Брошки с Блошки - Елена Ивановна Логунова

почему же, приятный мужчина, хоть и в летах, конечно. – Марфинька нынче пребывала в убеждении, что ей самой не более пятидесяти, а разве это возраст для прекрасной дамы? – Но одеваться он не умеет, в этом смысле ты права, мы бы не сочетались. Подумать только, напялить клетчатую рубаху поверх классической белой сорочки! И это будучи в строгих брюках и черных туфлях!

– Вот, кстати, да: тут у нас неувязочка, – повернувшись ко мне, негромко посетовала Ирка. – Борис Аркадьевич вчера был в этой клетчатой рубахе. Помнишь, он прибежал к своей лавке, когда там были мы и эта ароматная дама, Римма? Судя по времени, как раз от Светочки поспешал. В клетчатом, а не в синей джинсе!

Я поняла, что она хотела сказать: мое подсознание ошиблось, показав мне во сне крупный план джинсовой манжеты без оборвавшейся пуговки.

И тут вдруг Марфинька, неизменно внимательная к нарядам и модным трендам, авторитетно заявила:

– Рубашка клетчатая, а детали джинсовые: манжеты, воротник, нагрудный карман. Я бы сказала, молодежная модель, определенно не для солидного мужчины.

Я тихо ахнула. В голове у меня с шорохом улегся на правильное место в картине мира только что найденный пазл.

– Что? – Ирка сообразила: я что-то поняла.

Но объясниться я не успела. Вернулся Уоррен с бутылкой неплохого итальянского вина и плоской коробкой со множеством прелестных маленьких пирожных. «Мадамы» засуетились, организуя фуршет, и случай поделиться результатами дедуктивных рассуждений был упущен.

Над наскоро накрытым столом интурист красиво воздвигся с бокалом, и из его прочувствованной англоязычной речи выяснилось, что это прощальная гастроль артиста. Оказывается, заокеанскому товарищу пришла пора улетать. Самолет уже сегодня, прости-прощай, нескучный русский город на Неве!

– Он очень рад, что побывал в Санкт-Петербурге, и счастлив, что мы познакомились, – близко к тексту перевела я для Ирки и Марфиньки – тетушка знает английский получше меня. – Хотя то дело, ради которого он прилетел, не удалось устроить так, как хотелось, в чем-то вышло даже лучше. Короче, он очень доволен, никогда не забудет эту поездку и надеется, что мы не будем думать о нем плохо.

«Мадамы» растроганно загомонили, уверяя оратора, что сохранят его в своей памяти в лучшем виде. Со стороны Марфиньки это было слишком смелое заявление, конечно, но на тетушку Уоррен мог положиться: она даже пообещала, что непременно позвонит ему, когда в следующий раз поедет к потомкам в Америку.

Интурист расчувствовался и на прощанье полез обниматься.

– Прости! Прости! – приговаривал он мне на ухо трагическим шепотом.

– Не прости, а прощай, – поправила я.

– Не прощай, а до свиданья! – возразила Ирка, выдернув меня из объятий Уоррена, чтобы влезть в них самой. – Что там до той Америки, десяток часов лету, мой муж с детьми каждый год навещает свою маман, может, теперь и я с ними слетаю, раз у меня за океаном есть не только враг, но и друг.

С американской свекровью у моей подруги очень сложные отношения. Никакой дипломатии, одна холодная война.

Так, с обещаниями вечной дружбы и скорой встречи, мы проводили нашего Наташика за порог и махали ему в окошко ладошками и платочками, пока он не скрылся за поворотом на переполненный народом Невский.

Быстро убрав со стола и перемыв посуду, мы с Иркой тоже откланялись, вышли на улицу и замерли в некоторой растерянности. Бежать вроде было некуда, что дальше делать – непонятно.

– Домой? – с сомнением в голосе предложила подруга.

– Нет, погоди. Дай собраться с мыслями. – Я перебежала к каналу и встала у каменной тумбы ограждения, положив на нее локоть, а на ладонь – подбородок.

Роденовский мыслитель, только в женском варианте. И не сидячий, а стоячий. И не голый.

Мысль об одеждах вернула меня к соображению, которым я не успела поделиться с подругой:

– Ирка, мне кажется, владелец клетчатой рубашки с джинсовой отделкой вовсе не дядя Борух. Он просто утеплился чем попало, когда помчался к Светочке. Ты же помнишь: то утро обещало теплый денек, но очень быстро похолодало. Должно быть, дядя явился в лавку одетым не по погоде, а рубашка висела в том шкафу, который у входа…

– В том, что так гармонично сочетается с охранником по другую сторону двери? – Ирка уловила мою мысль на лету. – Но охранник был облачен в плотный темный костюм, это явно и не его прикид. Тогда… что, мальчик Боря?!

– Мне кажется, пришла пора опять с ним побеседовать, – кивнула я.

– Самое время, – согласилась подруга, посмотрев на наручные часы. – У молодого человека скоро обеденный перерыв. Устроим засаду в той же кондитерской?

Да, навык организации засад мы в этот бурный день прокачали основательно.

Юность легкомысленна и неосмотрительна. Боря-младший ворвался в знакомое заведение, как истомленный жарой африканский буйвол в прохладную реку, – целеустремленно и с полным безразличием к таящимся под покровом вод опасностям.

Опасности таились за расписной ширмой, отделяющей детский уголок. В отсутствие штатных обитателей в нем засели мы с подругой. Девушка за прилавком взглянула на нас с недоумением – мы мало походили на посетителей, нуждающихся в маломерных высоких креслицах с ремнями, – но ничего не сказала.

Культурные все-таки люди в Питере. Тактичные. Не то что некоторые.

Ирка, к примеру, даже не пожелала подождать, пока юноша утолит острый голод.

– Вперед! – скомандовала она, едва Боря со своим подносом устроился за столиком.

Да, такого он не ждал и не заказывал! Боюсь, одним своим появлением мы напрочь испортили юноше аппетит.

– А что? – жалко начал Боря, когда мы взяли его вместе с подносом и столом