Владислав Романов - Главбухша

— Кассу рвет, двести пятьдесят тысяч не хватает, — ни к кому не адресуясь, объявила Марта, схватила свои "R-1 " и жадно засмолила, пытаясь в уме отыскать, где же она могла ошибиться. Она знала, что найдет эти деньги, никуда они не денутся, и больше злилась на черта. Так бывает, сунешь кошелек в карман старого халата, а потом ищешь три дня, всю квартиру вверх дном перевернешь. А кто виноват? Рогатый.

Она любила эти два старых словечка: «рвет кассу», которые повторяла еще ее мать, работавшая когда-то кассиром в небольшом продовольственном магазинчике. Марта же пошла дальше, выросла до главного бухгалтера целой сети магазинчиков, именуемых акционерным обществом «Автозапчасти»; у каждого имелся свой счет в банке, свой юридический адрес, и по каждому ежеквартально сдавай баланс. Раньше все тащила она, горбатилась, как верблюд, и первые полумесяца нового квартала к ней не подходи, пока баланс не сдаст — она не человек. Сейчас в каждом магазине по собственной бухгалтерице и по два кассира, а в свой, головной, где сидит гендиректор, он же хозяин — Станислав Эдуардович, Марта взяла еще помощницу, Юлечку, внучатую племянницу бывшего второго мужа, с которым уже много лет как рассталась.

И всех остальных сотрудников сама набирала, все ей подчиняются, Марта Земская диктует политику.

Ее теперешний, третий муж торчит в своей комнате, телевизор орет, а Виталий якобы сочиняет цирковые репризы. Как можно что-то обдумывать, когда тебе вопят в ухо: «Сникерсни!»? Она познакомилась с ним лет семь назад, он руководил приличной книгоиздательской фирмой, а ее сосватали к нему главбухшей. Служебный роман.

До этого она работала плановиком в одном НИИ, откуда бы никогда не ушла: столь дружная подобралась компания. Перед праздниками собирались, отмечали, выпив по два-три глотка шампанского, да закусив на скорую руку, начинали петь песни  и драли глотки часа по четыре кряду. И что-то свершалось в душе странное, почти мистическое, Марта точно оживала и летала как на крыльях. После этого и домашние торжества с нелюбимым вторым муженьком не казались столь скучны. Но началось повальное сокращение, НИИ рассыпался на глазах. Подружка пристроила ее в ИЧП — индивидуальное частное предприятие. Тогда это звучало немыслимо, и многие побаивались: КПСС еще оставалась движущей силой общества.

Генеральный жил в Одессе, и Марта с коммерческим  директором Толей туда каталась отчитываться каждый месяц. Назад они взяли партию контрабанды- все, от чая до трусиков, из жарких азиатских стран. Толя шустро пристраивал товар в Москве под липовые накладные, чаще вообще без них. Сначала сдавали по знакомым в магазины и ларьки, а потом стали нанимать старушек — их милиция не трогала, и они быстро доводили филиппинский и другой дефицит до покупателя.

Помимо этого ИЧП «Аркадия» заключало разные  договоры на поставку чего угодно и куда угодно: дизелей, рабочих перчаток, фосфатных удобрений и мочевины, черенков для лопат, сахара и пластмассовых  опрыскивателей. Так и жили: три недели беззаботной и ненормированной жизни в Москве, одна, веселенькая, — в Одессе.

Летом в Аркадии, где была резиденция гендиректора Бунимовича, было хорошо. Напившись в первый день при встрече дорогих гостей, он обязательно приставал к Марте. Она к этому уже привыкла. Будучи высокой, длинноногой блондинкой с греческим красивым носом и светло-голубыми глазами, с неотразимой улыбкой, как  у Шарон Стоун, соединив папину стать латыша и темперамент мамы-хохлушки, Марта с юности перестала обращать внимание на то, что к ней все липли — в метро, в автобусе,на рынке. Но отклеивались от нее еще быстрее: она знала несколько заветных словечек. Бунимовича же она рубила натренированной ладонью по толстой шее. Он отходил ко сну и наутро ничего не помнил из того, что было вчера, жаловался, что все болит, особенно затылок, и просил Толю сделать массаж. Толя, прожив свой золотой полтинник, умел все.

— Мне мама шепчет, что я застудил шейные мышцы, — говорил Бунимович, покряхтывая под крепкими руками Толи. — А мама у меня болеет с девятьсот седьмого года, как только первая русская революция докатилась до Одессы.

Бунимович был толст, но обаятелен. И щедр, как все старые цеховики, давно понявшие, что не в деньгах счастье. Поджарый и спортивный Толя, попивая в купе на обратном пути баночное баварское, по-свойски выговаривал Марте:

—    Да дай ты ему, в конце концов! От тебя что, убудет? Мне же дала!

Она бросила на Толю такой взгляд, что у того глоток пива выплеснулся назад.

—Я к тому, что он платит нам шальные деньги.

Мы от силы работаем месяц в квартал, а получаем, словно год отпахали! Я не прав? А он завтра готов повысить нам обоим зарплату. Ну хочет он тебя, запал, мечта всей жизни! Нам нужно, чтобы у Бунимовича начались комплексы? — с одесским акцентом, подражая шефу, прогнусавил Толя. — Я тебя умоляю! Если б он захотел меня, я, хоть и настоящий мужик, таки бросил бы себя на алтарь золотого тельца. Сын мотоцикл требует, и не какой-нибудь, а «хонду». Твой еще не просит?

—    Не просит! — сжав губы, с каменным лицом Зои Космодемьянской ответила Марта.

Как она упала в объятия этого циника и кретина Толи, Марта не могла понять. Он был страшен, как пулемет, но — море обаяния и авантюризма, почти герой Бельмондо. Скупой, но умел быть щедрым и  галантным. В ту первую поездку они ехали в Одессу в СВ, Толя купил огромный букет роз, от запаха которых у Марты кружилась голова. Они пили дорогой и душистый «Арманьяк», итальянское сладкое шампанское, лакомились осетром и трюфелями. Прочитав за всю жизнь две книги — «Золотой теленок» Ильфа и Петрова и «Божественную комедию» Данте, Толя помнил их наизусть.

— «Божественную комедию» прочитал  потому, что на обложке была голая баба. Тогда я еще не знал, что это Венера... ну, этого... Леонардо или кого там...

— Боттичелли!

- Ну да! Вот я и свистнул эту книгу из библиотеки.

Начал читать. Никакого секса, сплошняком идут трупы. Но я думаю про себя: врешь, меня на испуг не возьмешь, все равно дойду до секса! Так и не дошел. Но, видимо, от злости книга запомнилась. «Мы истину, похожую на ложь, должны хранить сомкнутыми устами»! Неплохо сказано!

Марта не умела пить, и «Арманьяк» вместе с терцинами Алигьери мгновенно вскружил ей голову. Нет, она не была пьяной в тот момент, когда отдалась ему, но тормоза на мгновение ослабли. К тому же со вторым мужем случился полный разлад, и она уже твердо знала, что разлюбила его навсегда, ибо никогда ничего не делала наполовину. Наутро она почувствовала себя столь гадко и мерзко, как никогда в жизни, словно ее окунули в дерьмо.

Все это вспомнилось ей, пока Толя, потягивая баварское, продолжал уговаривать ее пожалеть Бунимовича. Она слушала, глядя в осеннее окно на косые, капли дождя за стеклом, и вдруг поняла, что надо срочно искать другую работу, потому что застарелый комплекс бывшего цеховика одним самым резким ударом по шее не выправишь. Да и вообще все это ей надоело. Надоело таскаться черт знает куда и бормотать что-то невнятное, когда знакомые спрашивают, где она работает. Нужно нормальное место.

И Марта стала тихо подыскивать. Толя долго убеждал ее опомниться, не глупить, матерился, но она стояла насмерть, как генерал Карбышев: работаю месяц и ухожу.

—    Ну ты, мать, и крута! Я думал, ты баба, а ты...

—    А  кто я?

— Мужик в юбке! Сказал бы покрепче, да кто мне шею будет массировать!

Она рассмеялась. Ей нравилось, когда ее называли мужиком. Она так о себе и думала.

В конце концов именно Толик нашел ей работу в издательстве, где генеральным был ее нынешний муж Виталий. Толик отвез Марту к нему на своих «Жигулях». Сказал: фирма нормальная, парень что надо, с головой, режиссер, интеллект огромный, только не влюбись. Тут он не промах, не выпустит. Она ответила: не надо песен, с мужиками покончено, от второго мужа так нахлебалась, что энурез заработала.

—    Что такое энурез? — тут же заинтересовался Толя. Он любил незнакомые словечки, дабы поражать воображение простушек, поскольку потаскун был еще тот.

—    О том, что такое нормальная энурия, прочтешь в энциклопедии, а словом «энурез» я обозначаю свою разновидность этой болезни. Мой благоверный караулит меня ночью у туалета, чтобы затащить к себе в постель. А потому, чтобы ему не попасться, я прекратила по ночам ходить в туалет.

Толя засмеялся.

— Что ж ты раньше не сказала? Я бы, может, руку и сердце тебе предложил. Такая баба! — вздохнул он.

—    Толя, перестань!

Жена Виталика, милая, скромная дама, провела их в просторную гостиную, поставила перед ними блюдо с виноградом, потом принесла кофе, попросив подождать: муж вот-вот должен вернуться.

Гостиную не ремонтировали лет двадцать. Светлые некогда обои давно потемнели, а потолок с лепниной от пыли приобрел нежно-свинцовый оттенок. И мебель была старая, конца шестидесятых. Зато виноград не магазинный — крупный и сочный, и кофе настоящий, ароматный. Жена выглядела затюканной, и во всем ощущался такой грустный разлад, что Марта приуныла. Если еще и будущий генеральный такой же закваски, то лучше к нему не переходить.