Фаина Раевская - Надувные прелести

—    Не отвлекайтесь, — нашла я в себе силы призвать детей к порядку. Они снова склонились над тетрадями, в глубине души сожалея о несостоявшейся дискуссии. Я снова уставилась в окно, обуреваемая желанием немедленно найти ментов и во всем покаяться. Как известно, чистосердечное признание смягчает вину. Но тут же перед моим мысленным взором возник образ Клавдии и, что еще хуже, образ Брусникина. Нагрянут менты с обыском, Клюквина станет биться в истерике, Димыч, конечно, попытается отмазать меня от тюрьмы, но где гарантия, что это у него получится? А если получится, то я сама попрошу милиционеров засадить меня в отдельную камеру с самыми прочными засовами. В противном случае серьезных разборок с мужем избежать не удастся. Решено, буду все отрицать и требовать адвоката. Как это называется? Уйду в глухую несознанку, вот!

Окна моего кабинета выходят на тихую улочку, по которой любят прогуливаться пенсионеры, мамаши с детишками и владельцы собак. Машины здесь ездят крайне редко, ничем не нарушая покой мирных граждан. Я глазела в окно, разглядывая симпатичную старушку, которая неспешно совершала утренний моцион. И тут я заметила одинокую мужскую фигуру на противоположной стороне улицы. Мужчина стоял, прислонившись к дереву, и, как мне показалось, пристально всматривался именно в то окно, у которого стояла я. В любое другое время я бы не обратила на это обстоятельство никакого внимания: какой-нибудь женишок поджидает свою возлюбленную в непосредственной близости от места обучения последней. Но сегодня мое душевное равновесие разбалансировалось напрочь, и появление одинокой мужской фигуры представилось мне крайне подозрительным, даже зловещим. С этой минуты я окончательно потеряла покой и никак не могла заставить себя отвернуться от окна. Наблюдатель не собирался уходить. Может, он и правда ждет какую-нибудь девицу-старшеклассницу? Эта мысль мне понравилась, оттого я усиленно ее «думала», но в глубине души, где-то очень глубоко, сидела почти уверенность, что дядька этот — вовсе не влюбленный Ромео.

Наконец урок закончился. Оболтусы сдали тетради и с достоинством, свойственным лишь старшеклассникам, удалились на перекур. Оставшись в одиночестве, я принялась мерять кабинет семимильными шагами. Благодаря стараниям нашей Чекистки вместо второго урока у меня было так называемое «окно». Следовало употребить его с толком — я достала из сумочки дискету, обнаруженную Клавдией в чемоданчике, и уже собралась отправиться в компьютерный класс, как в дверь просунулась мордочка какого-то семиклассника.

—    Афанасия Сергеевна, вас директор вызывает! Там менты сидят, — скороговоркой выпалил пацан и немедленно скрылся. Побежал, наверное, делиться последними известиями с остальными учащимися.

Еще раз обежав по периметру кабинет, я перекрестилась, зачем-то трижды плюнула через левое плечо и направилась в кабинет Галины Петровны, словно на Голгофу. В дверях меня встретила сама директриса:

—    Афоня, тут товарищ капитан из милиции хочет поговорить с тобой...

—    Именно со мной? — жалобно спросила я.

—    Со мной он уже говорил, с Василичем тоже, а у тебя сейчас как раз «окно». Да не волнуйся, — тронула меня за плечо Галина Петровна. — Капитан просто задаст тебе несколько вопросов и отпустит.

—    Угу, — кивнула я. Уж кому-кому, а мне было прекрасно известно, КАК менты умеют задавать свои вопросы и с каким маниакальным упорством пытаются повесить на ни в чем не повинных граждан всех уголовных собак.

Милицейский капитан являл собой блестящий образчик представителя правоохранительных органов: толстый, лохматый человек с капитанскими погонами на покатых плечах. Форменный китель едва сходился на «пивном» животе капитана. Я подозрительно посмотрела на блестящие желтые пуговицы, которые того и гляди могли оторваться и выстрелить прямо мне в лоб. Дядька сидел за директорским столом с очень умным видом.

—    Брусникина Афанасия Сергеевна? — поинтересовался милиционер таким суровым тоном, словно уже точно знал, что я виновата во всех смертных грехах.

—    Нет... — пролепетала я, переводя взгляд с капитанских пуговиц на его переносицу. Фамилию Брусникина я ношу совсем недавно, потому не успела еще к ней привыкнуть.

Бровь капитана изумленно поползла вверх, я опомнилась и поспешила исправить оплошность:

—    Я хотела сказать, так точно. Брусникина Афанасия Сергеевна по вашему приказанию явилась...

Вторая бровь милиционера заняла место рядом с первой:

—    Вы преподаете военное дело?

—    Вовсе нет. А что?

—    Да нет, ничего. Просто странно слышать от столь хрупкой и очаровательной девушки военные словечки.

—    Ах, это! У меня муж в некотором роде военный, в смысле, мой новый муж...

—    Новый? А что, был еще и старый? — Я не понимала, капитан уже начал допрос или пока только дурака валяет, потому нервничала и никак не могла сосредоточиться.

—    Старого не было. Да и этот-то появился не так давно, оттого и новый.

—    Поня-атно, — лицо милиционера пришло в норму, то есть удивление уступило место обычной подозрительности. Капитан указал мне на стул: — Присаживайтесь, пожалуйста. У меня к вам имеется пара-тройка вопросов, на которые я хотел бы получить максимально правдивые и точные ответы. Итак, насколько нам стало известно, вчера вы покинули лицей последней. И произошло это около половины десятого вечера. Так?

—    Ага. У меня было родительское собрание, вот и задержалась, — ответила я, присев на краешек стула. Напряжение никак не отпускало. Время от времени я посматривала на дверь, прикидывая возможные пути к отступлению, если вдруг дело примет серьезный оборот.

Капитан качнул головой, совсем как игрушечный бульдог. Знаете, такие часто выставляют водители у лобового стекла своих автомобилей. При малейшей тряске бульдог начинает весело мотать головой. Дороги наши всем известны, вот и получается, что бульдожка постоянно трясет головой, словно в припадке.

Видимо, мое объяснение устроило господина из органов. Поняв это, я несколько приободрилась и с робкой надеждой подумала: «Может, все обойдется?»

—    Афанасия Сергеевна, мы ищем свидетелей автомобильной аварии. Она произошла вчера, около десяти часов вечера...

—    А почему вы ищете свидетелей в нашем лицее? — притворно удивилась я. — Ой, извините...

—    Ничего, ваш вопрос вполне понятен. Дело в том, что двор, в котором произошла авария, находится в непосредственной близости от лицея. Да и время было не столь уж позднее. Вполне возможно, кто-нибудь из учеников или учителей мог что-нибудь видеть или слышать.

—    Наверное, кто-то и мог, только не я. Видите ли, товарищ капитан, я предпочитаю пользоваться общественным транспортом, особенно в позднее время. Так что, увы, ничем не могу вам помочь — свидетель из меня никакой. Вы лучше опросите жителей окрестных домов. Наверняка кто-нибудь что-нибудь да видел. Грохот-то был о-го-го какой! — капитан пристально на меня посмотрел, и мне показалось, что я ляпнула что-то не то. Нужно было исправлять положение: — Ну... Я имею в виду, был же какой-то грохот, раз авария приключилась?

—    В логике вам не откажешь. А жильцов мы уже опрашиваем. Можете идти! — разрешил мент, потеряв ко мне профессиональный интерес. Об этом меня не нужно было просить дважды. Как перышко, подхваченное ветром, я вымелась из директорского кабинета, испытывая при этом смесь облегчения и тревоги.

Разговор с толстым проницательным милиционером длился не более пятнадцати минут, но вымотал меня так, словно я уже отработала целый день по полной программе. Закрывшись в кабинете, первым делом я бросилась к окну. Давешнего наблюдателя на месте не оказалось.

—    Хоть одна приятная новость за сегодняшний день. — Я глубоко вздохнула и задумалась над решением непростой задачи: как бы мне покурить, чтобы за оставшееся время дым от сигареты успел выветриться? Выходило, что никак. А между тем, как это и бывает в минуты сильного душевного волнения, курить хотелось смертельно. Выход нашелся сам собой: каморка Василича! Сам охранник там постоянно смолит. Наши детки прежде довольно часто пользовались добротой старика и почти все переменки проводили именно там. Однако Чекистка быстро прекратила это безобразие, пригрозив Василичу увольнением. Теперь дети-курильщики каким-то непостижимым образом просачиваются на улицу и с наслаждением предаются вредной привычке в закутке за спортивным залом.

Василич пил чай «вприглядку», то есть поглядывая одним глазом в маленький черно-белый телевизор. Мое появление в «сторожке» вызвало у Василича немалое удивление, словно его застали за каким-то нехорошим занятием. Он даже чаем поперхнулся и едва уловимым движением выключил телевизор. Впрочем, старика можно понять: до этой минуты моя нога не ступала в его епархию.