Наталья Александрова - Три мужа и ротвейлер

Романцова схватила трубку, поднесла ее к уху, но в трубке молчали. Ей показалось, что на том конце различается чье-то дыхание, но наверняка она сказать не могла — возможно, разгулялись нервы.

— Андрей? — спросила она, не выдержав долгого молчания. — Виктор?

Трубка безмолвствовала. Романцова швырнула ее на рычаг, схватилась руками за голову. Что с ней творится? Что за бред лезет в голову? С того света не протянута телефонная линия! В голове нарастала пульсирующая боль, ставшая привычной за последние дни. Пульсирующая боль и шум, скрежет — будто огромный состав трогается с места, и вагоны с лязганьем пробуют сцепку. Александра Петровна подняла глаза, и ей показалось, что узор обоев, которыми была оклеена ее кухня, поплыл и переменился. Среди цветных пятен одно за другим всплывали лица — Андрей, Виктор, та рыжая женщина из Сосновки… Вдруг, оттеснив все другие, на стене возникло насмешливо улыбающееся лицо профессора Запольского.

— Чему ты улыбаешься, старый идиот? — вслух произнесла Романцова. — Надо мной смеешься?

Профессор не отвечал, только презрительно щурил глаза. Романцова зажала себе рот и в испуге огляделась.

— Боже мой, что происходит? Я сижу одна на кухне и разговариваю сама с собой… или с привидениями, что еще хуже…

Пульсирующая боль и скрежет в голове все усиливались, становясь невыносимыми.

Александра Петровна выпила две таблетки анальгина, прекрасно зная, что они ей нисколько не помогут.

Снова зазвонил телефон.

Романцова смотрела на него, как на приготовившуюся к прыжку кобру, как на гранату с выдернутой чекой. Она не хотела брать трубку, но звонок за звонком ввинчивались в ее мозг, как электродрель. Не в силах дольше выносить эту пытку, Александра Петровна поднесла трубку к уху.

— Что вам нужно? — спросила она хриплым от страдания голосом.

— Что вы сделали с Марией? — вопросом на вопрос ответил глуховатый мужской голос на том конце провода.

— С какой.., с какой Марией? — переспросила Романцова, холодея от страха и понимая уже о ком идет речь. — Ведь у ее.., у нее никого не было?

— Никого… — как эхо отозвался мужской голос, — никого, кроме меня… И я ей не смог помочь, меня не было рядом… Что вы с ней сделали?

Романцова снова швырнула трубку и выскочила из кухни. Она не могла оставаться на месте, ею овладело болезненное беспокойство. Она немедленно должна была что-то сделать, дать выход этому беспокойству.

Кто этот человек? Как он нашел ее? Откуда он взялся?

Он не мог ее отыскать, скорее всего, это не живой человек, а плод ее больного воображения, порождение ее мозга, измученного непосильными нагрузками и приемом проклятого препарата, такой же призрак, как лица на стенах кухни… Те, кто видел ее, все мертвы. Единственно внушала опасения та глупая баба с собакой, любовница немца…

Только она может опознать Романцову, все остальные убиты, погибли и уже не смогут причинить вреда, а с той кретинкой надо разобраться…

Романцова лихорадочно носилась по квартире. Она оделась, взяла необходимые вещи и выбежала на улицу. Махнув рукой первому попавшемуся частнику, она произнесла:

— К Сосновскому парку.

Она не видела улиц, по которым вез ее частник, полностью погруженная в свои внутренние дебри, в страх и беспокойство. Она не заметила, что от самого ее дома их машину преследует белая «восьмерка» — обычная профессиональная осторожность полностью изменила Александре Петровне. Водитель с опаской косился на странную пассажирку с лихорадочно блестящими глазами, которая бормотала что-то, разговаривая сама с собой.

Водитель посчитал ее наркоманкой, довез до Сосновки, получил деньги и уехал быстрей, от греха подальше. Когда машина скрылась из виду, Александра Петровна огляделась и увидела, что ее высадили у дальнего края парка, и теперь придется пересечь Сосновку, чтобы оказаться у нужного дома.

Она углубилась в парк, безотчетное беспокойство гнало ее вперед, она шла очень быстро, не разбирая дороги, иногда сходя с аллей и тропинок, продираясь прямо сквозь кусты. Запыхавшись от быстрой ходьбы, Романцова вышла из зарослей на большое открытое пространство. Перед нею стоял старый деревянный дом с башенкой, окруженный высоким забором. Сзади послышались шаги, кто-то шел, как она, продираясь прямо через кусты. Страх снова охватил все ее существо, она заметила обострившимся от страха зрением, что одна из досок забора отодвигается, и протиснулась внутрь. Шаги преследователя звучали ясно за забором. Романцова решила спрятаться в доме, но окна и двери были заколочены досками крест-накрест. Александра Петровна боязливо огляделась и заметила невдалеке от крыльца небольшое открытое подвальное окошко. Рядом валялась оторванная ставня.

Из-за угла дома показалась мужская фигура. Романцова подбежала к открытому окну, но лезть в него побоялась — подвал казался темным и глубоким, а еще ей страшно было повернуться к преследователю спиной.

Она остановилась, повернувшись лицом к нему, безвольно ожидая встречи с неизвестным. Это был высокий плечистый мужчина средних лет. Длинное энергичное лицо его — из тех, которые в шутку называют лошадиными, — не портила трагическая складка у рта и коротко стриженные седые волосы. Приближаясь к Романцовой, он посмотрел на нее, как на ядовитое насекомое, и задал тот же вопрос:

— Что вы сделали с Машей?

Романцова вспомнила, что, лихорадочно собираясь, она взяла с собой пистолет и ощутила в кармане его успокаивающую тяжесть.

Переведя дыхание, она вынула пистолет из кармана и подняла трясущейся рукой. Мужчина же не обратил на оружие никакого внимания. Он не сводил с Романцовой полных горячего страдания глаз и повторял:

— Что вы с ней сделали?

Романцова не могла смотреть ему в глаза, это причиняло ей невыносимую физическую боль. Отведя взгляд, она неслышно проговорила:

— Я не знаю… Виктор взял это на себя…

Во всяком случае ее уже нет… И Виктора тоже… И Андрея… Чего же вы хотите от меня?

Мужчина подходил к ней все ближе и ближе. Казалось, его глаза насквозь прожигают ее кожу. Александра Петровна, собрав остатки воли, подняла выше пистолет и нажала на спуск.

В напряженной тишине громко прозвучал сухой щелчок осечки. Пятясь назад, Романцова оступилась и упала спиной в подвальное окошко.

Высокий седой мужчина подошел к окну и посветил вниз фонариком. Неестественная поза, в которой распласталось на каменном полу женское тело, угол, под которым была повернута голова, не оставляли сомнений: женщина была мертва. Она лежала на полу, как сломанная кукла.

— Лариса, иди сюда! — Эрик звал меня на кухню каким-то приглушенным голосом.

Я подкралась тихонько и увидела сидящего посредине кухни Горация, умильно уставившегося на холодильник.

— Ну и что? — начала было я. — Что тут такого странного? — Но Эрик привлек меня к себе и зажал рот.

— Смотри дальше, — шепнул он.

Дверца холодильника чмокнула и начала открываться, а Гораций продолжал сидеть на полу, не приближаясь к холодильнику. Чудеса, да и только!

— Я давно за ним замечаю, — шептал Эрик, — еще когда тебя похитили, он у Артема бутерброд спер путем телекинеза — двигал его по столу. Я тогда думал, что рехнулся малость от переживаний за тебя, а теперь и ты свидетель.

— Слушай, я совсем забыла, — я чуть не хлопнула себя по лбу, — он же съел тогда львиную долю порошка! Это случайно вышло. Но ведь в записках Валентина Сергеевича сказано, что препарат действует всего несколько часов. Со мной ведь так и было!

А с тех пор, как Гораций съел порошок, прошло три дня.

— Замок, что ли, на холодильник привесить, — размышлял Эрик.

— Может, пройдет, — я с сомнением глядела на Горация.

— К тому времени, когда мы вернемся, возможно и пройдет.

— Когда мы вернемся? — переспросила я. — Откуда вернемся?

— Видишь ли, после всего, что со мной случилось, мой друг-немец решил, что мне срочно нужно отдохнуть. И разрешил мне в течение месяца пользоваться его домиком вблизи Бокэра, это на юге Франции. Месяц я не могу себе позволить, но недельки три…

Домик — это я поскромничал, там вполне приличный дом, большой. На двоих места хватит.

— И ты думаешь, что я так сразу и соглашусь? — начала было я заводиться.

— Разумеется, согласишься, — спокойно ответил Эрик, — у тебя нет причин отказываться. Насчет Горация я договорился с Олегом, он возьмет его на это время к себе, только нужно предупредить, что Гораций открывает холодильник.

Я подумала, что, действительно, тогда нет никаких причин отказываться. К тому же Бокэр — это вблизи Арля. Арль очень красивый город и родина Аристида де Бельмона, о котором я в последнее время успела позабыть.

— В октябре там тепло и очень красиво, — искушал Эрик.

Улыбнувшись, я заглянула ему в лицо и машинально перевела взгляд на раскрытый холодильник. Здоровенный кусок вырезки, вынутый мной утром из морозилки, неуклонно приближался к краю полки.