Дарья Донцова - Брачный контракт кентавра

– Надеюсь, что когда-нибудь я не побоюсь рассказать тебе правду. На самом деле вам обеим следует меня благодарить, я вас от большой беды спасла…

Валентина Михайловна судорожно вздохнула и прижала руки к груди.

– Вам плохо? – испугалась я.

Пожилая дама покачала головой.

– Нет, просто вспомнила, как ты несколько раз звонила мне и голосом, полным ненависти, говорила: «Знайте, я проклинаю вас, пусть у вас случится беда» – и бросала трубку. Правда, вот уже некоторое время ты не звонишь, но, думаю, это не потому, что простила меня, а из-за того, что я переехала сюда, отдав свою квартиру в обмен на приют. Тебя не удивляет, что я, имея сына, живу здесь, получаю заботу не от него, а от посторонних людей?

– Ну… – протянула я, не зная, как реагировать на услышанное, – это немного странно, конечно, но бывает и такое.

Валентина Михайловна кашлянула.

– Говорить буду я, а ты слушай. Федор в детстве был замечательным ребенком, тихим, спокойным. Во дворе с мальчишками не бегал, футболом не увлекался, в основном сидел дома, рисовал в альбоме. Сейчас я понимаю, что мне следовало обратить пристальное внимание на поведение сына и спросить себя: почему абсолютно здоровый физически мальчик не проявляет интереса к солдатикам и машинкам, отчего он предпочитает компанию девочек и категорически не желает заниматься спортом? Но я радовалась, что у нас с мужем сын не драчун, не хулиган, а послушный ребенок, которого не тянет на безобразия. Став подростком, Федя не прикасался к алкоголю, не якшался с парнями во дворе, не матерился, не бегал за размалеванными девицами, учился на одни пятерки и имел талант рисовальщика. Я могла только радоваться…

И Валентина Михайловна была счастлива. Ее подруги, имевшие сыновей, откровенно завидовали Приваловой.

Окончив десятый класс, Федор без всяких проблем поступил в художественное училище. Когда сын стал студентом, Валентина Михайловна почувствовала беспокойство: он по-прежнему проводил вечера дома, но ведь у молодого человека должна быть компания, девушки, любовь-морковь и песни под гитару у костра. Однако ближе к Новому году Федя вдруг резко повеселел, попросил мать купить ему новые рубашки и стал приходить домой после полуночи. Все говорило о том, что будущий художник влюбился.

Второго января Валентина Михайловна вместе с мужем уехали в Подмосковье. Супруги предполагали остаться в санатории до тринадцатого числа, но пятого там случилась авария – лопнула труба водоснабжения, и Приваловы неожиданно вернулись домой. В квартиру супруги вошли после полуночи. В комнате Феди было тихо, но из-под двери пробивалась полоска света. Мать, не думая ни о чем дурном, толкнула створку и замерла, пораженная увиденным.

Любимый сын был в постели не один. Под одеялом с ним лежал светловолосый паренек, которому по виду можно было дать лет двенадцать-тринадцать.

Даже сегодня, в начале XXI века, когда во многих странах проходят гей-парады, а в России в гомосексуализме спокойно признаются звезды шоу-бизнеса, собирающие огромные залы поклонников, даже сегодня, когда мы знаем о пристрастиях Петра Ильича Чайковского, Жана Маре, Рудольфа Нуриева и других ярких деятелей культуры, большинство матерей было бы шокировано, узнав, что их сыновья – люди нетрадиционной сексуальной ориентации. Что же говорить о Валентине Михайловне, которая в силу своего воспитания считала геев душевнобольными, развратными личностями!

Сначала мать онемела, потом в ужасе убежала в супружескую спальню, где рассказала о своем открытии Сергею Петровичу. Отец схватился за сердце и кинулся к Федору.

В ту ночь никто из Приваловых не заснул. Федя был вынужден признаться родителям в своей нетрадиционной ориентации. Чем дольше каялся отпрыск, тем страшнее делалось его родителям. До перестройки в советском Уголовном кодексе была статья, по которой за решетку угодило много гомосексуалистов. Иметь родственника-преступника было неприлично, обнародовать, что твой сын имеет «кривую» ориентацию, позорно. Приваловы-старшие понимали: если правда о Федоре выплывет наружу, сына непременно выгонят из института, сами они лишатся друзей, соседи будут тыкать в них пальцами… Все обстояло просто ужасно, казалось, ничего не могло быть хуже. Но тут Федя разоткровенничался до конца и сообщил: его любовник ходит в девятый класс, Привалову нравятся юные мальчики, совершеннолетние его не интересуют.

Пока жена пыталась осознать услышанное, Сергей Петрович потребовал от сына немедленно прекратить все отношения с подростками.

– Заведи девушку, – ледяным тоном приказал отец. – Я запрещаю тебе даже смотреть на мальчиков! Узнаю, что ты не послушался, выдеру ремнем, несмотря на то что тебе давно не пять лет.

Бедный Привалов-старший не мог понять, что гомосексуализм не вредная привычка вроде курения, пьянства или наркомании, если гей решит стать «нормальным», счастья ему это не принесет. Но отец думал, что Федор распущенный подонок, поэтому отругал его, затем попытался воззвать к благоразумию сына.

– Узнают в институте и выгонят вон с волчьим билетом, всю жизнь себе поломаешь.

– Нет, папа, – вдруг ответил Федя, – у нас в училище я такой не один. Точно не знаю, но ходят сплетни, что и среди преподов не все с женщинами спят. Даже сам ректор вроде тоже.

Сергей Петрович поперхнулся словами и налетел на… Валентину Михайловну.

– Это ты во всем виновата! – орал он на жену. – Отправила парня в вертеп. Художественное училище! Творческая обстановка! Самовыражение в картинах! Довольна? Дореализовывался, стал гомосеком! Немедленно забрать документы из этого заведения и поступить в нормальное место, где парни не целуются друг с другом, а волочатся за девками и пьянствуют!

Федор был вынужден подчиниться Сергею Петровичу. Он перешел в вуз, который выбрал ему отец, и пообещал родителям бросить пагубную привычку.

На лето Приваловы сняли дачу в Мопсине. К тому моменту жизнь Феди превратилась в настоящий ад, отец и мать следили за ним словно стоглазые Аргусы. Предки буквально караулили неразумное чадо, боялись, что сын снова наделает глупостей. Если младший Привалов собирался поехать в кино, у матери моментально находились дела в Москве, она говорила юноше:

– Боюсь одна поздно возвращаться в Мопсино. В какой кинотеатр ты собрался? Подойду к выходу в одиннадцать вечера, когда заканчивается последний сеанс, вместе на электричку сядем. Заодно перескажешь мне сюжет картины, обожаю разные истории.

Если Федя оставался в деревне и отправлялся днем на речку, то снова видел Валентину Михайловну, которая либо полоскала белье, косясь на компанию сына, либо старательно изображала из себя загорающую дачницу. Почти через каждый час мать начинала искать отпрыска. Повод для общения с сыном находился легко: надо принести воды из колодца, пора обедать-ужинать, необходимо наполнить летний душ, купить хлеб в лавке. Валентина Михайловна решила не оставлять сыну свободного времени и успешно справлялась с поставленной задачей. Кстати, в городе мать придерживалась той же линии поведения. Она нашла у себя какие-то несуществующие болячки, ушла с работы, быстро оформила пенсию и не стеснялась встречать Федю после занятий у дверей института. Представляете «восторг» парня?

Но как за молоком ни смотри, оно убежит именно в ту секунду, когда хозяйка отвернется от кастрюли. Тихим летним вечером в избушку, которую снимали Приваловы, прибежала из садовой пристройки хозяйка жилья и сообщила ошеломительную новость: Федор лишил девственности ее дочь Ирину. Девочке только шестнадцать лет, она беременна, и если москвич не поведет ее в загс, он очутится на скамье подсудимых как растлитель малолетних. Что бы испытали родители большинства юношей, услышь они такое известие? А вот Валентина Михайловна и Сергей Петрович просто впали в эйфорию.

– Слава богу, – выдохнула мать, – конечно, мы устроим свадьбу.

– Ребенок – это радость, – вторил ей отец, – я давно мечтаю о внуках.

Мать Ирины, крайне удивленная столь быстрой победой, ушла в сарайчик, куда переселялась летом, сдав основной дом. Молодые вскоре тихо расписались и зажили в Мопсине. Валентина Михайловна и Сергей Петрович уехали в город, сын остался в Подмосковье, теща перебралась в другое село, где у нее был еще один дом…

Валентина Михайловна закашляла, встала и пошла к буфету, на котором стояла бутылка с минералкой. Глядя, как старуха медленно наливает воду в стакан, я попыталась навести порядок в мыслях. Я точно знаю, что отцом Татьяны был не Федор, а отец Иоанн, который не устоял перед юной домработницей. Ира до беспамятства любила священника, а не Федора, она надеялась после смерти матушки занять ее место около святого отца.

– Машенька, я закурю? – тихо спросила Валентина Михайловна. – После сорока приобрела плохую привычку и никак от нее не избавлюсь.

В моем мозгу словно вспыхнул яркий свет. Есть слова, которые люди произносят машинально, фраза «Можно, я закурю?» относится к этому разряду. Мало найдется интеллигентных людей, которые не скажут ее, вынимая в присутствии другого человека сигареты. Я за последнюю неделю не раз слышала этот вопрос. Его задавала Олимпиада Андреевна, и даже пронырливый, зарабатывающий деньги нечестным путем Жорик тоже спросил моего разрешения закурить. А вот профессор Привалов преспокойно пускал сизые клубы дыма прямо мне в лицо. И о чем это говорит? Об отношении Привалова к женщинам. Они для него сродни табуреткам. Надумано, скажете вы? Может, и так, но мне многое стало понятно, и в душе возникла тревога. Похоже, я что-то упустила, не заметила…