Каролина Эрикссон - Не исчезай

Внезапно я очутилась на берегу. Та сторона острова, на которой я находилась, была огранена камнями разных размеров. Некоторые выступали из воды, другие, покрытые колеблющимися водорослями, скрывались под ее поверхностью. Это было одновременно притягательное и жуткое зрелище. Щурясь, я глядела на воду, прикидывая на глаз, как далеко может быть отсюда до противоположного берега. Слишком далеко, быстро сообразила я. Смилла не умеет плавать, еще не успела научиться. Правда, купаться она обожает, всегда бросается в воду с отчаянным безрассудством.

Я снова опустила взгляд к камням, которые молчаливо простирались у меня под ногами. Может быть, Смилла решила искупаться и зашла слишком далеко? Может быть, Алекс разулся и поспешил за ней, но поскользнулся на камнях и разбил себе голову? Я закрыла глаза и постаралась отогнать видения, которые вставали у меня перед глазами, попыталась отделаться от мыслей о катастрофе. Будет только хуже.

Могла ли некая сила, та же сила, с которой и я, кажется, вошла в контакт вчера вечером, когда смотрела через борт лодки в ожидании Алекса и Смиллы, – могла ли эта самая сила приманить их к воде, ослепить их и утопить? Тяжело дыша, я похлопала себя по щекам, чтобы отогнать наваждение. Но в этот раз прошло немало времени, прежде чем замедлился пульс и расслабились плечи.

Теперь я уж точно обыскала целый остров и могла быть более чем уверена: их больше здесь нет.

Медленно пошла вдоль кромки воды. Нельзя было позволять себе терять рассудок. Происшествие с глиной, которая, как мне показалось, впилась в мою ногу, было просто еще одной выдумкой моего замороченного сознания. Чтобы взрослого мужчину и четырехлетнюю девочку засосала топь или затащили в воду злые колдовские силы – такое может случиться только в фильмах или книгах (к тому же плохого качества). Я, конечно же, это знала. Почему же мне тогда было так жутко? Потому что, догадалась я, останавливаясь у места, которое напоминало стоянку, если в мире не существует сверхъестественных сил, значит, должно быть какое-то рациональное объяснение исчезновению Алекса и Смиллы. И это объяснение могло быть гораздо страшнее.

Я посмотрела на стоянку перед собой. Между куском зеленого брезента и засаленным старым матрасом лежала горка обугленных головешек. Вокруг этого примитивного кострища были разбросаны окурки и пустые пивные бутылки. И лежал нож. Нож с испачканным лезвием. Я подошла ближе, наклонилась и стала пристально рассматривать землю вокруг матраса. Толком не знала, что ищу. Возможно, следы. Какой-нибудь оброненный предмет. Что-то, что могло бы привести меня к Алексу и Смилле. Рядом с матрасом лежал завязанный узлом презерватив. Воспоминания о том, что Алекс сделал со мной вчера ночью, ошеломили меня. Я в отвращении попятилась назад.

И снова наступила на что-то липкое. Посмотрела вниз, ожидая опять увидеть глину. Но вместо этого увидела пару остекленелых черных, как смоль, глаз. Из-под кроссовки торчали маленькие скрюченные лапки. Я отпрянула, но оказалась не в состоянии оторвать взгляд от красно-коричневого месива кишок и прочих внутренностей, которое лежало на земле прямо у меня под ногами. Когда до меня наконец дошло, на что я смотрю, тошнота подступила к горлу тяжелой неумолимой волной. Это была белка. Белка со вспоротым животом. Я отвернулась, меня вырвало на можжевеловый куст. Потом я бросилась прочь.

Отплыв от острова на безопасное расстояние, я наконец снизила скорость и полностью выключила мотор. Сняла кроссовки, наклонилась над бортом и прополоскала подошвы в воде. Попыталась убедить себя, что на эту белку мог напасть какой-то другой зверь. Возможно, лиса или кошка. Не хотелось думать о ноже, который лежал поблизости, о том, как он был использован. Меня снова стошнило через бортик лодки. Рвущиеся из меня кусочки пищи оцарапали горло, пробудили там застарелую ноющую боль. Я вытерла рот тыльной стороной ладони и сполоснула ее тоже. Собравшись с силами, отбросила мысли и о собственных страданиях, и о трупике несчастного животного и заставила себя сосредоточиться на следующем шаге. Поиски на острове ни к чему не привели, но я не могла сдаться. Не должна была. Снова увидела перед собой улыбку Смиллы, ее ямочки и округлость щеки. У меня сжалось сердце, и я постаралась выпрямить спину, чтобы заново набраться сил. Я пристально огляделась вокруг. Морок был большим озером, слишком большим для того, чтобы я смогла обозреть его отсюда. Но то, что можно было увидеть невооруженным глазом, нельзя было назвать иначе, как летней идиллией. Солнечные блики и легкие круги на воде, несколько причалов, рядом с которыми покачивались плоскодонки и стальные лодки побольше, и несколько пляжей, один с вышкой для прыжков в воду. Вдоль берега были разбросаны коттеджи и дачи разной величины. Некоторые из них стояли так близко к воде, что за деревьями можно было различить красные стены и вывешенные снаружи национальные флаги. Некоторые, как фамильный дом Алекса, темнели вдали от воды.

Я развернулась всем телом, посмотрела сначала в одну, потом в другую сторону. Мой взгляд шарил вдоль берега, бродил от дома к дому. Нигде я не видела ни малейшего признака жизни. На прошлой неделе начался учебный год, и теплолюбивые отдыхающие покинули Морхем. Лето закончилось, для всех возобновились трудовые будни, школа и работа. Это было одной из причин, почему мы решили приехать сюда именно сейчас. Чтобы отдохнуть спокойно, в тишине и одиночестве. Только мы.

Поднялся ветер, принеся с собой холодные брызги воды, которые обожгли мои нагретые солнцем руки. Я приподнялась и почувствовала, как что-то ворочается у меня в животе. Что-то шевелится там внутри, что-то, что одновременно и я, и не я. Возможно, это просто заканчивалось лето. И жизнь – такая, к какой я привыкла, – возможно, тоже подходила к концу. Несмотря на то, что я старалась высоко держать знамя, отчаяние обрушилось на меня как стена. Как я смогу жить дальше? Я смогу с этим справиться? Или пойду ко дну?

Внезапно я поняла, что сижу совсем рядом с бортом лодки и, перегибаясь наружу, вглядываюсь в темную воду. Что-то в море засасывало меня, что-то глубоко скрытое в толще воды. Я почувствовала, как распахиваются мои глаза, как глазные яблоки изнутри давят на веко. Я не могла ни моргнуть, ни перестать смотреть. У меня заложило уши, но я услышала какой-то шум. Он становится все громче, нарастает от легкого журчания до гула, потом превращается в шепот, в шипение. Как будто откуда-то издалека, из водной глубины, поднимается голос и становится все более пугающим, все более зловещим. Меня бьет дрожь, я знаю, что должна отпрянуть, зажмуриться и зажать уши руками. Но я будто потеряла способность моргать или отводить взгляд. Мои руки намертво прикованы к бортику лодки. Краем глаза я вижу костяшки своих пальцев, абсолютно белые и безжизненные.

И я подаюсь вперед, приподнимаюсь и еще дальше перегибаюсь через борт лодки. Я управляю своими движениями, но не я их контролирую, не я ими руковожу. Кто-то другой – или что-то другое – подчинил себе мое тело. Лодка шатается под ногами, под тяжестью моего тела она кренится на одну сторону, и загадочное бурление Морока становится все ближе. Как будто озеро прокладывает мне дорогу, старается упростить задачу. Достаточно легкого движения, маленького шажка, прыжка в воздух. Этого хватит. Я рассеку поверхность воды и устремлюсь в глубину. Более того, мне вообще можно ничего не делать, я не должна этого делать. Совсем ничего. Я просто упаду, упаду свободно, выпаду из времени, прорвусь в вечность. Как папа. Точно так же, как папа.

Последний вечер. Вечер, когда папа исчез, когда он выпал из нашей жизни. Если учесть, как сильно он повлиял на всю мою последующую жизнь, можно вообразить, что я сохранила о нем точное, подробнейшее воспоминание. Как выбитое на камне. Но нет. Чем более судьбоносным казался какой-либо момент, чем ближе я подходила к разгадке, тем гуще оказывался туман, окутывающий главные звенья роковой цепи событий.

Помню, что происходило до, – всякие мелкие детали. Например, как переменилась погода: за два дня до того вечера на улице похолодало. Я стояла в темноте, всеми забытая, перед спальней мамы с папой и чувствовала, как холодный ветер просачивается в квартиру. Мои ступни и лодыжки, не покрытые ночной рубашкой, очень быстро замерзли. Студеный воздух смешивался с запахом табака. Не нужно было заглядывать в комнату, чтобы понять, что это означает. Папа раскрыл наши высокие двойные окна и уселся на подоконник, держа сигарету в уголке рта. По-видимому, в руке у него был какой-то напиток. Это было понятно по доносившимся до меня голосам. Папа говорил громко и раздраженно, мама – тихо и печально. Это были обычные обвинения, традиционная ругань. «Почему тебе надо?.. Ты что, не понимаешь, как это для меня унизительно?.. Мандавошка».

Я сжала под мышкой своего старого потрепанного плюшевого мишку. Два месяца назад мне исполнилось восемь, я теперь была большая девочка, так говорили все взрослые, но по-прежнему спала с моим Мулле. В кровати я крепко прижимала к себе его свалявшееся тельце, когда-то гладкое и пушистое, а теперь покрытое проплешинами, и видела сны о тех далеких временах, которые когда-то были, но которые я никак не могла вспомнить. О тех временах, когда мама и папа были счастливы вместе. О тех временах, когда папа еще не приходил домой поздно вечером и от его волос и одежды не пахло чужими запахами. Когда я не слышала сквозь тонкие стены, как мама плачет, а папа ругается на нее в ответ: