Вячеслав Костиков - Errare humanum est

Взлет и падение Люсина-Рюмина

Если бы в редакции спросили, откуда взялся этот встрепанный и вечно улыбающийся репортер, едва ли удалось бы добиться толкового ответа. Разве что в транспортной части кто-нибудь вспомнил бы, что лет пять назад работал у них курьером то ли еще юноша, то ли уже мужчина с редкой бородкой и неухоженными усами. Все звали его просто Люсей, хотя настоящее его имя было Петр Гаврилович.

Прошлое Люсина-Рюмина просматривалось смутно. Судя по справкам, которые он представил в отдел кадров, он нес культуру в село, ходил с геологами, был инспектором Госстраха, водолазом на спасательной станции в Химках, гидом и даже суворовцем. Отовсюду (это явствовало из записей в трудовой книжке) он гордо уходил по собственному желанию, за исключением разве что работы спасателем на водах — здесь было чистосердечно изложено, что Люсин-Рюмин уволен по состоянию здоровья. Словом, охота к перемене мест была ярко выраженным свойством бывшего водолаза и суворовца. Скорее всего, оно, это свойство, и привело его на место курьера популярной московской газеты. Здесь со всей неисчерпанной силой и проявился его талант газетной ищейки. Проявился, надо признаться, самым неожиданным образом.

Однажды утром, в канун Пасхи, Люсин-Рюмин в величайшем нетерпении поджидал завотделом информации Гуськова возле лифта и, едва тот появился, бросился к нему навстречу.

— Ну что? В чем дело? Христос, что ли, воскрес?

Но Петр только замахал руками. От возбуждения он не мог говорить.

— Дворника н-нашего знаете? — наконец выговорил он. — Федора?

Дворник Федор, несмотря на самое низкое положение в редакционной иерархии, был лицом уважаемым. Это был единственный человек, у которого в любое время дня и ночи можно было перехватить взаймы сумму до 4-х рублей. (Больше, зная слабости творческой интеллигенции, он не давал.) В дни гонорара возле его маленькой каморки в глубине редакционного двора толпился народ, жаждущий расплатиться с долгами. Это было место, где, невзирая на чины и заслуги, в демократической обстановке встречались курьеры, корректоры, политические обозреватели, машинистки и рядовые построчечного фронта. Словом, что там таить — Алексей Митрофанович Гуськов был в самых задушевных отношениях с дворником Федором.

— Что с ним? Умер? Выехал за границу? — испугался он.

— У него новая метла! — заговорщицки прошептал Люсин-Рюмин.

— Ну и что?

— Но вы не знаете, какая это метла!

— Какая же? — вяло поинтересовался Гуськов.

— Син-те-ти-чес-кая! — выделяя каждый слог, проговорил курьер. — Вы что, не понимаете? — пристыдил заведующего Люсин-Рюмин. — Это же знамение времени. Поступь прогресса! Великое в малом! Да за этим фактом — все: преображенная Россия, труд страны, радостная новь…

— Постой, постой… Как это ты сказал? Великое в малом?

— Я уже не говорю о том, — ярился Люсин-Рюмин, — что синтетическая метла — это сохраненные для счастливых, но еще не родившихся потомков березовые рощи, это свежесть деревенских утр…

Заведующему отделом информации с большим трудом удалось успокоить разволновавшегося курьера и добиться подробностей. Оказалось, что совсем недавно вступил в действие и выдал первую продукцию завод по выпуску синтетических метел. Никто не придал значения мелкому факту. А между тем…

А между тем заметка о синтетической метле, подписанная Люсиным-Рюминым и появившаяся в газете под заголовком «Шуметь зеленым дубравушкам», была подхвачена всеми областными и республиканскими газетами, ее перепечатал с недружественным комментарием журнал «Тайм» и злостно извратило агентство «Синьхуа». В редакцию посыпались письма. За несколько дней Люсин-Рюмин стал известным человеком. У него появились почитатели и ненавистники. Синтетическую метлу у дворника выпросил ответственный секретарь газеты и поставил в стеклянный шкаф, где хранились вымпелы, полученные сотрудниками газеты за спортивные и идеологические победы. Люсин-Рюмин получил в дар от Гуськова самопишущую ручку и был зачислен в штат на должность репортера. Такова творческая судьба Люсина-Рюмина.

С тех пор он написал много заметок и получил не один гонорар. Его знали и на радио, и на телевидении. Он был неуемен и вездесущ. Как любого журналиста, его временами били, временами хвалили, но такого успеха, как после заметки о синтетической метле, Люсин-Рюмин больше не знал. Но он мечтал об этом успехе, верил, что он придет, и в прозе творческих будней оттачивал свое журналистское перо.

И вот случай подвернулся: в Неглинке появились угри! В тот незабвенно памятный вечер, несмотря на ливень и библейскую мглу, Люсин-Рюмин безошибочно разглядел в этом факте потрясающий ньюс. Ворох мыслей пронесся в его голове: журнал «Тайм» и злобные карикатуры в шпрингеровской прессе, злопыхательство генерала Пиночета я бесплатная путевка в Сочи и, как вершина возможного счастья, публичное чествование в ресторане Дома журналиста. В этот-то момент Люсин-Рюмин и испустил тот ликующий гортанный крик: «Угри! Угри в нашей Неглинке!'', от которого чуть не упал в обморок стоявший рядом товарищ Рупоров.

Вечер пролетел в творческом экстазе. За окном бесновался ливень, пишущая машинка стонала от восторга; буквы, как обезумевшие муравьи, наскакивали друг на друга, а сам Люсин-Рюмин метался между полкой с большой Советской Энциклопедией и письменным столом.

Через час заметка была готова. Оставалось уломать Гуськова. Это было трудно, очень трудно, потому что номер был уже сверстан. К счастью, Гуськов оказался в редакции.

— Алексей Митрофанович, потрясающая новость! В Неглинке угри!

Телефон долго молчал. Потом послышалось ядовитое:

— Ты что, с утра пил, Петя?

— Только пиво, истинный крест…

— А ну-ка дыхни..

Люсин-Рюмин дыхнул.

— Врешь, — проговорил Гуськов. — Иди проспись и к завтрашнему дню придумай для уголка «Отдых в выходной день» что-нибудь оригинальное. Только без вранья…

— Но я в самом деле имею угря… Он еще дышит! — прибавил для острастки Люсин-Рюмин.

— Где?

— У меня на кухне.

— Что же ты его в ванну не пустил? — съязвил Гуськов. — А еще член общества «Охраны природы».

— Ванна занята. Там соседка белье замочила.

— Ладно, Петя, все мы немного устали, — вяло пошутил Гуськов. — Расскажешь об этом завтра. А сегодня я хочу бай-бай.

И тут Люсин-Рюмин выхватил самую надежную козырную карту.

— А метлу помните? Синтетическую! Тогда тоже никто не верил. А что вышло? Всесоюзный резонанс! Злопыхательство за границей! Да поймите же вы, Алексей Митрофанович, — частил Петр, почувствовав по дыханию шефа, что тот уже колеблется, — это же редкостный факт. Я уже не говорю о том, что стоит за этим фактом. Люди, фабрики, самоотверженный труд ассенизаторов, возрожденная природа! Может быть, даже премия!

— Послушай, ты это серьезно? — все еще не веря, спросил Гуськов.

— Мне даже странно слышать такое, Алексей Митрофанович, — обиделся Люсин-Рюмин. — Если не верите, позвоните Белогубову с телевидения. Он тоже домой угря поволок. Мы вместе в разлив Неглинки угодили.

— Какого же черта угри в Неглинке делают? — уже совсем другим тоном спросил Гуськов.

— А на это уж пусть ученые ответят. Пора им быть поближе к нуждам хозяйства.

— Ну хорошо, хорошо. Звони стенографистке и диктуй. Но смотри, Петр, если что, голову оторву…

Люсин-Рюмин продиктовал заметку и в полной эйфории повалился на холостяцкий диван…

Страшное началось только утром, когда освеженный сном, в предчувствии заслуженных похвал, Люсин-Рюмин вышел с вафельным полотенцем на кухню.

Петр жил на Арбате в доме дореволюционной постройки. Дом строился перед первой мировой войной, когда в поэзии уже шкодили футуристы, а архитекторы все еще любили взваливать тяжелые фронтоны на плечи грудастых кариатид и простодушных атлантов.

Увы, атланты и кариатиды обитали только снаружи, внутри же квартиры помимо Люсина-Рюмина жил еще таксист Яша и совершенно похожая на него лицом сожительница по имени Зинаида, создание не очень чистоплотное, но простодушное.

— Где это ты такого угря ухватил? — спросили Яша и Зина, соскабливая зубами жир с лоснящейся шкурки. Щеки их пламенели в лучах восходящего солнца.

Угорь, неосторожно оставленный с вечера Люсиным-Рюминым на кухне, лежал на столе в сильно укороченном виде. Но Петра обидело не это, а то, что соседи поедали его сырым.

— А уж жирен, подлец, — ворчал в восторге Яша. — Бока сочатся!

— Что же вы его сырым жрете? — спросил Люсин-Рюмин.

Яша и Зина перестали жевать и уставились на соседа.

— Ты что, Петя, не выспался? — ласково спросила Зина.

Она отхватила от рыбины кусок длиной в ладонь и подсунула к носу Люсина-Рюмина.

— Самый что ни на есть копченый! Душа вянет от сладости…