Людмила Милевская - Моя свекровь — мымра!

Короче, меня радовало его спокойствие. А вот за верзил порадоваться я никак не могла. Уже с огромным трудом они держали себя в руках. В конце концов рассвирепел даже миляга Интеллигентный.

— Как хотите, — заявил он безвкусно, — но я эту стерву сейчас пристрелю!

— Так бы сразу и говорили, — ответила я, мгновенно обретая спокойствие.

“Пора бы уже осуществить свое коварное намерение да вцепиться в рабочий орган Арнольда”, — подумала я и, решительно оттолкнув верзил, сама бодро вошла в распахнутые двери.

Вошла и остановилась…

Комната была пуста. Во всяком случае, никакой кровати я там не обнаружила. Лишь дорогая видеокамера стояла на штативе в углу да несколько стульев расположились перед темной потрепанной шторой.

Я растерялась:

— Где же мне раздеваться?

Верзилы пришли в изумление:

— Раздеваться?!

— Ну да.

— Зачем?

— Как — зачем? — рассердилась я. — Мы что же, одетые будем порно снимать?

Маленький человечек вдруг психанул — бывают же такие уроды.

— Вы что, ничего ей не рассказали? — взвизгнул он и давай убиваться: — Нет, так невозможно! — вопит. — Никаких условий нет для искусства! В такой пошлой обстановке я не могу свои шедевры творить!

— Шедевры? — рассмеялась я. — Со мной вы собрались творить шедевры? В сексе? В скучном постельном деле? Ха! Слышали бы это мои мужья! Сдохли бы со смеху! Все двадцать! Или тридцать человек, сколько там их было? Мелочей я не помню.

Человечек обиделся.

— Почему они сдохли бы? — капризно оттопыривая губу, спросил он. — Почему сдохли бы со смеху?

— Да потому, что шедевры творить я могу только в скандале, чем и занимаюсь с утра до вечера. В постели же я отдыхаю.

Верзилы переглянулись.

— Отдыхаешь? Каким образом? — поинтересовался Интеллигентный.

— Как все жены: лежу, будто бревно, на потолке мух считаю, гадаю, не пора ли нам делать ремонт. Но чаще сплю, вижу сны эротические, знаете ли такие-эдакие сны…

Верзилы открыли рты, партнер заржал, а человечек взбесился.

— Зачем она все это нам тут рассказывает? — зло и растерянно спросил он у верзил.

Те равнодушно пожали плечами. Пришлось мне самой за них отвечать.

— За тем, — закричала я, — чтобы вы знали: для секса я слишком порядочная. За тем, чтобы вы не повторяли ошибок моих мужей и не слишком рассчитывали на меня в смысле постели. Сделайте первые кинопробы, посмотрите и подумайте хорошенько, стоит ли переводить на меня время и пленку.

Человечек начал задумчиво грызть ногти, я же подошла к видеокамере и сделала вид, что собираюсь раздеться. Человечек ужаснулся и завопил:

— Что она делает?! Сейчас же прекратите! Здесь вам не бардак!

— А что же здесь? — искренне удивилась я, вполне составив мнение о доме, где нахожусь.

— Здесь приличное место, — пояснил партнер. — И вас никто не собирается в самом процессе снимать.

— Да-да, — поддержал его человечек. — Дилетантов я не терплю, особенно в таком важном виде искусства.

Верзилы дружно заржали. Слава богу, до них, наконец, дошло.

— Ты что, в натуре решила, что тебе доверят порнуху? — спросил самый огромный. — Ты еще на групповуху, блин, замахнись.

— Ну да, так и думала, что раз порно, значит групповичок, и я первая в списке. Неужели вы из списка меня уже вычеркнули? — с ревнивым волнением поинтересовалась я.

— Тебя туда не заносили, — ответил огромный и поразился: — Ну и баба! Чего хочет, не знает сама.

— Ну да, я обычная женщина, — согласилась я и обиделась: — А почему это не занесли меня в список участников группового секса? Чем другие достойней меня?

Интеллигентный меня просветил:

— Да ты нам всю “малину обхезаешь”.

Я рассердилась:

— При чем здесь ваша малина?

— При том, — ответил самый огромный. — Это тебе не картинки, бля, малевать. В порнухе настоящий талант потребен. Снимем щас несколько поз в чем стоишь, чтобы компьютерщики могли твою рожу куда надо приделать, а дальше профессионалка сработает.

Человечек оживился:

— Да-да, я работаю только с профессионалами. К тому же, мне не подходит ваша фигура.

— Да как она тебе подойдет, — озлобилась я, — когда ты вообще гомик.

Признаться, думала он (капризный) разозлится и всех нас: и меня, и верзил на три буквы пошлет, он же с гордостью согласился:

— Да, я гомик, чего желаю и вам.

— Ну спасибо, — ответила я, — и без ваших желаний с трех лет только мужчинами интересуюсь. Правда, сама не знаю зачем.

Верзилы хором заржали, а партнер озабоченно посмотрел на часы и спросил:

— Так мы работаем? Времени у меня в обрез, через час должен быть в главной студии.

Человечек захлопал в ладоши:

— Все! Все! Работаем! Работаем! Посторонние из помещения вон!

Верзилы послушно вышли из комнаты, я попыталась увязаться за ними, но партнер мне путь преградил. Дверь захлопнулась; я растерялась:

— И что прикажете делать?

Человечек направился к видеокамере.

— Вам ничего делать не надо, просто стойте, — сказал он и обратился к партнеру: — Арнольд, начинай, дорогой, потихоньку.

Арнольд искусственным движением сбросил майку и неистово прикусил губу. Страстно закатывая глаза, он медленно пошел на меня.

— Стоп! Стоп-стоп-стоп! — завопил человечек и пришел в отчаяние: — Не-ет, я так не могу! Почему эта баба стоит?

Баба?! Я рассвирепела:

— А что я должна, по-вашему, делать? Вы сами мне велели стоять!

— Но не с таким же дурацким видом. Кто во время любви так таращит глаза?

— Еще и не так таращат, — поделилась я жизненным наблюдением.

— Может быть, но мне все это противно. Натурализма терпеть не могу. Я весь в искусстве.

— И что прикажете делать?

Человечек топнул маленькой ножкой:

— Не знаю, что угодно, но только не то, что вы делаете, и не по-дурацки.

— Прикрой глаза, — нервно поглядывая на часы, посоветовал мне Арнольд.

Я плюнула и прикрыла. Естественно, сразу лишилась возможности наблюдать за партнером. А в комнате, между тем, интересное нечто происходило. Нечто такое, что нравилось человечку. Он радостно приговаривал:

— Хорошо, хорошо, дорогой, ты гений, Арнольд, ты гений не только в постели.

Любопытство одолело меня, я открыла глаза и разочаровалась. Арнольд в спортивных трусах стоял на стуле и каким-то странным образом лениво витал надо мной. Вдруг он состроил дикую рожу, издав рев молодого быка, вступившего в первый брачный сезон. Я обалдела и, как последняя идиотка, открыла рот.

— Оч-чень хорошо, — сказал человечек. — Вы весьма эротично на него посмотрели. Ну все. Думаю, хватит. Одевайтесь. Впрочем, что это я? Вы же не раздевались.

— Вот именно, сами не дали раздеться, — с обидой напомнила я. — Между прочим, сглупили. Но, что о том, все в прошлом, как и моя фигура.

Человечек колдовал над камерой и не обращал на меня внимания.

— Съемка закончена? — уточнила я.

Он безразлично кивнул.

— И что я должна теперь делать?

Человечек пожал плечами:

— Что хотите. Вы мне не нужны.

— Вы мне тем более, — буркнула я.

— Значит мы оба свободны, — благодушно пропищал человечек.

Я обрадовалась:

— Значит можно идти?

— Конечно идите.

— А куда?

— Я вас провожу, — сказал Арнольд, неожиданно переходя на “вы”.

Он взглянул на часы и, торопливо натягивая майку, порадовался:

— Прекрасно, еще успеваю в главную студию. Поспешите за мной.

Не будь дурой, я поспешила. Вышли мы не через ту дверь, в которую вошли с бандой верзил, а через другую. Попали в пустую комнату, судя по всему, играющую роль прихожей. Арнольд полез в шкаф, достал теплую куртку, штаны, натянул это все на себя и удивленно воззрился:

— На кого вы похожи!

Я оглядела себя, несуразно облепленную рабочей Фросиной блузой, и рассердилась:

— В чем дело? Что вас не устраивает во мне?

— Где ваше пальто? — с ядовитой усмешкой поинтересовался Арнольд.

— Дома, — ответила я и задумчиво уточнила: — У подруги. Меня привезли на машине.

Арнольд опять усмехнулся:

— Ясно. После того, что вы вытворяли, вряд ли вас повезут обратно.

— Того же мнения, — впервые согласилась с ним я.

Он растроганно вздохнул и промямлил:

— Ну что ж, пойдемте, раз навязались на мою бедную голову.

Голова его и в самом деле была небогата по части волос, о чем я сразу ему сообщила. Арнольд грустно взглянул на меня и признался:

— Как вы мне надоели.

— Сорок лет прекрасно жила без вас, — с гордостью сообщила я, утаив год-другой.

— Так много? — поразился Арнольд. — Я думал, вам не больше двадцати девяти.

Я обиделась:

— Что ж тогда антиквариатом меня обзывали?

— В нашем деле двадцать девять — возраст запенсионный, — пояснил Арнольд, забегая вперед и галантно распахивая передо мной дверь.

Мы вышли из дома, и я сразу поняла, почему он ядовито усмехался отсутствию моей верхней одежды: на улице был собачий холод, а мы явно находились далеко от Фроси, где-то за городом.