Елена Логунова - Руссо туристо, облико морале

– Не нравилось тебе амплуа бездомной идиотки, теперь примерь на себя роль тюремной арестантки! – застращал меня внутренний голос.

Я крепко загрустила, а когда вспомнила, что не располагаю не только документами, но вообще почти никакими сведениями о собственной личности, совсем упала духом. Если австрийская Фемида окажется суровой, меня посадят за налет на полицейского, а если она проявит гуманизм – я окажусь в каком-нибудь местном богоугодном заведении для психов. Ни один из вариантов не казался мне привлекательным. Я взяла себя в руки и напрягла мозги и внутреннее зрение, пытаясь найти в туманном будущем более приятную перспективу. К счастью, господа полицейские мне не мешали. После того как я на пару десятков заданных мне вопросов с подкупающей готовностью дала один и тот же ответ: «Моя твоя нихт ферштеен!» – меня оставили в покое. Если я правильно поняла, для продолжения этого увлекательного разговора был вызван переводчик. В ожидании его прибытия я сиротливо сидела на жестком стульчике у края стола, за которым устроился пленивший меня полицейский в штатском. Физиономия у него была такая же мрачная, как у меня. Похоже, он тоже не считал нашу встречу приятной.

– Может, попытаешься завербовать его в союзники? – встрепенулся внутренний голос.

– Как? – безнадежно вопросила я.

– А то ты не знаешь, как молодая красивая девушка может привлечь на свою сторону молодого здорового мужчину!

Я прислушалась к своим ощущениям. Они настойчиво подсказывали, что я очень хорошо знаю, как привлекать на свою сторону мужчин. И мне не надо было долго думать, о какой именно стороне в данном случае идет речь – я уже была ориентирована к объекту именно ею. Я чуть-чуть расстегнула «молнию» куртки, быстрым взглядом измерила глубину открывшегося декольте и с радостью убедилась, что это действительно моя очень и очень сильная сторона.

– Если есть силы – надо действовать, – высказался внутренний голос. – Что с того, что у тебя нет ни имени, ни документов, и потому для властей ты вроде как не существуешь? Привидения – они тоже официально не существуют, наука их не признает, ну и что?

– Что? – заинтересовалась я.

– А ничего! Они все равно являются, слоняются, стенают, заламывают руки – и чего-то, в конце концов, добиваются. А ты что, хуже бесплотного призрака?

– Я лучше. Я очень даже во плоти! – согласилась я и в подтверждение сказанного потянула вниз язычок «молнии».

На треск застежки полицейский отреагировал как всякий нормальный человек – нашел глазами источник звука, а затем проявил себя и как нормальный мужик: замер и уставился на мою грудь. Я исторгла из нее долгий страдальческий вздох, поколебавший и мои прелести, и его суровость. Парень тоже вздохнул и заерзал на стуле. Я подумала, что еще чуть-чуть – и мы как-нибудь найдем общий язык без переводчика, но тут едва наметившийся лирический сюжет круто вильнул в сторону черной комедии.

Дверь участка с грохотом распахнулась, пропуская шумную группу горцев, которые гортанно ругались на вполне понятном мне языке. Услышав площадный русский мат, я едва не прослезилась от счастья. Это была нетипичная реакция, вызванная надеждой на понимание, помощь и поддержку.

Пару минут я с умилением слушала бурное выяснение отношений между юной порослью чеченской и грузинской диаспор. Затем в эмоциональный разговор, отчетливо тяготеющий к поножовщине, вмешался лысый дядечка, старший над прочими полицейскими, и в матерных русско-немецких криках с кавказским акцентом прорезалось интернациональное слово «вело». Что такое эротичное произошло с этим самым велосипедом, я не вполне уяснила, и старший полицейский, по-моему, тоже. Собственная непонятливость его сильно расстроила, дядечка тоже начал орать, да так громко и напряженно, что лысина его стала малиновой, как берет Татьяны Лариной.

– Во дает старый хрен! – восхитился один из юных горцев.

Старый полицейский хрен «давал» по-немецки, поэтому я лично оценить его красноречие не могла, но все остальные и заслушались, и засмотрелись.

– Эй, братишка! – привстав со стула, тихонько позвала я ближайшего горца. – Мне бы тихо сдернуть отсюда. Прикроешь?

– Ты наша? – удивился горбоносый брюнет.

– Наша Раша! – подтвердила я.

– Ваша, ваша! – нетерпеливо поддакнул внутренний голос. – Чья угодно, лишь бы не австрийской Фемиды!

Два юных австро-чеченских горца синхронно шагнули вперед, позволив мне просочиться между ними и спрятаться за братскими спинами. Я поняла, что мне представился реальный шанс уйти из этой многоязычной компании по-английски, и на полусогнутых, боком, как шустрый краб, шмыгнула к выходу.

Наручников на мне не было, полосатой робы тюремного тоже, так что смотрелась я не криминальнее других, и полицейский за конторкой на входе не остановил меня грозным окриком. Кажется, он вообще меня не заметил: сидел, как и другие полицейские, мимо которых я прошла, с закрытыми глазами!

– Это, наверное, у них что-то вроде производственной гимнастики, – высказался по этому поводу мой внутренний голос. – Пятьдесят минут таращатся в мониторы, а потом на десять минут зажмуриваются, чтобы глаза отдохнули.

Я тоже читала соответствующие рекомендации окулистов, но никогда их не соблюдала. А немцы действительно дисциплинированный народ! Вот только я бы на их месте зажмуривалась по скользящему графику, чтобы не оставлять участок совсем уж без присмотра. Впрочем, мне-то на это жаловаться не следовало.

В дверях мне любезно уступил дорогу какой-то пожилой австрийский герр. Я машинально сказала ему спасибо и выскользнула на улицу. Отбежала подальше, спряталась за углом, выглянула из-за него, проверяя, нет ли за мной погони – любезный герр по-прежнему стоял на крыльце, как предупредительный швейцар, но полицейские с собаками из участка не выбегали. Я огляделась, выбрала среди ближайших улиц наиболее узкую и, стало быть, наименее пригодную для преследования меня на автомобилях и мотоциклах, и шурхнула в эту темную расщелину с проворством крысы Шушеры.

Когда лейтенант покраснел, как померанец, и открыл рот для слоновьего рева, Лео в ожидании неизбежного акустического удара заткнул уши и зажмурился. Однако звукоизоляция из сложенных ковшиками ладоней не стала для диких воплей Бохмана непреодолимым препятствием, и Лео на некоторое время потерял остроту слуха и ориентацию в пространстве-времени. Это была стандартная реакция тренированного полицейского организма на децибелы начальственного крика. Другие подчиненные лейтенанта Бохмана тоже привычно впали в ступор, экономя нервы и силы для последующей работы в нормальном режиме.

Очевидно, именно в этот момент массового затемнения полицейского сознания сумасшедшая девчонка, задержанная Лео возле русской церкви, благополучно сбежала. Когда лейтенант заткнулся, Лео открыл глаза и с огорчением заметил, что прекрасный вид на пышную девичью грудь, скрашивавший его существование на протяжении последней минуты до взрыва Бохмана, куда-то пропал. А вместе с видом пропала и сама счастливая обладательница роскошного бюста!

– Где она?

Привстав на стуле, Лео завертел головой, но увидел только спины тех молодчиков, которые своим шумным поведением спровоцировали дикий рык лейтенанта.

Не бывает худа без добра: послушав Бохмана, скандальные кавказские юнцы быстро потеряли вкус к межнациональным разборкам с участием австрийской полиции и по доброй воле вымелись из участка.

– Добрый вечер, – поймав вопросительный взгляд Амтманна, вежливо произнес от двери переводчик Пауль Гусински.

Ему хватило такта умолчать о том, что вечер давно перетек в ночь, которая в связи со сверхурочной работой вряд ли была доброй. А с учетом головомойки, которая предстояла бедняге Лео из-за того, что он упустил предполагаемую преступницу, могла стать страшнее Варфоломеевской.

– Здесь была такая девушка, – осипшим от волнения голосом прошелестел Амтманн.

Для пущей понятности он выразительными жестами показал, где именно была девушка – потыкав указательным пальцем в пустой стул, и какая именно – плавно покачав в подреберье сложенные ковшиками ладони.

– Она ушла туда, – по-прежнему любезно сообщил Гусински и тоже использовал язык жестов, соединив входную дверь и наружный угол здания одним длинным кивком.

– Лео, сынок! Куда делись эти горластые эмигранты? – едва отдышавшись, человеческим голосом с нотками детского любопытства поинтересовался лейтенант Бохман.

– Они тоже ушли, – по-прежнему вежливо ответил неизменно любезный переводчик.

– Очень странные люди! – возмутился лейтенант. – Вломились в участок, пошумели и ушли, не позволив полиции вникнуть в суть их проблемы. Зачем же было приходить?