Игорь Тумаш - Чисто русское убийство

— Да пошел ты… — Это Фоминцев догадался наконец тиснуть кнопку «громкой связи».

— Гунар Петрович, — смутился Капинос, — выходит, мы и Уварова подставили?

— Пришлось, — пожал плечами Фоминцев. — Если семьи на кон поставили, то разве можем позволить себе роскошь выбирать средства для достижения победы?

— Уваров хоть в курсе нашего плана? — спросил Прищепкин.

— Нет, Жора, пришлось ввести его в заблуждение. Ребята, ну не уболтал бы я Уварова иначе, понимаете?

— Понимаем, — дружно кивнули Тарасюк и Капинос. А Прищепкин отвернулся.

— Теперь мы обязаны — кровь из носу, мозги на асфальт! — мы просто должны, должны и все тут — довести расследование до конца! — пафосно, адресуя менее сознательным соратникам, заявил он.

— Ежу понятно, — холодно сказал Фоминцев.

— Шеф, наши действия? — спросил Тарасюк, любовно поглаживая кобуру.

— Снимаем показания у троицы замов по сбыту. Ну, тех, которые приезжали с отчетом на дачу к Миронову. Местные мужики, киселевградские. Дома сейчас, наверное, спят. Тарасюк с Капиносом поедут в гости к Богданову — он из троицы самый матерый. Я — к Маргеляну. Жора — к Филиппову. Пусть представят алиби. У кого нет — в принципе, имеем право на задержание. Вызывайте дежурку без всяких чиканий.

— Дежурные в курсе?

— Естественно, — ухмыльнулся Фоминцев.

— И в дежурной части лапши успел навешать? — Такую дерзость по отношению к полковнику мог себе позволить только Прищепкин.

— Пропадать так с музыкой! — отмахнулся Фоминцев. — Учтите еще и такой момент: показания начинаем снимать синхронно. Нельзя допускать, чтобы подозреваемые перезванивались. При необходимости применяйте оружие. В общем, ровно в 23.00 каждый из нас уже должен находиться в квартире у подозреваемого.

— Гунар Петрович, а ведь после 22.00 жилище неприкосновенно, — напомнил Тарасюк.

— Можем, конечно, отложить до утра, но никаких свидетельских показаний тогда не получим. Потому что в 8.10 нам дадут ознакомиться с приказом Карнача об отстранении. Все понятно?

— Тогда разъезжаемся.

Что угодно ожидал Прищепкин от своего позднего визита к Филиппову, вплоть до кровопролития. Вранья был готов наслушаться, угроз. Однако меньше всего, что его накормят наваристым борщом, что «снятие показаний» с Филиппова превратится в задушевную с ним беседу. О чем? Ну о чем могут говорить без бутылки (а еще душевнее с нею) среди ночи на кухне два симпатизирующих друг другу русских человека, если не о судьбе своей любимой до ненависти России? Только о ней, о холодной, злой и несчастной родной земле. О земле пропитой, оплеванной, одураченной, земле обворованной на сотни лет вперед. О Родине, давшей им счастье–несчастье жизни, но определенно угробившей их отцов и дедов, вся беда которых заключалась в том, что они тоже не знали, счастье или несчастье сама жизнь.

— Ну нельзя так рассуждать, счастье или несчастье. Нужно просто постановить для себя — счастье! И строить, делать это счастье своими руками день за днем сотню лет до тех пор, пока жизнь действительно не станет сносной. А если будем и дальше ныть да при этом гадить под себя, то Бог отнимет у нас право на эту землю, вообще на существование! — горячо говорил Филиппов, размахивая ложкой.

— Для меня жизнь — счастье, для тебя — счастье. Почему другие люди какие–то неприкаянные?

— А просто масть такая пошла — чувствовать себя несчастными, поток общий хлынул. И чтобы вырваться из потока к ощущению собственной самодостаточности, нужно прилагать усилия, всем назло жить своим умом, наконец, чем–то пожертвовать. Тебе пришлось жертвовать?

— Семьей, — мрачно ответил Георгий Иванович. — А тебе?

— Мы потеряли лидера — Петра Олеговича. Без Миронова наше движение «Возрождение России» зайдет в тупик. (Сколько уже было создано подобных движений! Как красиво они начинали!) Мы лишились материальной базы, остались без генератора идей. Но все равно хоть успели понять, как жить дальше, и поэтому будем счастливыми вопреки всему!

Опять разговорчики ночные возобновились на русских кухнях. Возрождение этой традиции стало непреложной истиной. Поэтому нет нужды воспроизводить весь разговор между Прищепкиным и Филипповым на бумаге, все и так смогут его представить. Будем по существу.

Все три «зама по реализации неучтенки» — бывшие воспитанники самбистской секции Миронова, люди беспредельно ему преданные, ближайшие его соратники по руководству общественной организации, вернее даже партии, которую Петр Олегович планировал в самое ближайшее время зарегистрировать и вывести на российскую политическую орбиту. Да, это дорогое удовольствие — собственная партия, поэтому пришлось идти на прямое нарушение законов, создание прямо–таки мафиозной структуры с привлечением Управления МВД, в первую очередь Карнача… Кто–то из милицейских чинов согласился закрыть глаза на нелегальную часть бизнеса Миронова «по долгу совести», кто–то — за деньги. Григорий Калинович, к сожалению, политических взглядов Миронова не разделял и брал за содействие баксами. Да, это Карнач был четвертым гостем Миронова на даче. С ним нужно было согласовать передвижение по дорогам области фур с левой водкой и пароли для ГИБДДэшников.

— Алиби?

— Ну, для порядка, — смутился Прищепкин. — Фоминцев просил.

— Во сколько совершено убийство?

— Примерно в пять утра… Если, конечно, верить заключению патологоанатома, человеку Карнача.

— Мы уехали от Миронова около одиннадцати вечера. А в час ночи уже вылетели в Москву.

— Все трое?

Филиппов кивнул.

— Карнач после вашего отъезда в аэропорт остался у Петра Олеговича?

— Нет, уехал еще раньше. Где–то в около девяти.

— Охранники в тот вечер были на даче?

— Разумеется. Ведь и должны находиться при хозяине неотлучно.

— И последний вопрос. Может, Миронова все же заказал кто–то из конкурентов? Были у него враги?

— Конкурентов — воз с тележкой. Но Петр Олегович обладал талантом подбирать ключ к любому человеку и превращать врагов в друзей. Он умел договариваться, находить компромиссные решения. Так что враги были у него только в самом начале бизнеса, когда его таланты еще мало что значили и пока не встал на ноги.

Прищепкин связался с Фоминцевым.

— Что там у тебя?

— То же, что и у тебя, — нервно буркнул Фоминцев. — Сейчас еду к губернатору.

— В три часа ночи! С ума сошел? Да он тебя на порог не пустит!

— Если не удастся пробиться прямо сейчас к губернатору и не нарисовать картину того, что делается у него под носом, то…

— Что «то»?

— До утра можем не дожить… Не удивлюсь, если квартиры наших свидетелей прослушивают. Все, еду! Некогда тут…

* * *

Григорию Калиновичу, чтобы уснуть после известия о проверке на заводе, пришлось принять несколько таблеток снотворного. Поэтому, когда наконец сумел разлепить веки и поднять трезвонившую не менее получаса телефонную трубку, долго не мог сообразить, чего он него хотят на другом конце провода. А когда все же сообразил, чуть трубку не выронил: «Гребаный Фоминцев!»

— Перехватить гада!.. Что не ясно?.. Огонь на поражение!

Но было поздно, Фоминцев в этот момент уже сидел на кухне у заспанного губернатора, прихлебывал кофе и вводил, вводил, бедненького, в курс дела.

…Занималось утро. Григорий Калинович поливал из лейки огурцы в парнике и перебирал события своей жизни, жадно вдыхая запахи огуречной пыльцы и влажного чернозема. У Григория Калиновича не было блата, каких–то влиятельных родственников, поэтому все, чего он добился в жизни — генеральского звания, материального благополучия — добился сам. И служил Григорий Калинович стране верой и правдой довольно долго, примерно до майора. А потом начал приглядываться: как начальство–то служит? И обнаружил, что на идеалы, защищая которые Григорий Калинович под пули лез, большинству из них глубоко наплевать. Что за место у кормушки, допуск к распределителю, импортную кофту для жены или любовницы, джинсы для сына и приличное место на кладбище для тещи они не то чтобы народ и партию, мать родную продадут. Переварив сей факт, пришел Григорий Калинович к неутешительному выводу, что рьяные, вроде него, служаки номенклатуре не нужны. Поэтому выше он по службе не продвинется, будут каждый раз задвигать назад. Чтобы под ногами не путался, не мешал номенклатуре делать лично для себя светлое настоящее.

И Григорий Калинович, которому в послевоенном деревенском детстве и голодать приходилось, и на лесосеках, выдавая «кубы» нормы, надрываться, что называется, решительно перековался, пустился во все тяжкие. Уж больно его жизнь в свое время помытарила, захотелось хоть вторую половину ее как–то сбалансировать — чтобы в целом нормальной, человеческой получилась. И ведь как по маслу сразу пошло все: звания, должности, награды! Много мерзостей пришлось совершить, основательно испачкался. Но особенно низко пал он — ниже еще не приходилось — в первую очередь перед самим собой, в глазах собственной совести пал, в деле Миронова. Надо ж было тому случиться, что какая–то падла порешила водочника через несколько часов (генерал действительно представления не имел, кто убил Петра Олеговича, охранников) после «мафиозной планерки», на которой присутствовал и он, начальник Управления внутренних дел области! Да если б ему еще несколько лет назад кто–нибудь сказал, что для уничтожения следов участия в подобной сходке он, Григорий Калинович Карнач, окажется способным оклеветать и отдать приказ на убийство совершенно случайного человека (Самойлова), на поджог дактилоскопической лаборатории, которой отдал столько сил и энергии… Застрелился бы сразу.