Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке - Антонова Александра

Значит, Грюнштайн…

Уже давно померкло дневное светило, фиолетовые тени пробрались сквозь тюль занавесок и тихо пристроились в углах кухни. Я тряхнула головой и решительно вернулась в двадцать первый век. Возвращение было неласковым. Суровая реальность встала во весь рост: гора в Швейцарии — это тяжелая обуза. Собственность за границей в труднодоступной местности хороша только для тех, у кого нет проблем с доходами. Зачем мне альпийские луга или коровы? Сдавать в аренду? А налоги? О, ужас! Зря Магнус затеял это дело, не посоветовавшись со мной. Уж лучше бы он положил деньги в швейцарский банк, оформил счет на предъявителя, и всем было бы меньше мороки.

И тут меня осенило: деньги! Вот замечательный выход из положения: надо расторгнуть сделку. Денежки кладем на анонимный счет в швейцарском банке и живем припеваючи на Багамах. Бывшие хозяева собственности, конечно, будут возражать, но я им, так и быть, дам отступных. Щедро дам: процентов пять или десять. Там еще останется немаленькая сумма… И на Багамы, к солнцу, пальмам, ласковым волнам океана.

Так, теперь обдумаем детали: сделать все надо по-умному. В Швейцарию отправлюсь инкогнито. Сваливаюсь на голову хозяев внезапно, без предупреждения. Исподволь завожу разговор. Мы приходим к консенсусу. Валюта плавно перетекает в надежный сейф. Я еду на Багамы…

Э-э-э… Маленькая сложность: как бы узнать имя бывших владельцев?

Я еще раз перечитала «Титул». В документе имя продавца, естественно, отсутствовало. Ну что ж, придется навести справки через юридическую фирму, которая оформляла сделку: «Варкоч и сын», Женева, Швейцария. С юристами надо держать ухо востро. Являюсь без предупреждения, быка за рога: так, мол, и так, у нас в России при покупке недвижимой собственности принято лично знакомиться с бывшими владельцами — примета такая, чтоб аура не испортилась. Если будут артачиться и упирать на конфиденциальность или другие юридические штучки, так и быть, пообещаю процент от стоимости горы. Там еще много останется… На Багамы…

На глаза мне попался журнал «Гео» с рекламой туристических агентств. «Посетите мир!» — блондинки и брюнетки наперебой предлагали к услугам путешественников весь земной шар. Я ткнула пальцем в первую попавшуюся блондинку и сняла телефонную трубку. Губы расплывались в довольной ухмылке, и будущее представлялось простым и легкодоступным.

Чтобы не закричать, я прикусила губу.

— Открой глаза! Ну!

Его пальцы больно сжали горло и подбородок. Я приоткрыла веки. Сквозь пелену горячих слез лицо мужчины дрожало и расплывалось неопределенными впадинами и выпуклостями. Белели белки глаз, ноздри с шумом втягивали воздух, прядь волос щекотала лоб. От него несло вином, лошадиным потом, гарью и запекшейся кровью.

Да, запекшейся кровью…

Сладковатый привкус крови и пепла на пересохших губах, тревожный набат колокола, топот копыт, звон мечей, предсмертные крики мужчин, жалобные стоны женщин — они все еще стояли в ушах непрерывным гулом. Боль и ненависть клокотали в груди, и, чтобы не кричать, я прикусила губу.

Он насиловал меня, будто вбивал гвозди, безжалостно и деловито. Насиловал, вдавив тяжелым телом в тюфяк и намотав на кулак косы. Натянутые волосы не давали шевельнуть головой. Я чувствовала его губы на беззащитной шее, когда он покусывал ключицу. Я чувствовала его ладонь, зажавшую левую грудь. Я чувствовала его плоть, пронзавшую меня, казалось, до самого горла.

Я чувствовала боль и унижение. И мне хотелось умереть. Крик рвался наружу, но я стискивала зубы и ждала, когда же он убьет меня. Но он, казалось, забыл, зачем пришел сюда, зачем намотал косы на кулак, зачем вспорол ткань платья коротким кинжалом и завалил на ложе. Солдаты всегда насилуют женщин побежденного народа, прежде чем убить их. Казалось, он хотел продлить удовольствие.

«Ладно, хоть один, а не всем скопом», — мимолетно подумалось мне.

На улице слышались хохот и ругань, бряцало оружие, всхрапывали кони. За окном розовым закатом полыхало зарево пожара. Порыв ветра донес запах гари и паленой плоти.

Да, ветер донес…

Он замер, ослабив хватку, и несколько раз глубоко вздохнул, будто переводя дух после бега. Его пальцы нежно коснулись соска, чуть сжали, и внизу живота разлилась ненужная истома. Он провел губами вдоль шеи, прикусил мочку уха и вдруг обрушился на меня с новой силой. Дыхание перехватило, из нутра вырывался хриплый стон. Я попрощалась с белым светом: «Ну, вот и все… Сейчас он меня убьет», — от этой мысли тело вскинулось в последней попытке вырваться и забилось в агонии отчаяния. Мужчина резко выдохнул, тихонько застонал и обмяк, ткнувшись лицом в мое плечо. Пытка кончилась. Я затаила дыхание и покорно ждала короткого взмаха лезвия по гортани. Он медлил.

За стеной солдаты орали непристойную песню. Песня оборвалась руганью и звуками ударов, двое сцепились в драке, не поделив награбленное добро.

«Что же теперь скажет Блум?», — подумалось мне, и сердце зашлось от горя и отчаяния.

Почему же я не отдалась ему до свадьбы? Зачем дразнила обещаниями и лукавыми взглядами? Зачем притворно сердилась, когда он позволял себе жаркий поцелуй или дерзкое объятие? Почему играла его страстью и упивалась властью над его желанием? Бедный Блум, он так порывисто дышал, дотрагиваясь до моей руки, он так смешно краснел и обливался потом, когда, улучив минуту, стискивал мою талию, он так жалобно смотрел, когда я не позволяла ему запустить руку в вырез платья. Уж лучше бы я досталась ему, чем солдату.

Что же теперь скажет Блум? Слезы потекли в три ручья, скатывались к ушам и обжигая виски огненной лавой. Мужчина ослабил хватку и, кажется, рассматривал мое зареванное лицо.

— Как тебя зовут? — в его голосе я не услышала угрозы и заревела пуще прежнего. — Ну! — его пальцы больно сдавили подбородок и щеки.

— Аньеш… — прошепелявила я перекошенными губами.

— Аньес, ага, — удовлетворенно хмыкнул он и откатился в сторону.

В дверь постучали. Голова в рогатом шлеме возникла в щели.

— Господин, пора, — прогудела басом голова. — Скоро рассвет.

— Пшел вон!

В дверь полетел кувшин, голова успела скрыться, глиняные черепки посыпались на пол. За окном закричал петух, заполошно захлопал крыльями и подавился криком. Раздался радостный гогот нескольких глоток. Меня аж передернуло от ненависти. Но что я могла сделать, лежа на скомканном покрывале, растерзанная и обесчещенная?! Жалкий трофей…

— Дай воды! — он зашнуровывал лосины.

Я боком сползла с ложа, стараясь стянуть разодранное платье на груди и животе. Восковые свечи в высоком шандале совсем оплыли. В камине догорали поленья. Сине-зеленые огоньки пробегали по обугленной древесине, на мгновение распускались желтым лепестком и опять прятались в лохмотья седого пепла. За камином сверкнули два светящихся кругляша. Они смотрели, не мигая, в спину мужчины, который подпоясывался широким ремнем с большой серебряной бляхой.

В котле еще осталось немного горячей воды. Я налила ее в кувшин. Он подставил руки и с наслаждением умылся.

— Лей еще!

Я послушно поливала, он фыркал от удовольствия. В таз стекала багровая, то ли от зарева пожара, то ли от засохшей крови, вода.

Да, стекала вода…

Он утерся полотенцем, оставляя на белом льне серые разводы. Как я ни старалась, платье расползалось в стороны, открывая его взору наготу. Я ежилась под похотливым взглядом солдата. Вдруг он вскинул глаза и посмотрел мне в лицо. И я наконец-то разглядела его. Он был смугл загаром простолюдина. Копна давно нечесаных, чуть вьющихся темных волос, прямой нос, высокий лоб, жесткая складка у рта, подбородок упрямца — черты, доставшиеся некоторым из наших мужчин от римских завоевателей, вот так же насиловавших женщин покоренных провинций. Но что было в черных, глубоко запавших глазах? Удивление? Узнавание? Воспоминание? Не знаю…

— Поедешь со мной. Разрешаю взять одну вещь, — сказал он и бросил мне в руки плащ, тяжелый и влажный. И вышел.