Елена Яковлева - Маньяк по вызову

— Послушай, Нинон, может, нам сходить к нему, поговорить с ним?..

Нинон накрутила на палец один из своих ржаных локонов.

— Ты знаешь, я тоже об этом думала. Надо бы заглянуть к нему под каким-нибудь предлогом, ну, по-соседски, поговорить о том о сем, а заодно отвлечь от грустных мыслей. Нужно же помогать ближним!

И мы с Нинон отправились оказывать психологическую поддержку овдовевшему банкиру. Нинон первой подошла к двери, с которой уже была сорвана печать, и нажала на кнопку звонка, один раз, другой. Обернулась ко мне и озабоченно пробормотала:

— Что-то не отзывается…

— Может, спит… — неуверенно предположила я.

Нинон только пожала плечами, перестала выжимать из дверного звонка пронзительные трели и решительно стукнула кулачком по дубовой двери. Та в ответ приоткрылась с легким скрипом. Нинон, оглянувшись, посмотрела на меня, словно спрашивая совета, и шагнула через порог. Ясное дело, я поплелась за ней.

Банкирские апартаменты выглядели ничуть не хуже, чем у Нинон, мне они даже показались просторнее, вероятно, из-за светлых обоев, но особенно присматриваться мне было некогда, потому что наверху что-то отчетливо громыхнуло. Будто большой кусок штукатурки отвалился. Мы с Нинон, не сговариваясь, рысью ринулись наверх по модерновой лестнице.

Банкира мы обнаружили за ближайшей дверью. Он сидел на полу с выпученными глазами, физиономия пунцовая, полы махрового халата разошлись, обнажив поросшие рыжими волосками толстые ляжки, но все это еще цветочки. Хуже было то, что на шее у него болталась веревка, вернее, пояс от надетого на нем халата.

— Мамочки! — простонала Нинон и прикрыла рот ладонью. — Он хотел повеситься.

Она бросилась к банкиру, присела возле него на корточки и запричитала:

— Виталий… Да что же это такое, нельзя же так…

А этот здоровый мужик с толстыми ляжками расплакался, как ребенок, хлюпая носом и повторяя одно и то же:

— Я… я не могу так… Как же я теперь буду жить…

— Ну-ну, не стоит так убиваться, что же теперь… — Нинон развязала узел на поясе, все еще болтавшемся на банкирской шее. — Может, «Скорую помощь» вызвать?

— Не надо, нет, не надо, — замотал плешивой головой банкир. — Зачем «Скорая», у меня же все равно ничего не получилось…

— Вот и слава богу, — сочувственно вздохнула Нинон.

А безутешный банкир прибавил с трагическим пафосом:

— Даже это у меня не получилось, как и все остальное, впрочем… Семейная жизнь не сложилась… Думаете, я ее не любил? Думаете, я не любил Ирку?

— Мы так не думаем! — заверила его Нинон и, обернувшись ко мне, незаметно подмигнула: мол, совсем у мужика крыша поехала.

А убитый горем банкир продолжал исповедоваться по полной программе:

— Да я ее еще как любил, только не умел объяснить толком, может, потому она мне и не верила. Мне же красивые словеса разводить было некогда, все время дела, работа, и-эх… А она, видно, думала, что я к ней равнодушен, а я ведь любил ее, любил!

Последнее признание банкир произнес с отчаянием, почти выкрикнул, и Нинон поспешила развеять его сомнения:

— Мы верим, верим…

Несчастный вдовец отвернулся к окну, покусал пухлые, как у обиженного младенца, губы и выдал следующую порцию покаянных признаний:

— Идиот я, конечно, был, как все мужики, рассчитывал, раз у нее тряпок полно, а во французских духах можно купаться, то больше ничего и не надо, а ей, видно, тепла не хватало, да тут еще кризис среднего возраста… А я, дурак, все понять не мог, чего ей не хватает… Теперь понял, да слишком поздно…

Банкир все еще хлюпал носом, но уже пореже, да и стенания его приняли более практический характер:

— Да о чем я… Завтра же похороны, а я совсем расклеился. Ничего, сейчас я возьму себя в руки, сейчас возьму…

— Завтра похороны? — переспросила Нинон. — Так, может, помочь чем? Хлопот-то, наверное, много…

— Да, много, — уныло кивнул банкир, — но мои друзья и сотрудники меня от них освободили, уже подготовили все, что положено в подобных случаях. Я им очень благодарен, потому что сам бы не смог, наверное, а так… В общем, завтра в десять за мной придет машина, и я поеду, я поеду… хоронить мою Иринку, просто язык не поворачивается сказать такое. — И он с мольбой посмотрел на Нинон. — Поедемте со мной…

Я перехватила изумленный взгляд Нинон и сделала страшные глаза (должна признаться, что не люблю похорон), но эта самодеятельная самаритянка сделала вид, что ничего не поняла, и легкомысленно пообещала:

— Ну конечно, мы поедем. Правда, Женя?

— Разумеется, — недовольно буркнула я и отошла в сторонку. Это называется, инициатива наказуема. Как-никак это была моя идея — проведать вдовствующего банкира. А с другой стороны, еще неизвестно, чем бы все закончилось, не подоспей мы с Нинон вовремя. Не исключено, что он предпринял бы еще одну попытку повеситься, а та, упаси боже, оказалась бы удачной.

Нинон, вероятно, думала о том же, потому что продолжала неустанно утешать беднягу-банкира. Я же тем временем рассеянно оглядывала банкирские хоромы, точнее, хозяйскую спальню, представлявшую собой довольно жалкое зрелище: кровать смята, на полу валяются какие-то тряпки. Впрочем, в первозданном виде опочивальня, очевидно, производила впечатление: на полу пушистый белый ковер, повсюду шелк, атлас и прочие дорогостоящие прибамбасы. Не говоря уже о туалетном столике в углу, заставленном коробками с духами и баночками с кремом, — не в каждом парфюмерном магазине столько увидишь, даже странно, что покойная банкирша бесилась при таком количестве антидепрессантов. Странная она все-таки была женщина, судя по тому, что я узнала о ней от Нинон.

Похоже, один из многочисленных флаконов с духами был неплотно закрыт, потому что в комнате висел тяжелый и сладкий дух какого-то восточного аромата, и вообще комнату не мешало бы проветрить. Я шагнула к окну и чуть не рухнула на мохнатый ковер, потому что нога моя подвернулась. Оказывается, я наткнулась на изящную комнатную туфлю, розовую, с опушкой из крашеного песца. Видала я такую роскошь в дорогом магазине, в который однажды забрела, чтобы убить время. Помню, ценник произвел на меня такое впечатление, что я присвистнула, причем непростительно громко. Одна молодящаяся дама, вся «от кутюр», даже укоризненно посмотрела на меня.

Теперь уже внимательнее глядя под ноги, я подошла к окну и распахнула его: теплый полуденный воздух разбавил духоту будуара безвременно погибшей банкирши. Потом присела на подоконник. Из этого окна открывался вид, совершенно отличный от того, что я могла наблюдать из своей светелки-шкатулки, милостиво предоставленной мне Нинон. Соседний дачный участок с недостроенным бывшим дипломатическим домом был отсюда словно на ладони. А там копошились двое дочерна загорелых шабашников, компаньоны схваченного с Иркиными часиками кудлатого, и физиономии у обоих были злые и раздраженные.

Я уже собиралась слезть с подоконника, когда из недостроенного дома вывалился тип с длинным желчным лицом и заорал:

— Уматывайте отсюда, мне тут только преступников не хватало!

— Умотаем, — вяло отгавкнулся от него один из шабашников, тот, что поздоровей, — когда заплатишь…

— Я вам уже заплатил!

— Ровно половину, — парировал шабашник, — плати остальные, и мы свалим, долго не задержимся.

— Да вы и на треть не наработали! — заверещал желчный дядька. — Только бухали да трахались!

— На себя посмотри, — спокойно отозвался шабашник.

Я и сама не заметила, как включилась в эту перебранку в качестве невольного зрителя, но Нинон не дала мне досмотреть любопытную сценку до конца, окликнув:

— Жень, сходи на кухню, принеси что-нибудь попить. Видишь, человек никак не успокоится.

— А где кухня? — спросила я со вздохом, безо всякого желания покидая свой наблюдательный пункт. — Где-где, внизу, конечно. Я вышла из хозяйской опочивальни и отправилась искать кухню. Ох, нелегкая это работа — утешать убитого горем мужчину. Практика показала, что одной жилеткой в таких случаях не обойтись, требуются как минимум две.

Мы с Нинон проторчали у банкира до самого вечера, сочувствуя и сопереживая. При этом мне лично отводилась неблагодарная роль под названием «подай — прими — пошла вон», поскольку Нинон командовала мною, как старослужащий, которому месяц до дембеля, первогодком, едва успевшим принять присягу. Распоряжения сыпались со всех сторон, так что я просто дух не успевала перевести.

— Поставь на огонь чайник! — приказывала Нинон, и я кубарем скатывалась вниз, на кухню, где я уже ориентировалась, вероятно, не хуже покойной банкирши.

— Чего это чай такой бледненький? — нещадно придиралась Нинон. — Завари покрепче. — И я, чертыхаясь в душе, повторяла привычный маршрут, гремя чайником.