Наталья Александрова - Глаз Пернатого Змея

— Бог тебе в помощь! — Альбина погладила его по руке.

Испанское отделение занимало отдельный этаж. Отличить его от прочих не составило труда, поскольку перед входом в это отделение красовался удивительный иконостас. На стене ровными рядами были размещены портреты наиболее выдающихся представителей испанской и латиноамериканской культуры и истории, как их представляло себе руководство отделения. Леня увидел портреты великого мореплавателя Христофора Колумба и конкистадора Фернандо Кортеса, писателей Мигеля де Сервантеса и Лопе де Веги, художников Диего Веласкеса и Эль Греко, Пабло Пикассо и Сальвадора Дали, певцов Хулио Иглесиаса и Хосе Каррераса, и рядом с ними — Фиделя Кастро и Че Гевары в его неизбежном берете, а также знаменитого актера Антонио Бандераса и его не менее знаменитой соотечественницы Пенелопы Крус.

Леня не стал задерживаться возле этой портретной галереи и вошел в дверь с табличкой «Деканат».

За этой дверью оказалось довольно просторное помещение, большая часть которого была заставлена горшками и ящиками с комнатными цветами. Здесь были бегонии и герани, фуксии и азалии, настурции, узамбарские фиалки и другие цветы, названий которых Леня не знал. А если какой цветок и узнал в лицо, то исключительно благодаря Лоле. Вот она комнатные цветы просто обожала и вела нескончаемую войну с котом, который тоже любил цветы, но по-своему. Особенно отличал он узамбарские фиалки, за что неоднократно бывал бит полотенцем, тапкой или свернутой газетой. Глядя на безжалостно объеденные цветы, Лола буквально зверела, и даже Леня ничего не мог поделать. Кот, надо сказать, принимал наказание стоически, видно, понимал, что не прав.

Среди всего этого великолепия сидела за просторным столом дама лет пятидесяти, в несколько старомодном бордовом жакете, с волосами, уложенными в высокую прическу, и с таким выражением на лице, которое вырабатывается долгими годами абсолютной власти.

Когда-то давно Леня учился в цирковом училище, на отделении фокусов и иллюзий. Училище это очень отличалось от других учебных заведений, на занятиях вынимали из карманов и шляп кроликов и голубей, безжалостно распиливали студенток и даже преподавательниц помоложе, но и там тоже была женщина с такой же высокой прической и таким же решительным и властным лицом — секретарь деканата Татьяна Филаретовна.

Татьяну Филаретовну боялись студенты и преподаватели, больше того — ее боялся декан отделения, знаменитый иллюзионист Альберт Артурович Руо, и даже директор училища всемогущий Ашот Акопович Невсесян.

С тех пор прошло много лет, Леня приобрел разнообразные знания и навыки, но у него сохранилось твердое убеждение, что в каждом институте и училище есть своя Татьяна Филаретовна. И сейчас перед ним, несомненно, был здешний представитель этого всемогущего племени — секретарь деканата.

В подтверждение этой мысли перед столом секретаря стояли навытяжку двое студентов, которых властная дама отчитывала:

— Вам, Пустышкин, был дан последний шанс. Вы должны были сдать испанскую литературу еще прошлой зимой, но вы и не подумали…

— Я подумал, Варвара Савельевна… — ныл несчастный студент. — Но я тогда болел гриппом, и у меня были осложнения…

— На голову? — язвительно переспросила суровая дама. — С тех пор вы могли не только испанскую литературу, вы все экзамены за третий курс могли сдать! А вы, Пузырев, что смотрите? На вас библиотека жалуется! Вы им не вернули одиннадцать единиц хранения!

— Но Варвара Савельевна, — вступил второй студент, — я не виноват, это мыши сгрызли книжки…

— Заведите кошку! — отрезала секретарь. — Если не вернете в ближайшие три дня, мы будем принимать меры! И все, оба свободны! У меня и без вас работы хватает!

Студентов как ветром сдуло, а грозная Варвара Савельевна повернулась к скромно дожидавшейся ее внимания женщине лет тридцати с хвостиком, одетой во что-то блекло-серое, с невзрачным лицом и бесцветными волосами. В этой женщине было что-то от цветка, засохшего между страницами книги. Причем книга эта была не сборником лирических стихотворений и не любовным романом, а пособием по испанской грамматике для студентов неязыковых вузов, да и цветок — не роза и не камелия, а какой-то невзрачный полевой цветочек из тех, названия которых невозможно запомнить.

— Людмила Борисовна, — строго произнесла секретарь, — на вас снова жаловались. После вашего занятия в кабинете пахло табаком. Вы знаете, что сейчас мы, как никогда, боремся с курением, и тем не менее не делаете выводов…

— Но Варвара Савельевна, — подала голос бесцветная женщина, — вы же знаете, что этот Гречишкин…

— Не знаю и знать не хочу! — оборвала ее секретарь. — Вы преподаватель, и вы должны контролировать порядок на занятиях! А вы, молодой человек, по какому вопросу? — обратилась она к Маркизу, которого только теперь заметила.

— Я хотел бы навести справки об одной вашей выпускнице, — проговорил Маркиз скромным и интеллигентным тоном. — Точнее, об одной вашей бывшей студентке…

— Так выпускнице или студентке? — сурово переспросила секретарь. — Вы уж как-нибудь определитесь!

— В том-то и дело, что она есть в списке поступивших к вам, но отсутствует в списке выпускников… ее фамилия Кривошеина, Анастасия Кривошеина…

— А вы, собственно, кто такой и на каком основании интересуетесь нашими бывшими студентами? — в голосе Варвары Савельевны зазвучал металл, а взгляд стал холодным и пронзительным.

— Я — частный детектив, — признался Леня, — навожу справки о Кривошеиной по заданию своего клиента…

— Вот и наводите их где-нибудь в другом месте! — отчеканила строгая дама. — Здесь люди работают, а не всякой ерундой занимаются! Здесь учебный вуз, а не справочное бюро!

Леня хотел предпринять еще одну попытку пробить оборону Варвары Савельевны, но вдруг он перехватил быстрый взгляд бесцветной преподавательницы, которую перед ним отчитывала секретарь. Та мигала ему по очереди обоими глазами и показывала на дверь. Леня откликнулся на этот безмолвный призыв и вышел из деканата, изменив своим правилам и не простившись с противной Варварой. Та, надо сказать, этому факту нисколько не огорчилась.

Бледная Людмила Борисовна тут же появилась в коридоре, догнала его и спросила с живейшим интересом:

— А вы, правда, частный детектив?

То ли от быстрой ходьбы, то ли от любопытства она малость зарумянилась и глаза ее заблестели.

— Правда, — ответил Маркиз, не задумываясь.

— Какая, наверное, интересная работа! — вздохнула Людмила. — А тут… вдалбливаешь оболтусам спряжения испанских глаголов, принимаешь у них безграмотные корявые переводы… а вы почему про Настю Кривошеину спрашивали?

— Вообще-то это конфиденциальная информация, — Маркиз окинул взглядом свою собеседницу. — А что, вы с ней были знакомы?

— В одной группе учились, — ответила Людмила Борисовна с той взрывчатой смесью зависти и неодобрения, с какой дурнушки говорят о своих красивых знакомых.

— Вот как! — оживился Маркиз. — Тогда, пожалуй, я могу вам кое-что сообщить… в порядке обмена ценной информацией. Ваша бывшая однокашница собирается замуж за одного весьма достойного и обеспеченного человека…

— Опять замуж! — с той же неодобрительной завистью протянула Людмила. — Везет же некоторым! Чуть не каждый год замуж выходят, а тут сидишь…

Глаза ее снова стали как у снулой рыбы.

— Да, так вот, этот человек, ее будущий муж, совместно со своей матерью владеет телевизионным каналом, и его мать — очень, кстати, влиятельная и авторитетная женщина — поручила мне собрать информацию о Кривошеиной, о ее прошлом, о ее моральном облике…

— О как! — воскликнула Людмила, и глаза ее опять загорелись. — Ну, это вы хорошо меня встретили! Насчет ее морального облика я вам могу такое рассказать…

Она снова оглядела Маркиза внимательным оценивающим взглядом и протянула:

— А что, мы с вами так и будем тут в коридоре перед деканатом стоять? Тут вокруг столько знакомых, боюсь, что пойдут разговоры… у нас такой институт — просто гадючник!

Маркиз подумал, что на самом деле его собеседнице незачем беспокоиться о своей репутации, скорее ей польстит, если коллеги увидят ее с мужчиной, но спорить не стал и предложил зайти в какое-нибудь кафе неподалеку.

Приличное кафе нашлось в трех минутах ходьбы от института. Леня заказал себе неизбежную чашку двойного эспрессо, а Людмила Борисовна — капучино с тертым шоколадом и порцию миндального торта. Прожевав первый кусочек, она подняла глаза на Маркиза, вздохнула и попыталась накрутить локон на палец. Должно быть, она видела этот жест в каком-нибудь романтическом фильме, и он показался ей очень кокетливым, однако в ее исполнении вышло неловко и жалко. Потому что пальцы у нее были некрасивые — короткие, без маникюра, с плохо подпиленными ногтями, да и локонов никаких не было.