Ольга Степнова - Фокиниада

– Испанцы, гады, свободы им не дают, – покачнулся папаня. – Не дают, суки, свободы маленьким гордым баскам!

– Так что же мы стоим? – закричала Драма Ивановна. – Нужно спасать маленьких гордых басков! – Она выбежала из зала, Генрих помчался за ней.

– Вот, грымза старая, к папане примазалась, – нахмурился Севка. – Теперь её точно на полную ставку придётся брать.

Народ, вдоволь навеселившись и позабавившись, опять разбрёлся по залу. Лаврухин с лупой вернулся к «Мостику через речку». Севка с Шубой медленно побрели вдоль длинных рядов фотографий.

– Свет и тени, и никакой ретуши, – пробормотала Шурка, останавливаясь возле работы, где была запечатлена церковь в лучах заходящего солнца. – Севка, ты посмотри, какая неудачная фотография! Огромная, нечёткая, размытая, будто растянутая. Все фотки, в принципе, хорошие, но некоторые просто ужасные! Те, которые большого формата…

– Чёрт! – Не дослушав её, Фокин побежал вдоль стен, считая фотографии нестандартных размеров: – Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

– Ты куда? – побежала за ним Шуба.

– Восемь, девять, десять! – Севка остановился как вкопанный возле Лаврухина. – Я идиот! – закричал он. – Я полный идиот!!!

– А я всегда это говорил, – согласился Вася. – Скажи, тебе не кажется, что эта фотка с мостом как-то нереально растянута? Ну на хрена, спрашивается, вывешивать такую мазню?

– Их ровно десять!

– Чего?

– Ровно десять больших фотографий с размытым изображением! Ты понимаешь, что это значит, Лавруха?!

Вася навёл лупу на Севку и стал рассматривать его нос.

– Фу, какой у тебя носяра, – поморщился он. – А что это значит, Фок? Что может означать, если десять снимков из ста у гениальной художницы получились неудачными?

– А это значит, – отпихнул Севка лупу от своего носа, – что эта выставка организована для отвода глаз! Это значит, что все фотографии сфотографированы с душой, а десять сделаны на скорую руку и небрежно увеличены. Это значит, что на таможне фотографии не будут досматриваться – ведь это выставочные экспонаты, чего их досматривать… Это значит, что под большим форматом скрываются…

Севка сорвался с места и побежал к выходу, расталкивая народ.

Шуба и Вася помчались за ним.

– Эта выставка для того, чтобы Милавина могла беспрепятственно вывезти в Лондон контрабанду! – крикнул на бегу Фокин. – Кто будет искать украденные картины под фотками, которые только что выставлялись на всеобщее обозрение?! Кто заподозрит известную топ-модель в убийстве своего дяди?! – Севка заметался по фойе. – Где?! Где Милавина?!

Лаврухин уже куда-то звонил. Шуба громко смеялась, довольная, что похороны Севкиной любви превратились в фарс, а из буфета доносился голос Генриха Генриховича:

– Мой папаня пил как бочка, и погиб он от вина…

Через пятнадцать минут два парня в милицейской форме проводили Милу Милавину в милицейский ГАЗик с мигалкой. Она шла с гордо поднятой головой, а, встретившись взглядом с Севкой, одними губами сказала: «Ублюдок».

– Я одна осталась дочка, и зовут меня Нана! – напевая, вывалилась из буфета Драма Ивановна. – Генрих! – закричала она, увидев Милу в наручниках. – Твой Севун поймал за хвост декоративную курицу! Я же говорила, что это её почерк!!!

– Уволю на хрен, – пригрозил ей Севка.

– За что? – впервые поинтересовалась мисс Пицунда.

– За распитие спиртных напитков на рабочем месте.

– А ничего, что Генрих против моего увольнения?

– Ничего. Поедете к нему на кладбище и вступите в общество анонимных алкоголиков.

Севка вышел из здания и побежал к машине, забыв про Шубу и про Лаврухина, который с энтузиазмом показывал журналистам лупу и рассказывал, как он раскрыл преступление века.

Триумфа Фокин не ощущал.

Он чувствовал тоску и разочарование.

Даже самые яркие звёзды, оказывается, теряют свои орбиты.

Наутро Драма Ивановна выглядела не так свежо как всегда.

Под глазами у неё набухли мешки, а руки заметно дрожали.

– Ну-ну, – усмехнулся Севка, заходя в кабинет. – Как ночка прошла?

– Шикарно, – буркнула мисс Пицунда, впервые не предложив ни чая, ни кофе.

– Переспали с моим папаней? – усаживаясь за стол, поинтересовался Севка.

– Пере… Что?! – впрыгнула Драма Ивановна в кабинет. – Что вы сказали?!

– Вы занимались сексом с Генрихом Генриховичем?

– Я девушка! – взвизгнула мисс Пицунда.

– Если вы имеете в виду девственность, то папаня тоже невинен как новорождённый. Только когда две таких пьяных невинности собираются вместе, из этого может ой-ей-ей что получиться!

– Что это за «ой-ей-ей»? – явно разозлилась Драма Ивановна.

– Ой-ей-ей, мисс Пицунда, это секс в могиле, – пояснил Фокин. – Папаня не предлагал вам эротическое путешествие по погосту?

– Генрих Генрихович предложил мне руку и сердце, – отчеканила мисс Пицунда и, стуча каблуками, вернулась на рабочее место.

– Вы согласились? – перепугавшись до дрожи в коленках, бросился за ней Севка.

– Я сказала, что подумаю, – высокомерно ответила Драма Ивановна.

– Что тут думать! Он алкоголик!

– Все мужчины немного пьют. Это не страшно.

– Он старый!

– Я тоже немолода.

– Он… он… чокнутый на политике!

– Мне тоже небезразлично, что происходит в мире.

– У него есть ребёнок! Отвратительный, вредный сын!

– С этим сыном я сумею договориться.

– Значит… вы скажете «да»?! – с упавшим сердцем спросил Севка, понимая, что его сумасшедшая секретарша запросто может стать его мачехой.

– Во всяком случае, «нет» мне говорить не хочется.

– Тогда мы не сможем работать вместе! – заорал Фокин. – Я не допущу семейственности на работе!

– Почему? – вскинула нарисованные брови Драма Ивановна. – По-моему, это очень мило – иметь секретаршей мачеху. Вот скажите, если бы не семейственность, разве я могла бы организовать ваше присутствие на допросе Милавиной?

– А вы организовали? – опешил Севка.

– Да. Через тридцать минут вас ждут в прокуратуре. И Василия Петровича тоже.

Севка схватил свою джинсовую куртку, ключи от машины и побежал к лифту. Но с полпути он вернулся и шёпотом спросил у Драмы Ивановны:

– Скажите, а кто ваш племянник?

– Военная тайна! – шепнула возможная мачеха.

– Понял, отстал, – отрапортовал Севка и помчался в прокуратуру.

Следователь был старенький, но жёсткий.

Фокину и Лаврухину он отвёл место в «зрительном зале» – на двух стульях в конце кабинета.

– Только не вмешивайтесь, – попросил Валентин Фёдорович, прежде чем Милавину ввели в кабинет. – Я и так вас пустил по распоряжению свыше.

Мила зашла с гордо поднятой головой, в том же сиреневом платье с открытой спиной, в котором была вчера. Наручников на ней не было, но руки она отчего-то держала за спиной.

Севка прислушался к своему сердцу – не ёкнет ли при появлении Милы, не оттелеграфирует ли «люблю», – но нет, не ёкнуло и не оттелеграфировало.

Она была человеком с другой планеты и из другого теста. И не потому, что сверзлась с небес ниже плинтуса, превратившись из топ-модели в воровку и убийцу, а потому что… Ну, в общем, сомневался Севка, что в её жилах течёт настоящая, тёплая, красная кровь. Ему казалось, что если Милу поранить, то вместо крови потекут чернила.

Или бензин.

Или солярка.

Короче, что-то технологичное, с октановым числом, причём, невысоким.

Мила, сделав вид, что не заметила Севку с Лаврухиным, прошла к столу и села напротив Валентина Фёдоровича. Глядя в одну точку – куда-то поверх головы следователя, она начала отвечать на вопросы.

– Скажите, вы решили завладеть картинами русских художников, потому что ваш дядя завещал свою коллекцию Художественному музею, и в случае его смерти вам ничего не досталось бы?

– Да.

– Вы обратились в детективное агентство, чтобы привлечь к себе внимание прессы, отвести подозрения страховой компании и получить страховку как единственная наследница?

– Да.

– Задумав украсть картины у дяди, вы решили прикрыться преступлениями банды, грабившей музеи и частных коллекционеров?

– Да.

– У вас в Лондоне уже были покупатели на эту серию картин?

– Да.

– Но вы же богаты! Зачем вам деньги?

– Деньги никогда не бывают лишними. И потом, в последнее время мои дела шли неблестяще.

– Но зачем же было убивать старика?! Почему было просто не выкрасть картины, раз вы имели к ним доступ?!

– Я и хотела. Ночью прокралась потихоньку в гостиную, вырезала картины из рам, но когда я трудилась над последним полотном, вошёл дядя. Он начал вопить и бить меня палкой с металлическим набалдашником. Чтобы защититься, я оттолкнула его. Он отлетел и ударился головой о камин. Я испугалась, перетащила его на диван, но он был уже мёртв. Зная, что в городе орудует банда, я решила обставить всё так, будто дядю убили, а картины украли.

– Кассета в автоответчике! – не выдержал Севка. – Оперативники её не нашли, а мы сразу обнаружили! Милавина специально подсунула её нам, чтобы вывести на Громова и пустить по ложному следу!