Хелена Секула - Барракуда

В комнате с камином спеси у них поубавилось. Как только они расползлись по дому, я забилась в самый темный угол, сгорбилась – этакая кучка тряпья. Но Котелок манипулирует выключателями, и на миг вспыхивает ослепительный свет. К счастью, ему больше по душе полумрак, он тут же погасил иллюминацию, оставив лишь скупую лампочку под абажуром. Спасительный сумрак! Под высокими сапогами Барашко, забрызганными грязью, заскрипели ступеньки. Пора вступать в игру.

– Вы подошвы хоть вытрите, куды с такими в горницу-то!

– Что она мелет? – по-английски вопросил Виктор.

Передо мной он притворяется заграничным гусем, разбойник от семи болезней!

– Пачкаем тут… – Барашко покосился на свои голенища.

Оба по очереди, без лишних разговоров, попятились в прихожую, поелозили ногами о мокрую тряпку.

– Кто отсюда звонил, ты? – Я отрицательно затрясла головой. – Линия была занята, значит, если не ты, то кто-то звонил сюда!

Выходит, они в курсе, что одновременно был занят и номер Оскерко…

– Дык я ж знать не знаю, машина трубку снимает, машина пишет.

Прослушать пленку – минутное дело. Естественно, там нет никаких записей, кроме щелчков повешенной трубки. Я правильно догадалась – это они звонили и проверяли, есть ли кто-нибудь в доме.

– Что такое с этим телефоном? – продолжал наседать Барашко.

Меня их настойчивость повергла в ледяной ужас, но ситуация неожиданно изменилась: в дом ворвался еще один тип, верзила в джинсовом костюмчике. Я узнала топтуна, которого прищемили в автобусе. У него лошадиная кликуха – Meрин… У остальных кличек нет.

– Я адвоката повредил маленько, – признался костолом.

Мне сделалось совсем погано.

– Damn you! – выдохнул Котелок, и они вдвоем вылетели в двери как из рогатки.

Вскоре вернулись, волоча старшего Оскерко.

Котелок явно пребывал в ярости, но изо всех сил старался сдержать себя. Матерился он исключительно по-английски, а со мной разговаривал на очень странном польском, на каком-то замшелом диалекте. Остальные пытались ему подражать. В какой-то момент Мерин, оправдываясь, обратился к нему по имени – Стив.

И тут я все поняла. Виктор, бандит из Клиньянкура, косит под гориллу старого Станнингтона.

Отсюда такой прикид – американец как бы… И древний польский язык – якобы достался в наследство от дремучих деревенских пращуров.

От Этера я знала, что Стив – потомок давным-давно ассимилировавшейся в Америке польской семьи. Я не в курсе, насколько хорошо Стив владеет языком предков, но Виктору в его разговорах с подпевалами, а особенно с адвокатом, этот диковинный язык служил отличной маской.

Это понимал даже Мерин, не говоря уже о переодетом в хаки Барашко, который старательно подкудахтывал Виктору. Только вот из него так и выпирала примитивная феня подваршавской шпаны.

Балом заправлял Виктор, хотя трепал языком в основном Барашко. Однако Виктор играл определенного человека и чувствовал себя совершенно безнаказанно. Все, что он вытворял, будет приписано Стиву, неразлучному спутнику Станнингтона. То ли поэтому, то ли от обычного презрения они не прятали лиц от тупой, старой и неграмотной деревенщины. Лишь когда адвокат начал приходить в себя, удосужились напялить свои маскарадные домино, а Мерин натянул на голову чулок.

Потом я видела их еще раз, в полном комплекте. Тоже здесь. Они лежали за можжевеловыми кустами, похожими на готические башни, и напоминали поваленные мишени в тире. Все трое были мертвы.

До меня дошла еще одна истина. На моей стороне не только грим и хорошая актерская игра, но и равнодушие бандюг. Они заявились в дом Этера вовсе не за мной. Им и в голову не придет, что девушка, укравшая документы Хэррокса, способна на столь наглую выходку. Они уверены, что со страху я отдала бумаги Оскерко, и потому притащили адвоката – им нужны документы.

Но оставаться в доме нельзя. Моя мимикрия не выдержит наркоза. Глядя на мучения адвоката Оскерко, нетрудно было догадаться, что нас ждет впереди.

Путь у меня оставался один – окно мансарды, но я не знала, как быстро они обнаружат мое исчезновение, и насколько далеко я успею уйти.

Требовалось укрытие. Его я присмотрела заранее. Без малейших колебаний я спустилась по связанным простыням во двор и скользнула в конуру Савы. Собака подвинулась и дала мне приют, а потом легла так, чтобы закрыть вход своим телом, отгородив меня от преследователей.

Моё отсутствие открылось очень быстро. За это время я не успела бы добраться даже да грунтовой дороги, не то что до шоссе. Я слышала, как мои враги выбегали из дома. Яростно чертыхаясь, они принялись обшаривать можжевеловые заросли, их слепящие фонарики сверкали в темноте, как злобные глаза.

Сава бешено лаяла, и никому не пришло в голову приблизиться к разъяренной овчарке. Как сквозь вату до меня донесся звук мотора. Я не тронулась с места, лишь прижалась к теплому боку собаки.

На рассвете я покинула лежбище четвероногой подружки, вывела из гаража «моррис» Этера и, как и надеялась, в столь ранний час никого не встретила. В дом заглянуть я не отважилась.

Позже сообщила хозяину «фиата», где его машина. Не хватало еще, чтобы меня стали преследовать за угон драндулета.

«Моррис» я оставила на стоянке в центре города, а сама прокралась на Стегны. На сей раз поблизости никого не было, и я укрылась в квартире Этера. Вечером с дурными предчувствиями я позвонила адвокату Оскерко. Он был жив. Даже не подав виду, что ему довелось пережить страшную ночь, адвокат сообщил, что Станнингтон приедет через несколько дней. Он остановится в «Виктории».

Всю неделю я просидела, запершись в квартире на Стегнах, не выходя и не подавая признаков жизни. В назначенный день, соблюдая все меры предосторожности, я нашла старика в гостинице.

– Вот, пожалуйста. – Я положила перед ним серый конверт с бумагами Хэррокса и сообщила о последних событиях. – Помогите мне, я не знаю, куда деваться, боюсь этих питекантропов!

– Ты прочла это?

Он мрачно смотрел на меня, поглаживая конверт. Документы слегка помялись, ту страшную ночь они проведи под собакой, а потом я носила их за пазухой.

– Если я скажу «нет», вы мне поверите?

– Ты сделала копии? – Станнингтон взглянул на меня еще мрачнее.

– Нет.

– Каким образом ты их достала?

– Вам что, больше не о чем беспокоиться?

– Не наглей.

– Но я все-таки принесла документы вам, хотя за мной гнались через всю Европу.

– Однако ты ничего не сообщила мне, когда в Ножан-сюр-Марн пришла эта посылка, не предупредила, когда Ванесса купила эту мелкую шушеру, это shit!

Должно быть, он имел в виду Винцентия Барашко. Разговаривал Станнингтон со мной по-французски, но ругался на родном языке.

– Так это вы ее на меня натравили! – осенило меня. – Это из-за вас мне пришлось драпать?! А я-то принесла вам в клювике эту макулатуру! На человека вам наплевать, но верность подавай, так?! На кой хрен я головой рисковала ради ваших бумажек!

Выходит, он и без меня знал, что творится у Ванессы. Он пользовался не только моими услугами. Лишь теперь я поняла, что означали то и дело сменявшиеся Поли всех мастей. Наверное, именно потому я не застала пятого из них возле ворот, когда убегала от Ванессы. В тени декоративного винограда стояла его раскладушка, но вместо того, чтобы валяться в свое удовольствие, он рыскал по дому, пользуясь отсутствием хозяйки. Только я в отличие от Поля оказалась не такой паинькой, и Станнингтон вычеркнул меня из списка своих осведомителей.

– Но эти документы ни один ваш Поль не достал бы! – Я не могла отказать себе в маленькой мести.

– Нет. Но эти документы – не главное.

– Вы говорите так только для того, чтобы преуменьшить мои заслуги. Вы же добрым словом подавитесь.

– Ты на самом деле ничего не понимаешь?! Она хочет убить моего сына! Она ненормальна. Ты жила рядом с ней все это время, видела ее день за днем… Неужели ты действительно ничего не заметила?!

Я онемела. Поведение Ванессы внезапно предстало совсем в другом свете.

Маскарад в Нью-Йорке, когда после похорон сына она остановилась в отеле «Плаза». Не тогда ли она запустила машину, которая потом умертвила доктора Орлано Хэррокса? Ее пьяные монологи: «Пендрагон из долгожителей, он еще и двадцать лет проживет. Два десятка лет – не так много. Два десятилетия ада – бесконечность. Они убили моего ребенка, после сына наследует отец, но после него наследовать будет некому!»

А я все пропускала мимо ушей, принимала за пьяный треп одинокой бабы.

То, что казалось мне печатью несчастной судьбы, пьянства и склонности к выпендрежу, теперь сложилось в ясную картину: мания преследования. Тайная болезнь вспыхнула и стала явной.

Станнингтон, который стремился ограничить Ванессу финансово, не отдавал себе отчета, что опасность нарастает с каждым днем. Он осознал угрозу только тогда, когда Ванесса запустила механизм разрушения и уничтожений.