Малколм Прайс - Аберистуит, любовь моя

Мамаша Эванс скроила гримаску, как бы отметая всякое подозрение в серьезности ею сказанного:

– Ну, вы же знаете, если у девушки неприятности, а она не хочет, чтобы ее родители прознали – ко мне всегда можно прийти, за советом да за травками. Ну, понимаете, да? Но разве я после этого ведьма?

Мивануи была на ее стороне:

– Конечно, нет.

– Добро бы я вязальной спицей пользовалась. А я ведь травки запариваю – какой тут вред?

– Та же самая ароматерапия, – подтвердила Мивануи.

– Ну и потом еще руны. Перевожу время от времени, знаете ли. Ничего запредельного, конечно.

Мивануи обернулась ко мне:

– Миссис Эванс – лучшая переводчица рун на много миль в округе.

Она кивнула на выступ дымохода – над каминной полкой украшением висели какие-то рунические письмена в рамке.

При виде их мысли мои повлеклись в те далекие пятницы, когда в третьем классе у нас был сдвоенный урок руносложения, отчего время до четырех часов казалось пожизненным заключением.

– Она раньше и для графства переводила, – добавила Мивануи.

Я улыбнулся миссис Эванс, однако та отмахнулась от комплимента:

– Или когда вот у человека бессонница… – Она дотошно разоблачала все наветы. – Я ведь знаю кое-какие травы, что и тут помогают.

– И они за это называют вас ведьмой? – язвительно воскликнула Мивануи.

– И зелья приворотные, само собой, и утром по субботам – в ведовской кооператив. Но ведь только за-ра-ди благотворительности.

Мивануи снова съязвила:

– То же самое, что в конфетной лавке работать. Миссис Абергинолуэн по средам тоже на благотворительность работает.

Мамаша Эванс презрительно сплюнула:

– Миссис Абергинолуэн! Да она мандрагору от болиголова не отличит!

– Так и так, – примирительно проговорила Мивануи. – Не давайте им себя ведьмой называть. Я бы на вашем месте на них порчу навела.

– Так и навожу! Вы бы видели, какой сыпью покрываются. Сплошь в типунах – что твой пудинг с изюмом. Мне всего-то и нужно, что клочок одежды или вещица, которой касались. Менструальная жидкость и обрезки ногтей, конечно, лучше всего. А то еще бывает, Джулиан мне полевку принесет, так я…

Из глубины дома вылетел кот, вскочил на форточку и замяукал.

– Нет, это я не тебе. Я просто разговариваю с Мивануи. – Джулиан опять мяукнул. – Нет, не звала! Просто имя твое сказала! Я ей говорила про полевок.

Кот издал короткий негодующий «мяв» и снова заскочил в дом.

Когда мы по дюнам возвращались, небо на западе уже плавилось и далекие окна Борта загорались золотыми огоньками. Дневная жара ускользала, и поднимавшийся бриз колол внезапным холодком, отчего спина Мивануи покрывалась гусиной кожей. Мы ускорили шаг, и я задумался о том, что еще может означать для меня сегодняшний закат. И почему только я не сказал им, что понятия не имею, что они ищут? Я начинал жалеть о своей заносчивости.

– Пошли выпьем по стаканчику, – предложила Мивануи.

– Тебе разве не надо сегодня на работу?

– Я утром позвонила и сказала, что болею.

– Не стоило этого делать.

– Ох, ну что ты за горе луковое. Тебе что, не весело?

– Да нет, что ты.

И я повел ее через дорогу в «Шхунер-Инн». Мы сели на диванчике в баре, а закатное солнце обращало оконные стекла в витражи.

– Я чудесно-расчудесно-пречудесно провела день, – просто сказала Мивануи.

Я кивнул.

– Попозже можно поесть жареной рыбы с картошкой.

Я ничего не ответил, и Мивануи тронула меня за руку:

– Что-то случилось? Ты как-то совсем примолк.

Я вздохнул и отхлебнул пива:

Ты знаешь, что произошло с Эвансом-Башмаком?

Она покачала головой:

– Нет, конечно.

– Вообще не догадываешься?

– Ты мне что, не веришь?

– После того, как ты побывала у меня в конторе, приходили какие-то Друиды и устроили там шмон. Не знаю, что они искали, но мне сказали, что я должен вернуть это сегодня до захода солнца.

– Что они с тобой сделают?

Я пожал плечами:

– Ты знаешь их методы.

Певица скрутила в пальцах пивную картонку.

– И все это из-за меня. Что я за дуреха, не надо было тебя впутывать.

– За чем они могут охотиться?

– Луи, честно, я ума не приложу.

Об оконное стекло разбилась сверкающая капля дождя.

Было, наверное, чуть за полночь; ливень потоками хлестал с небес. Укрывшись чехлом с заднего сиденья, мы перебежали через дорогу к моей конторе. Едва оказались внутри, я отправился на кухню, прихватил бутылку рома и два стакана. Когда я вернулся в контору, Мивануи стояла на пороге моей спальни.

– Мм-мм… сколько бедных девушек ты тут загубил?

– Не много.

– Не лги, распутник.

– Да нет – честно.

– Ты частный сыщик, женщины должны кидаться на тебя толпами.

Я рассмеялся:

– В Аберистуите?

– Так я тебе и поверила.

– Как знаешь.

Она скрылась в спальне, и я двинулся за ней. Усевшись на кровать, она провела ладошкой по покрывалу и вдруг замерла в растерянности. Мы оба впились глазами в ее руку, которая нащупала под пуховым одеялом странный бугор. Мивануи боязливо откинула одеяло, и озадаченность сменилась страхом, перешла в ужас и разрешилась оглушительным визгом. На подушке в черной липкой луже лежала ослиная голова.

– Прошу, мистер Найт, – мое мультивитаминное фирменное, оно вас взбодрит.

Я взял мороженое и скорбно пошел вдоль по набережной к ослиным загонам Иа-Иа, держа под мышкой картонную коробку с ослиной головой. Сослан сказал, что я выгляжу усталым, и, честно говоря, в этом было мало удивительного. Пятничную ночь я провел в каталажке. А вчера, после того, как мне удалось успокоить Мивануи и отвезти ее домой, попытки забыться сном на несколько часов не принесли особого успеха. В конце концов, кое-как смежив веки перед самым рассветом, я провалился в кошмар – тот, что периодически навещал меня последние двадцать лет. Холодная и дождливая январская пятница, исход дня, нависшая туча так быстро впитывает свет, что уже почти смеркается, а до звонка еще целых полчаса. Мир исполняет симфонию в серых тонах: сланцевое небо, трава цвета зимнего моря. Мобильные классы[23] и железобетонные кубы школы различимы лишь как черная масса, нашпигованная почтовыми марками теплого желтого света – света, из которого мы изгнаны. В небо тянутся тотемные столбы белых стоек – регбийные ворота. А Ирод Дженкинс через толпу мальчишек в перепачканной спортивной форме идет ко мне. Сам не знаю, почему из множества горестных эпизодов меня вечно преследует именно этот. Почему, например, не тот ужасный день, когда Марти отправился бежать кросс, из которого не вернулся. Или почему не тот летний ливень, под которым мальчишки отрабатывали крикетные удары, стараясь, по приказу Ирода, залепить мне мячом в нос. Нет, всегда одна и та же сцена: холодный, заплаканный январский день, когда тренер подошел ко мне через толпу зубоскалящих мальчишек и сказал:

– Ну, что, сынок, хочешь мячик? – И я оказался перед выбором Хобсона:[24] попытаться отнять у него мяч и нарваться на трепку – или не пытаться, а это еще хуже. – Ну же, сынок, хочешь мячик? – И под реготание пацанвы физиономия Ирода треснула по горизонтали. Он называл это улыбкой.

Иа сидел на тюке сена, уронив голову на руки, и не сводил скорбного взгляда с отрубленной головы.

– У тебя в постели?

Я кивнул.

Под ранним утренним солнышком золотилась и плясала пыль в сарае.

Он печально покачал головой:

– Это Эсмеральда.

– Да. я знаю. Понял по белому уху. Мне очень жаль. Он без слов уволил меня от извинений.

– Я-то было подумал – одна из этих шаек постаралась, которые осликов в Голландию вывозят, чтобы там во всяких таких фильмах снимать.

Я поднял мешок и накрыл им голову, заглушив испепеляющий обвинительный блеск в ее глазах.

– Надеюсь, она не очень страдала, – бессмысленно предположил я.

– Нет – это мы, живые обречены на страдания.

– Папа! Ну что ты!

Он поднялся на ноги с отчаянной усталостью боксера, который предпочел бы не возвращаться из нокаута.

– Пойдем, я хочу тебе кое-что дать.

Я прошел вслед за ним мимо стойл, где тихо шебуршились ослики, во флигель, где он вынул из стены кирпич и сунул в проем руку. Оттуда он извлек ключ.

– Я мало что могу для тебя сделать. Я уже слишком стар. Но я могу дать тебе вот это. – Он вложил ключ в мою ладонь. – Он от трейлера в Инисласе. Автомобиль-призрак – его сварили из двух половинок микроавтобусов, списанных после аварии. Нигде не зарегистрирован. Ни в полиции, ни у стукачей из Ассоциации жизнерадостных трейлеровладельцев Британии. Стопроцентно чистый. С дороги его не видно – он стоит за рекламным щитом лагеря отдыха «Бортские Лагуны». Даже тамошний сторож о нем не знает. Если уж совсем припечет, сможешь там перекантоваться. Никто тебя не найдет.

Я зажал ключ в кулаке.

– Там есть еда и вода и непользованный набор лудо. Немного, но лишним не покажется.