Дарья Донцова - Мыльная сказка Шахерезады

Егор, который вновь приложил к глазам бумажный платок, бросил его в корзинку, но он, не долетев до нее, медленно спланировал на пол. Я проводила его взглядом и повторила:

— Где они?

Егор встал, подошел к одному из шкафов, открыл створки и сказал:

— Смотрите, но не трогайте книги руками. Я никому не разрешаю прикасаться к раритетам, сам пользуюсь специальными перчатками.

— Миниатюры занимают четвертую полку, а на пятой снимки в рамках, — протянула я.

— Не могу назвать себя сентиментальным человеком, но некоторые, особенно дорогие для меня снимки держу в кабинете, — кивнул Егор. — Слева в ажурной раме портрет отца, сделан незадолго до его смерти. Рядом с ним мама, она покончила с собой, у нее было биполярное расстройство, или маниакально-депрессивное состояние. Папа не смог помочь ей, она выпрыгнула из окна. Понятное дело, по Москве полетел слух, будто Булгаков убил жену. Отец не хотел, чтобы я рос с сознанием того, что мать, забыв о ребенке, убила себя. Поэтому ее смерть была классифицирована как несчастный случай. Но когда я учился в МГУ, он передал мне письмо от матери. Самоубийцам свойственно оставлять близким записки, и я узнал правду. А это наше общее фото с Костей.

— Выглядите счастливыми, — сказала я, — похоже, снимок сделан в этом кабинете. Вы с ним сидите на диване. Вы мало изменились с тех пор.

— Костя тоже, — печально сказал Егор. — Да, мы тогда были счастливы, папа активно работал, а нам будущее представлялось прямой дорогой, без ухабов и рытвин.

Я всмотрелась в изображение.

— Что это лежит на спинке дивана? Вроде коврик с изображением утенка? Необычный предмет для рабочей комнаты мужчины, да и расцветка оригинальная, утенок красный, клюв у него синий, лапы зеленые. Это иллюстрация галлюцинаций наркомана?

Егор закрыл шкаф.

— Глупость. Чепуха, подарок Кости. В советские годы выехать за границу было очень сложно, поездка в Болгарию почиталась за счастье. Но мой отец, профессор Булгаков, ухитрился пристроить Костика в группу ученых, которых отправили на конгресс в Варну. Греков очень хотел привезти всем подарки, но тогда разрешалось взять с собой лишь тридцать долларов, может, чуть больше, я уж сейчас точно не помню. Костик купил мне брелок, а папе ничего не мог подыскать, очень расстроился, а перед самым отлетом в аэропорту купил этот коврик. Он детский, но денег хватило только на него. Отец всегда поддерживал Константина. После смерти Павла Грекова он почувствовал ответственность за его сына. Приволоки я эту безвкусицу, отец бы вежливо меня поблагодарил, а потом убрал коврик с глаз долой. Но его преподнес Костя, поэтому коврик мирно лежал на диване, абсолютно не соответствуя убранству кабинета. Если кто-то из посетителей бросал недоуменный взгляд на «шедевр», отец пояснял:

— Мой подопечный, Костя, участвовал в международной конференции, привез мне как опекуну его на память.

Отец всегда возвышал Константина, он мог сказать без подробностей: «Это подарок от младшего Грекова». Ан нет, говорил про приглашение за границу, придавал Косте статусности. У него была такая позиция. Родной сын, то есть я, талантливый, умный, у него жив отец, не последний человек в области психиатрии, сын не нуждается материально, ему помогать нет нужды, с фамилией «Булгаков» он сам пробьется. А Костя сирота и не так одарен, как родной сын. Грекова надо тянуть. Поэтому мой отец стал научным руководителем опекаемого. Брать родного отпрыска под свое крыло не захотел, это неудобно, да и необходимости нет: Егор сильный, а Костя слабый. По этой же причине Греков раньше меня в аспирантуру попал, место одно было, и на перспективную службу его отец устроил, я сам лапами скреб. Отец постоянно твердил:

— Егор, ум и талант даны тебе от природы, нельзя дар на ветер пустить, если стану тебе помогать, ты обленишься, ничего не добьешься. Костя сирота, мой долг его опекать, он и сам пытается пробиться, не отчаивается. И с меньшими задатками люди становились великими. Главное, труд ежедневный, постоянный, он, как известно, из обезьяны сделал человека. Я могу продолжить мысль классика: а лень человека превращает в обезьяну.

— Где коврик сейчас? — перебила я Егора.

Сеня приоткрыл рот. Ему явно хотелось сказать: «Дашутка, перестань интересоваться ерундой», но у профессионалов не принято делать замечания напарнику в присутствии допрашиваемого, поэтому Соб промолчал.

Егор спросил:

— Почему вас интересует ковер?

— Просто так спросила, — ответила я.

Булгаков сел в кресло.

— Дарья, я хорошо читаю язык тела: вы непроизвольно стиснули пальцы в кулак, выставили вперед ногу, чуть наклонили голову, «бодаете» лбом воздух. Вы явно в дискомфорте и напряглись, когда увидели фото с сувениром из Варны. Так в чем дело?

Я села на диван.

— Теперь мне стало понятно, почему Ирина прекратила занятия в группе. Кускова вспомнила, как Соловьева зажалась, когда пришел ее черед рассказать присутствующим о своей проблеме. И кажется, я понимаю, что мучило Ирину. Думаю, забрав у Егора дочь, преступник передал ее Соловьевой.

— Зачем? — хором спросили мужчины.

Я развела руками.

— Нет ответа, я просто фантазирую. Взрывник приобрел для Иры с девочкой квартиру, переселил их туда, он же выправил малышке документы, та превратилась в Екатерину Соловьеву. Имя крошке менять не стали, она к нему привыкла, и «Катя» не редкость, думаю, в Москве их не одна тысяча. Если примем эту версию, то сразу найдем ответ на многие вопросы. Почему Ирина сменила работу, ушла из «Теленка» в «Фасоль»? Вероятно, на первой работе знали, что Соловьева бездетна. Где небогатая женщина раздобыла денег на отдельную жилплощадь? Их дал взрывник. Он же потом содержал Иру и Катю. Не спрашивайте о причине заботливости преступника, мне его мотивы неведомы. Не понимаю, и отчего малышку отдали Соловьевой. Ирина старалась быть хорошей матерью, но в душе она ею не являлась. А что получается, если человек каждый день приказывает себе: «Люби девочку, обожай ее?»

В конце концов накопится критическая масса и произойдет взрыв. Однажды ночью Соловьева предприняла попытку ударить Катю молотком, но огромным усилием воли подавила этот порыв. Теперь вспомним об уголовном прошлом Иры, Костя отлично с нею поработал…

— Греков? — поразился Егор. — Он был знаком с Соловьевой?

— А ты не знал? — спросил Сеня. — Соловьева из числа тех четырех рецидивистов, которых вернул к нормальной жизни твой близкий друг, почти брат.

— Надо же, — пробормотал Булгаков.

— Неужели вы никогда не обсуждали эксперимент Грекова? — спросила я.

Егор Владимирович сложил руки на груди.

— Говорили. Помнится, Костя брал у меня книгу «Старинные сказки Нормандии». Я не хотел ее давать, издание уникальное, но он так просил! В конце концов я дал ему том на три дня и очень потом пожалел. Костя его отксерил, на страницах остались следы копировального аппарата. Да, Греков одно время был поглощен своей идеей. Если честно, у Кости не очень много ярких научных достижений, он хороший специалист, но не талант. Идею работать по сказкам он слизал у меня, я когда-то придумал эту методику, но очень скоро от нее отказался, написал пару статей и перешел на театротерапию. Да вам это неинтересно.

Я встала и подошла к книжному шкафу.

— Ирина очень устала, а еще она после случая с молотком боится, что в ней проснется преступница. По неясной пока причине Соловьева не обращается к Косте, она видит по телевизору выступление Егора и спешит к нему на прием в надежде, что этот специалист научит ее искренне любить девочку. Пока члены группы рассказывают о своих бедах, Ира относительно спокойна, но затем наступает время ее исповеди, и она испытывает ужас. Она внезапно осознает: надо освободиться от всех тайн, а как рассказать про взрывника и Катю? Ирина надеялась сочинить глупую историю, уж не знаю какую, то ли про анонимного донора, то ли про высокопоставленного чиновника. Но она видит, как Егор Владимирович умело заставляет людей вытряхивать скелеты из шкафов, и впадает в ступор.

Психотерапевт не желает торопить ее, он открывает шкаф и для разрядки обстановки рассказывает о миниатюрах. Когда Ира увидела книги, она застыла, как лужа в мороз. Но не красота и редкость изданий поразили беднягу. Она впервые обратила внимание на снимки.

— Верно! — подтвердил Егор. — Она спросила: «А с кем вы сняты?» Я ответил: «С отцом, великим психиатром, и со своим названым братом, Константином Грековым. Вот еще наше фото, оно сделано лет десять назад в Лондоне, мы ездили туда вместе и сфотографировались на память».

Я села на подлокотник кресла.

— Ира узнала Константина и испытала шок. Ей совершенно не хотелось столкнуться со своим первым психологом, а он, оказывается, может в любой момент заглянуть к Булгакову без приглашения. Но главное! Ира узнала коврик. Очень приметный, дурацкий, с идиотской картинкой. Сувенир, который Костя привез Булгакову из Варны, лежит в комнате Кати, я его видела, коврик наброшен на спинку кресла. Попадаются порой такие «вечные» вещи: приобретешь их за копейку на лотке у входа в метро и пользуешься полжизни. У меня есть халатик, купленный в начале девяностых у бабули возле булочной, до сих пор он, несмотря на древний возраст, выглядит как новый. Рискну предположить, что вы, Егор, неся девочку на вокзал, завернули ее в первую попавшуюся вещь, которую обнаружили в машине.