилберт Честертон - Черный кот. Три орудия смерти (сборник)

– Возможно, вам неизвестно, – заговорил он, не поднимая головы, – что большинство воззваний и лозунгов этой революции – просто шутки. Почти то, что принято называть розыгрышами. В этом месте есть нечто вроде люка, которого никто никогда не видел, потому что обычные отверстия, как правило, круглые, или квадратные, или продолговатые, или треугольные… Короче, они имеют некую предсказуемую форму. Этот люк открыть невозможно, пока вы не обведете все его невероятно замысловатые очертания. Это невозможно, если вы не знаете форму очертаний.

Продолжая говорить, он поднял часть дерна, оказавшуюся доской, на которой росла трава. Она напоминало большую плоскую шляпу, покрытую зелеными перьями. Но когда Конрад поднял зеленый люк вверх, Гримм увидел, что его края напоминают изрезанную бухтами и мысами береговую линию.

– Вы наверняка знаете, что это такое, – пояснил бывший лакей, – и часто изучали в атласах, особенно военных. Это карта Павонии. Надеюсь, простите нам нашу маленькую шутку, но именно это мы имели в виду, когда говорили, что следует охранять границы.

Не дожидаясь ответа, он пригнулся и скрылся из виду. Земля как будто проглотила его. Но из разверзшейся перед шефом полиции бездны донесся бодрый голос его осведомителя.

– Спускайтесь. Тут удобная лестница. Просто идите за мной, и вы покончите с этими ужасными людьми.

Полковник Гримм замер, словно озаренная лунным светом статуя. Затем он шагнул в черное отверстие колодца. И в этот момент он и в самом деле заслужил, чтобы его увековечили в мраморе, и не только в лунном, но и в дневном – у всех на виду. Подобно статуе Павонии Виктрикс. Потому что это был один из самых смелых поступков в его жизни и службе, требующих немалой отваги. Он был безоружен. Он был один. При ближайшем рассмотрении становилось ясно, что у него нет ни одной веской причины доверять этому загадочному авантюристу и жулику или считать, что такой человек способен держать свое слово. Но даже если бы он и сдержал свое обещание, в чем, собственно говоря, оно заключалось? В том, что через это зияющее в земле отверстие одинокого офицера приведут в логово врага. Туда, где его ждет неуязвимый Каск со своим триумвиратом анархистов. Один Бог ведал, что они задумали, но ясно было то, что Гримм спускается в их подземную империю. Он шел прямиком в ад, и это была не метафора.

Полковник не являлся сентиментальным человеком, но, спускаясь все глубже, он не мог не испытывать грусть. Было что-то символичное в том, как уменьшалось отверстие у него над головой и как тускнели мерцающие очертания его собственной страны на фоне окружающего мрака.

Последний тусклый луч света в форме Павонии мигнул и погас. Полковнику показалось, что он проваливается в черную бездну космического пространства, в котором далекой звездой сияет Павония. И в самом деле, вспоминая удивительные странствия той ночи, он не мог отделаться от ощущения преломления времени и – особенно – пространства. Ему казалось, что он проделал путь в тысячу миль, побывав на разных континентах и даже в разных мирах. В то же время он твердо знал, что на самом деле действовал на сравнительно небольшом пространстве в непосредственной близости от хорошо знакомых ему мест или (как он с горечью себе напоминал) от мест, которые считал хорошо знакомыми. Вне всякого сомнения, это объяснялось крайней степенью усталости и растерянности, с которыми он приблизился к разгадке тайны. Но все это следует учитывать, если мы хотим понять, в каком оглушенном и почти одурманенном состоянии находился этот солдат, когда лишь многолетняя выучка вела его все глубже в недра земли. Он что-то навеки оставил в том крохотном скверике наверху. Иногда ему казалось, будто теперь он не способен смеяться.

Свет как далекая звезда погас у него над головой, а он продолжал спускаться по лестнице, нащупывая перекладину за перекладиной и лишь смутно представляя себе, какие опасности и ужасы могут подстерегать его внизу. Но что бы он ни готовился узреть, действительность превзошла все его ожидания.

Полковника Гримма, шефа павонийской полиции, справедливо считали человеком расчетливым и здравомыслящим. Возможно, именно поэтому та ночь вспоминалась ему как один непрерывный кошмарный сон. Она действительно имела все неописуемые свойства сна: повторения, непоследовательность, обрывки воспоминаний, всплывающие посреди нагромождения чего-то бесформенного и незнакомого, и раздвоение сознания на разумное и безумное.

Все эти ощущения лишь обострились, когда подземные скитания, начавшись в глубокой шахте посреди сквера, вернули его обратно, в окружение того, что принято считать обыденностью. Время от времени над головой полковника и в самом деле мелькала луна, но от этого он лишь все больше чувствовал себя призраком отца Гамлета. Он не мог отделаться от ощущения, будто вышел на поверхность с обратной стороны своего мира и видит обратную сторону Луны. Небо над его головой было совершенно незнакомым, с чужими звездами и Луной, словно насмехалось над ним, представив взору пародию на знакомые картины.

Самое первое озарение или скорее понимание нависшей над ним угрозы посетило Гримма, когда они протиснулись по горизонтальному тоннелю и начали подниматься по шахте, оснащенной такой же лестницей, как и та, по которой они спускались. На полпути наверх его проводник обернулся и хриплым шепотом произнес:

– Побудьте здесь. Я схожу, осмотрюсь. Мое появление их не спугнет.

Гримм остался висеть на лестнице, глядя на бледный диск света над головой, очень похожий на Луну, но представляющий собой выход из колодца. Мгновение спустя диск потемнел, как будто кто-то накрыл отверстие колпаком. Но, всмотревшись в темноту, он понял, что в этом есть нечто странное. Он включил фонарь и едва не свалился с лестницы. Из отверстия на него глядело лицо. Оно смотрело на полковника сверху вниз, ухмыляясь, подобно гоблину. В этом похожем на репу лице в зеленых очках он сразу узнал профессора Фокуса. Профессор Фокус ужасающе отчетливо произнес:

– Вам нас так легко не поймать. Нам довольно произнести Слово, и мир будет уничтожен.

Затем эта нелепая затычка исчезла из горлышка своей странной бутылки. Тусклый светящийся диск вернулся на свое место. Потянулись томительные секунды ожидания, и наконец сверху донесся шепот его провожатого:

– Он ушел, – произнес Конрад. – Теперь можно подниматься.

Полковник, выбравшись из колодца, огляделся. По-прежнему сияла луна, а они стояли где-то позади домов, образующих полукруг Павлиньей площади. Мерилом головокружительной отстраненности от привычной для него реальности служило то, что он с удивлением увидел полицейских, которых сам же здесь и оставил. Они внимательно слушали то, что с заговорщическим видом шептал им Конрад.

– Через минуту вы сможете войти в дом, – не повышая голоса, обратился Конрад к Гримму. – Я только загляну, чтобы убедиться, все ли в порядке. Но уверен, они все там. Разумеется, возьмите с собой своих людей.

Он скрылся за дверью дома, расположенного, как показалось Гримму, по соседству с местом первоначального налета. Какое-то время полицейские и их шеф терпеливо ожидали снаружи. Они уже начали сомневаться в том, что им стóит входить в это логово злодеев, как вдруг все присутствующие затаили дыхание и замерли, глядя на дом.

Одна из портер взлетела вверх, и в окне показался человек, которого принцесса видела за столиком уличного кафе. Поэт Себастиан стоял у окна и смотрел на луну, как и полагается поэтам. Со своими огненно-красными усами и бакенбардами, в шарфе еще более яркого и романтического оттенка он выглядел как никогда красочно и цветисто. Затем поэт театральным жестом протянул руку к луне и не то запел, не то заговорил, произнося слова протяжно и нараспев. Было почти невозможно представить себе что-то более романтическое в том смысле этого слова, в котором оно почти синонимично слову «идиотизм». Но все узнали те строки, которые он столь пафосно декламировал:

Затем он резко опустил портьеру и исчез. Комната за его спиной снова погрузилась в темноту. Полицейские не верили своим глазам. В такую бессмыслицу и в самом деле поверить было очень сложно.

В следующее мгновение они заметили, что их жутковатый товарищ-заговорщик снова приблизился к ним и в полной тишине шепчет:

– Теперь вы можете войти и всех их задержать.

Гримм во главе своих крепких парней загремел ботинками по ступеням, пробежал по коридорам и ворвался в просторную пустую комнату. Это было довольно странное помещение, посреди которого стоял обеденный стол с четырьмя блокнотами и четырьмя стульями вокруг, словно тут готовились к совещанию. Но еще более странным было следующее: в каждой из четырех стен комнаты имелась дверь со старой медной массивной ручкой, как будто эти двери вели в четыре разных дома. На каждой двери большими буквами было написано имя. «Профессор Фокус» – гласила одна надпись. «Генерал Каск» – было написано на второй. «Мистер Лоэб» – сообщала третья надпись. Четвертая была самой простой: «Себастиан», хотя и напоминала напыщенную манеру иностранных поэтов подписывать стихи именем без фамилии.