Наталья Александрова - Утром деньги, вечером пуля

Он снова замолчал, но на этот раз ненадолго.

– А потом настала та ночь… – произнес он слабым, сломленным голосом. – И на моем будущем был поставлен жирный крест…

Он перевел дыхание и продолжил:

– Я считал их друзьями, а они… они думали только о том, как бы от меня отделаться. И очень обрадовались, когда я заснул. И даже не подумали разбудить меня, когда в вагоне начался пожар… Я выжил, но с моей карьерой пианиста было покончено!

Он снова приблизился ко мне и медленно, рисуясь, снял тонкие кожаные перчатки.

Я уже видела его руки – там, на лестнице дяди-Васиного дома, – но все равно невольно вздрогнула.

Уродливые, страшные кисти, покрытые безобразными белесыми шрамами… изуродованные, как вся его жизнь, за одну несчастную августовскую ночь…

– После той ночи я стал другим человеком, – проговорил он тихо. – Моя жизнь была разбита, сломана, как старое пианино. Да у меня, собственно, и не было жизни. Я даже не завел семью. От меня прежнего осталась одна тень, и кто-то должен был за это заплатить!

– Но они… те трое… они ни в чем не были перед вами виноваты! – воскликнула я. – Антон и Николай задолго до пожара ушли в другой вагон, к девушкам, и когда пожар начался, они уже не могли вернуться…

– Вот-вот! – оживился он. – Они дождались, пока я засну, чтобы я не увязался за ними! Я им всегда мешал! А потом они обо мне даже не вспомнили…

– А Слава Рыбников? За что заплатил он? Ведь в ту ночь у него просто прихватило живот, он ушел в туалет, а потом, когда все заполыхало, он не смог вернуться в купе, но зато он помог выбраться из горящего вагона женщине с маленькими детьми… И за это вы с ним расправились?..

– Не знаю и не хочу знать! – оборвал меня настройщик. – Я заплатил им за свою загубленную жизнь! У них было все – семьи, деньги, успех… Антон, болтун и бездельник, стал известным режиссером, Рыбников – крупным бизнесменом… А ведь я был гораздо умнее, талантливее их! И за одну ночь потерял все, потерял свое будущее…

– Жизнь – не магазин, где каждому раздают счастье и успех в точном соответствии с его умом и талантом! – изрекла я, сама себе удивляясь.

Скажите, какие умные мысли приходят в голову накануне смерти! И ведь никто не узнает…

И этот горе-настройщик меня не слушал. Видимо, он слышал и понимал только самого себя, свои обиды, свои комплексы. Кажется, это и называется шизофренией.

– Отчего же вы именно сейчас решили мстить? – спросила я, надеясь хоть как-то до него достучаться. – Именно сейчас, по прошествии стольких лет? У всех ваших недругов была своя жизнь, вы давно с ними не встречались…

И на этот раз он услышал меня – и ответил.

– Я болен, – проговорил он усталым, измученным голосом. – Мне поставили страшный, роковой диагноз. Врачи дали мне несколько месяцев жизни. И я решил не цепляться за мизерный шанс, не пытаться выгадать лишний месяц мучений, а потратить оставшееся время на то, чтобы расплатиться по старым долгам. Восстановить попранную справедливость…

– Проще говоря, вы решили утащить за собой на тот свет как можно больше жизней! – возразила я. – Некоторые люди, узнав, что им осталось жить совсем немного, пытаются стать лучше, пытаются делать добро, хоть напоследок, чтобы оставить о себе добрую память, а вы решили под конец жизни совершить как можно больше зла…

– Это не зло – это справедливость! – выдал он. – А что обо мне подумают после моей смерти, ничуть меня не волнует. Меня уже все равно не будет…

– Справедливость? – воскликнула я. – И моя смерть, которая у вас явно запланирована, – тоже справедливость?

– Нечего было лезть в чужие дела! – отрезал он холодно. – И вообще, пора закругляться. Вы не хотите мне ничего рассказывать? И плевать! Я не так уж любопытен, а времени у меня осталось совсем мало, его нужно беречь!

Он отступил к столу, открыл маленький черный чемоданчик. Я думала, что в этом чемоданчике он носит инструменты настройщика, камертон и запасные струны, однако Вениамин Борисович достал оттуда шприц и ампулу с какой-то белесой жидкостью.

– Не беспокойтесь, – проговорил он, скалывая кончик ампулы и наполняя шприц. – Вам не будет больно. Вы просто уснете, тихо и спокойно…

Я смотрела на этот шприц, как кролик смотрит на приближающегося удава. Неужели здесь и сейчас, в этой чужой квартире, закончится моя, в общем-то, не очень счастливая жизнь?

Говорят, в последние минуты перед внутренним взором человека проносится вся его жизнь, сжатая до размеров короткого киноролика. Но меня в тот миг беспокоила только одна мысль – что после моей смерти станется с Бонни?

Конечно, дядя Вася его не бросит, не выгонит на улицу, но он его ужасно разбалует… И Бонни будет скучать обо мне…

Настройщик подошел ко мне, закатал рукав на левой руке и поднес шприц к запястью…

И в это мгновение раздался резкий, требовательный звонок.

– Черт! – прошипел он, обернувшись к двери. – Кого еще черт принес?

Я напряглась, облизала губы. Закричать? Позвать на помощь? Это хоть какой-то шанс…

Но настройщик почувствовал мое намерение. Он схватил со стола моток широкого скотча и быстро заклеил мне рот. Теперь я могла только нечленораздельно мычать.

В дверь снова позвонили, потом постучали.

Настройщик покосился на меня и прокрался в прихожую.

Там он замер перед дверью, прислушиваясь.

– Открывайте, паразиты! – раздался за дверью хриплый и явно нетрезвый мужской голос. – Открывайте сей же час, сволочи, а то я милицию вызову!

– Чего надо? – проговорил Вениамин Борисович с явным облегчением. – Чего вы в чужую дверь колотите?

– Чего надо?! – заорал голос за дверью. – Я тебе скажу, козел, чего мне надо! Мне надо тебе рыло набить! Ты, козел, мою квартиру на хрен заливаешь!

– Пошел вон! – отозвался настройщик. – Ничего я не заливаю! Это ты сам с утра глаза залил…

Он хотел добавить еще что-то, но не успел. Входная дверь квартиры с жутким грохотом распахнулась, сбив настройщика с ног, и в прихожую ввалились мои старые знакомые – два капитана, Творогов и Бахчинян. Следом за ними едва поспевал бледный от волнения дядя Вася. Два капитана первым делом осуществили свой давнишний план (табельное оружие в живот, наручники на запястье). Дядя Вася же вбежал в комнату и бросился ко мне.

– Жива?! – закричал он с порога. – Жива!

И тут же на мою голову посыпался целый град упреков и обвинений.

Дядя Вася сообщил мне, что я легкомысленная, упрямая, непослушная, недисциплинированная, безалаберная, безмозглая, безответственная, недальновидная…

А я ему не могла даже ответить – только мычала сквозь скотч.

Наконец до дяди Васи дошло, что у меня заклеен рот, и он отодрал скотч. Это было очень больно, но я все же нашла в себе силы улыбнуться и проговорить:

– Дядя Вася, я вас тоже очень люблю!

Тут в комнату вошел Леша Творогов и повторил часть только что выслушанных мной обвинений.

– Это же надо уродиться такой бестолковой! – причитал он. – Нет, ну я ничего не хочу сказать, но где Василиса – там обязательно что-нибудь случается! Ну, за каким чертом ты потащилась в эту квартиру? Что ты здесь потеряла? Это же наказание господне, а не женщина, ужас до чего беспокойная!

– Ну, все? – проговорила я, дождавшись паузы. – Высказался? Может, теперь наконец развяжешь меня?

Он остановился на полуслове, покраснел и кинулся меня развязывать.

Через несколько минут я наконец поднялась из этого проклятого кресла, в котором едва не отдала богу душу, и принялась растирать онемевшие руки.

А Творогов с Бахчиняном начали меня расспрашивать о том, что здесь происходило в последние полчаса.

Правда, сначала они вкратце рассказали, как здесь очутились.

Оказывается, дядя Вася, увидев, как я вошла в подъезд с незнакомым мужчиной, забеспокоился и позвонил Творогову на мобильник. И Леша, к его чести, не стал рассусоливать и разбираться, кто прав и кто виноват, а просто кинулся вместе с Бахчиняном ко мне на помощь.

Тут они разыграли сцену с пьяным соседом (его роль сыграл Бахчинян), чтобы отвлечь преступника от моей персоны. Ну а дальше я все видела или, по крайней мере, слышала.

Узнав эту часть истории, я рассказала, как попала в руки свихнувшегося настройщика, а также пересказала все то, что узнала от него. Фактически он признался мне в том, что организовал убийства своих старых знакомых, чтобы отомстить им за давнюю обиду и за свою жизнь, загубленную, как он считает, по их вине.

– Ты, это, Василиса… – начал Творогов виноватым тоном. – Ты не того… не сердись, что мы…

«Ну надо же! – подумала я. – Никак он хочет извиниться передо мной за свое хамское поведение, за то, что не поверил мне, когда я рассказала про свою догадку насчет последней Щукиной! Ну, это просто невероятное событие! Это надо записать крупными золотыми буквами на страницах истории!»

Однако чуду так и не суждено было произойти.