Елена Логунова - Спокойно, Маша, я Дубровский!

– Отличный охранник, этот Ленчик! – смеясь, заметила Трошкина. – Такой амбал – и призраков боится! Прямо умилительно!

– Ты, как перестанешь умиляться, вспомни, что этот амбал маленькую слабую женщину убил и в цемент закатал! – сухо напомнила я.

Алка виновато взглянула на меня, но не удержалась от реплики:

– Это ведь твоя версия, не более того!

Сознавая справедливость сказанного, я промолчала, а подружка важно добавила:

– Никто не может быть обвинен в преступлении, пока его вина не доказана!

– А кто ее будет доказывать? – Зяма пожал плечами. – Менты, насколько я понял, по делу Сигуркиной водниковского маньяка ищут! Ленчика вместо него они брать не станут.

– Смотря как мы им его подадим, – пробормотала я.

Трошкина высоко подняла брови. Я ответила ей взглядом упрямого вьючного ослика. Мамуля говорит, что у меня гипертрофированное чувство справедливости. Мне крайне неприятна мысль о том, что за преступление, совершенное одним человеком, будет наказан другой, даже если этот «другой» – маньяк-убийца. Пусть его за собственные маньячества наказывают!

Алка, оценив выражение моего лица, предпочла промолчать, Зяма тоже не стал продолжать тему. В полном молчании мы доехали до города. Не теряя из виду «Лексус», попетляли по улочкам старого центра и конспиративно припарковались у бутика, в большой зеркальной витрине которого отражались железные ворота домовладения на другой стороне узкой улицы. Леонард Кинг-Конгович вылез из машины и пошел открывать створки, украшенные чугунным вензелем: «АП».

– Не иначе это и есть резиденция «вице-короля русского леса» Андрея Попова, – сказал Зяма, проявив редкую для него наблюдательность.

– Похоже, прибыли, – уныло согласилась я, не зная, что делать дальше.

– Ин, – позвала Алка, – послушай, что скажу.

– Что? – безучастно отозвалась я.

– Я знаю, как добыть доказательства вины Попова.

– Как? – Я посмотрела на подружку с интересом.

– Как делают сыщики в кино, когда умный негодяй совершает почти идеальное преступление!

– Курят трубку и играют на скрипке? – неуверенно предположила я, вспомнив Шерлока Холмса.

– Идут в кабачок, плотно ужинают и пропускают по стаканчику? – предложил свою версию Зяма, выказывая приверженность стилю комиссара Мегрэ.

– Да нет же! – Трошкина помотала головой. – Они стараются спугнуть преступника, чтобы он растерялся, начал делать глупости и в конце концов сам себя выдал!

– Спугнуть? – Я пристально посмотрела на подружку.

Алка закивала, как китайский болванчик.

– Спугнуть! – морщинки на моем лбу разгладились.

Я с коварной усмешкой поглядела на ворота, в которые медленно втягивалась серебристая корма «Лексуса», и сказала:

– Алка, ты голова!

– И ты голова, – не осталась в долгу добрая подружка.

– И я голова! – сам себя похвалил нескромный братец. – Вместе мы сила – три головы! Прям, как Змей Горыныч из сказки!

– Сказки – это хорошо, – согласилась я, злокозненно улыбаясь.

Случайно оброненное слово обещало вырасти в шикарный план.

Это был день, который я не забуду долго. Может быть, никогда!

– Ты с ума сошла! – выслушав мою просьбу, небрежно замаскированную под деловое предложение, сказал Максим Смеловский. – Инка, ты окончательно слетела с катушек! Мне страшно!

Однако по голосу чувствовалось, что ему страшно приятно принять активное участие в моем сумасшествии.

– Максик, это будет твое лучшее шоу! – сказала я, восторженно округляя глаза. – Ты всегда жаловался, что темы у вас мелкие, сюжеты высосаны из пальца, а действующие лица сплошь ненатуральные, как манекены. Я же предлагаю тебе настоящий детектив, где и сюжет, и герои – все прямиком из жизни!

– Прямиком в смерть, – непроизвольно поежившись, пробормотала Трошкина.

Я наступила подружке на ногу, чтобы она не лезла со своей ложкой дегтя в мою бочку меда, и продолжила пламенную агитацию:

– А в каком восторге будет столичная дирекция телеканала! Макс, ты только представь! Твое шоу наверняка покажут по центральному каналу, и тогда уж точно ни один бесталанный выскочка вроде этого шепелявого провокатора из кулинарной программы, чтоб ему всю жизнь сухое сено жевать, не потеснит тебя в эфире!

– Ладно, – улыбнулся польщенный Макс. – Поцелуй меня, и будь по-твоему!

– Я тебя поцелую – потом, если захочешь! – пообещала я и потерла руки, оглядываясь по сторонам. – Ну, где тут ваш наиглавнейший специалист по бутафории?

Специалист носил звучное имя Тарас и длинные казацкие усы, как у его тезки Бульбы. Мои весьма необычные вопросы и пожелания он выслушал бестрепетно, подумал, почесал в затылке, покрутил ус и, когда я уже совсем приготовилась услышать категорический отказ, неожиданно сказал:

– Это можно. А когда все нужно?

Услышав, что все нужно примерно к девяти часам вечера, потому что именно в это время сегодня ожидается закат солнца, Тарас молча кивнул и пошел в мастерскую. Мы с Трошкиной порывались помогать мастеру, однако он не очень вежливо, но доходчиво высказался в том духе, что ноги у нас с Алкой ничего, а вот с руками большие проблемы, не оттуда они выросли. Мы ушли из мастерской и свили себе гнездо в костюмерной, а ближе к вечеру переместились в гримерку.

Закат наступил строго по расписанию. К этому моменту я, Алка, Зяма и съемочная группа во главе с Максом двумя автомобилями выдвинулись на позицию. День был будний, деловой центр с наступлением ночи опустел, случайные прохожие по улицам не бродили. Думаю, это многих из них спасло от инфаркта.

– Быстро, быстро! – приговаривал Зяма, выпуская из машины меня и Трошкину. – Живее, пока никто не видит!

Пригибаясь, мы с подружкой перебежали через дорогу и затаились под металлическим забором справа от ворот, украшенных вензелем из затейливо переплетенных букв А и П.

– Зямка, давай к нам! – позвал Макс.

Он на пару с оператором Сашей вытаскивал из салона второй машины съемочное оборудование.

– Будешь собачником! – сказал Смеловский и вручил Зяме такую штуку вроде молотка на длинной палке, которую киношники называют «удочкой», а Макс и его коллеги – «дохлой собакой».

Чувствительный микрофон, венчающий палку-удочку, действительно похож на страшненькую черную собачонку, такую косматую и клочковатую, словно ее переехало велосипедом и потом еще долго волочило по пыльной дороге за колесом.

Оператору Макс дал камеру, на себя повесил запасную батарею. Все телевизионное добро, включая «собаку», ехало в салоне, потому что багажник был занят произведением бутафора Тараса. На этот шедевр я не могла взглянуть без содрогания. У Смеловского, к моему удивлению, нервы оказались покрепче моих. Он самолично вытащил творение Тараса из багажника и в охапку поволок его к забору.

– Не дай бог увидеть такое в кошмарном сне! – содрогнулась Трошкина.

Клок волос из старого парика, бледно-желтая нога списанного манекена, четыре баллончика пены для герметизации оконных рам и одна банка серой краски – этого хватило, чтобы сотворить весьма убедительную имитацию цементной глыбы, содержащей в себе мертвое тело. Алый лак для педикюра и набор акварельных красок «Радуга» для временной окраски волос я не считаю, это был наш с Зямой скромный вклад в искусство бутафории.

Фальшивая глыба выглядела очень убедительно и от настоящей отличалась только весом: она «тянула» килограмма на четыре, не больше. Макс играючи подбросил ее в воздух, поймал и аккуратно поставил на узкую полоску травки под забором.

– Осторожнее, – предупредила я. – Тут собачки гуляют, гадят, не испачкай нашу ногу!

– По-моему, это все-таки не женская нога, – сказала Трошкина, критично глядя на одинокую стопу, торчащую из глыбы. – Сороковой размер, как минимум!

– Другой не было, – лаконично ответил Макс.

Он присел на корточки, скривил шею и умильным голосом сказал:

– У-тю-тю, какая прелесть!

– Странное у тебя представление о прелестях! – пробормотала я, решив, что Смеловский любуется пластмассовой ногой со свежим педикюром.

– Собачка, миленькая! – тоже присев, засюсюкала Трошкина.

Я наклонилась и заглянула в щель между нижним краем забора и землей – с той стороны навстречу мне сунулась тупая черно-белая морда.

– Французский бульдог! – со знанием дела сказал оператор Саша.

А Макс вытянул из кармана плоский пакет, а из него – холодную свиную отбивную из буфета телестудии и запшекал:

– Мадам, месье! Же не манж па сис жюр!

– Прононс у тебя жуткий! – шепотом покритиковала я.

Французский у Смеловского был ниже критики, но соплеменный бульдог его понял. Он принял угощение и быстро употребил по назначению.

– Ждем три минуты, – посмотрев на часы, шепнул Макс.