Ли Голдберг - Мистер Монк идет в пожарную часть

— Вот видите! — воскликнул Монк. — Это убийство. Вы это определили. Что же тут неопределенного?

— Мы к этому и ведем, — сказал Стоттлмайер. — Продолжай, Рэнди. Расскажи ему остальное.

— Медицинский эксперт обнаружил частицы ткани в ее трахее и точечные кровоизлияния на внешней оболочке глаз, которые появляются от повышенного давления в венах, когда…

— Бла-бла-бла, — перебил его Стоттлмайер. — Проще говоря, ее задушили подушкой.

— Но мы никогда не найдем орудие убийства, поскольку оно уничтожено пожаром, — огорченно произнес Дишер. — Как и отпечатки пальцев или другие следы, которые убийца оставил в комнате.

— У нас нет никаких свидетелей, совсем, — сказал Стоттлмайер. — Мы опросили всех соседей, но никто ничего не видел и не слышал.

— Значит вы уверены, что это убийство, — проговорил Монк. — Но никогда не сможете его раскрыть, поскольку все улики уничтожены пожаром?

— Верно, — подтвердил Стоттлмайер. — Похоже, это идеальное убийство.

Монк медленно покачал головой со стороны в сторону. Я уже видела, как он делал это раньше. Как-будто пытался расслабить одеревеневшую шею, а на самом деле это его мозг отказывался принять то, что он видел или слышал.

— Я так не думаю, — сказал Монк.

— Ты всегда находишь ошибки, которые совершают убийцы? — спросил Стоттлмайер.

Монк кивнул.

— Ему не стоило убивать Эстер Стоваль.

— У тебя есть что-нибудь посущественнее, с чем мы можем начать работать? — снова задал вопрос Стоттлмайер.

— Пока нет, — ответил Монк. — Но я работаю над этим.

— Приятно слышать! — сказал капитан. — Это уже хорошее начало.

— Что вам известно о жертве? — подала голос я.

— По показаниям соседей, она была нелюдимой, вечно курящей старой каргой, которую никто не любил, — рассказал Стоттлмайер. — Хуже того, она стояла на пути всякого в ее квартале, кто по ее мнению становился «вонючим богачом».

Он объяснил, что Лукас Брин, застройщик, известный по омолаживающим усталые кварталы многофункциональным инновационным комплексам, хотел снести шесть уродливых домов и построить на их месте кондоминиум в викторианском стиле и торговый центр. Эстер Стоваль оказалось единственной из собственниц, отказавшихся от продажи дома, что вызвало гнев ее соседей, уже продавших дома Брину, чьи сделки зависели от продажи ее дома.

— Похоже, недостатка подозреваемых не предвидится, — сказала я.

— Все они могли убить ее, — мрачно произнес Стоттлмайер. — Стоять в очереди, чтобы прижимать подушку к ее лицу. Но у нас нет способа доказать, что кто-то из них был в ее доме в ту злополучную ночь.

— Может, потому что никто из них не делал это? — заявил Дишер.

— И что делать с этим выводом, Рэнди? — вопросил Стоттлмайер.

— У меня есть версия, — сказал Дишер. — Немного необычная.

— Валяй, — разрешил капитан.

— А что, если это кошки? — не очень уверенно произнес Рэнди.

— Кошки? — не понял капитан. — Как это могут быть кошки?

— Так было в великом фильме Роберта Калпа. Там ученые проводили исследования поведения обезьян в отдаленной арктической лаборатории. Ученых убивали один за другим, и никто не знал, кто убийца. Выжившие ученые боялись повернуться друг к другу спиной, — рассказывал Рэнди. — Довольно скоро в живых остались только Роберт Калп и еще один парень, и…

— Это были обезьяны, — перебил его Монк. — Они поменялись ролями с учеными и манипулировали ими, чтобы те убивали друг друга.

— Как Вы узнали? — удивился Дишер.

Стоттлмайер тоскливо вздохнул.

— Потому что ты начал рассказывать эту бесконечную историю, чтобы поддержать свою бессмысленную теорию кошек-убийц.

— Что, если кошки намеренно положили подушку ей на лицо, и пока одна сидела на ней, другая сбросила окурок на газеты? — не унимался лейтенант. — Может, это был акт кошачьего восстания против жестокой хозяйки?

— Это не необычное мышление, Рэнди, — резюмировал Стоттлмайер. — Это безумное мышление.

— Кошки очень ловкие, капитан, — сказал Дишер.

— Все, хватит! — вскрикнул Стоттлмайер.

Дишер было начал снова говорить, но Стоттлмайер поднял руку, чтобы остановить его.

— Одно слово и я тебя пристрелю! — сказал капитан, затем умоляюще посмотрел на Монка. — Теперь видишь, как сильно ты нужен нам?!

В воскресный полдень туман рассеялся, но над городом собрались темные тучи, холодный ветер порвал желтую предупреждающую ленту, ограждавшую выжженный дом Эстер Стоваль, и играл ею как новогодним дождиком на вечеринке.

Хотя никакой вечеринки на самом деле не было, молодая пара, живущая по соседству, Нил и Кейт Финни, от нее бы не отказалась. Они загружали в грузовик вещи для переезда. Пара жила в одном из пяти домов, подлежащих сносу, на месте которых по предложению Брина скоро будет кондоминиум и торговый центр.

— У нас были только незначительные повреждения от дыма и воды, но теперь, когда миссис Стоваль мертва, нет никаких причин задерживаться здесь еще на день, — Кейт катила тележку, нагруженную высокими коробками к грузовику. — Теперь дом принадлежит компании Лукаса Брина, и это значит, что мы наконец получим наш чек.

— Гонолулу, мы едем! — крикнул Нил из грузовика. На нем была яркая гавайская рубашка и шорты, несмотря на прохладную погоду. Явный признак энтузиазма уехать как можно скорее.

— Вы даже не скрываете, что счастливы из-за ее смерти, — сказал Монк.

— Нисколько, — ответил Нил.

— Вы были ее ближайшими соседями. Она стояла между строительством нового комплекса и вашим чеком на приличную сумму. Теперь она мертва, а вашей следующей остановкой будут Гавайи, — говорил Монк. — Вас не беспокоит то, как это выглядит со стороны?

— Мы, разумеется, оставим полиции наш новый адрес, — Кейт подкатила коробки к мужу, подождала, пока он их выгрузит, и пошла за новой партией вещей.

— У вас лучший из возможных мотивов убийства, а вы даже не стараетесь скрыть это, — удивился Монк.

— Это наша лучшая защита, — ответил Нил, расставив коробки в грузовике. — Сейчас мы получили все, что хотели, а совершив поджог в ее доме, были бы полными идиотами.

— Это может быть вашим хитрым планом, — усомнился Монк. — Настолько очевидно, что вы могли сделать это, что никто не подумает на вас, даже если вы это и сделали!

— Мы ужинали в Ружерио с двумя другими парами, когда начался пожар, — заявил Нил. — Знай я, что произойдет, взял бы на две бутылки вина больше и забрал чек с собой.

— Одинокая старушка была убита перед пожаром, — проговорила я. — Неужели Вам на это наплевать?

— А хорошо ли Вы знали Эстер Стоваль, и что значило быть ее соседом? Так не судите меня, леди!

Мне не понравились эти люди, их эгоизм и неприкрытая жадность. Может, они продали свои души Лукасу Брину вместе с домом?

Я подумала о своем доме, и что он значит для меня. Мы с Митчем нашли, полюбили и купили его вместе. Наша дочь родилась под его крышей. Я все еще могу чувствовать присутствие Митча в стенах, в воздухе и в свете, льющемся через окна. Кроме Джули, дом — это последнее, что связывает меня с мужем. Я бы не смогла продать его даже под сильным давлением соседей.

— А вам не приходило в голову хотя бы на секунду, что она не хотела продавать дом не из вредности или злого желания не дать вам разбогатеть? — спросила я. — Может быть, дом имел для нее большую сентиментальную ценность. Может, ей нравилось жить здесь и не хотелось никуда уезжать.

— Она могла бы остаться, — сказала Кейт, когда прикатила еще несколько коробок из дома. — Застройщик предложил ей взять одну из квартир в новом комплексе в бесплатную аренду до конца ее жизни, плюс к этому он предлагал большие деньги за ее дом. Более щедрого предложения ей никто бы не сделал. А она отказалась.

— Это не то же самое! — я испытала отвращение и отошла, чтобы они были за пределами моей слышимости, но чтобы Монк был в поле зрения, если я ему понадоблюсь. Я бы не выдержала еще и минуты рядом с ними.

Монк немного задержался и задал еще несколько вопросов. Не знаю, о чем. Может, он спросил их, каково живется без души. Или каково больше ценить деньги, чем право ближнего на счастье. Но, зная Монка, могу с уверенностью сказать, что он попросил их переставить коробки в грузовике, чтобы они стояли наружу одним боком.

Обри Брудник был ученым сорока с небольшим лет, работал в аналитическом центре Сан-Франциско и жил за домом Эстер Стовал.

— Мне платят за мои мысли, — проговорил он через нос, пожевывая свою трубку. — Если я не думаю, то голодаю. Поэтому я ненавидел Эстер Стоваль.

Судя по его двойному подбородку и пузу, ему бы не помешало немного поголодать. Он носил украшенный витым орнаментом свитер поверх белой футболки, коричневые вельветовые брюки и черные кожаные беговые ботинки Экко. Его ноги лежали на заваленном книгами столе, который стоял перед окном, выходящим на обугленные останки дома Эстер.