Валентина Андреева - Убойная стрела Амура

– Но ведь вы не скрывали свое лицо и не боялись за чистоту репутации, когда в одно прекрасное утро выкинули Потапова из своей комнаты. Правда, тогда он был нужен вам для алиби. Продрых всю ночь на вашей кровати, вроде как с вами. А вы ухитрились ночью выкроить время, сбегать и безнаказанно утащить из подсобки видеокамеру. Ну да ее не очень жалко – не живой человек, как Потапов или Дятлов. А знаете, Алла Вячеславовна, вы и не заметили, что допустили ошибку в своих распоряжениях на берегу озера у тела убиенного вами Вениамина. Велели одному из ваших помощников заглянуть за купальню, взять оттуда две спрятанные там решетки, дабы огородить подступ к месту происшествия. Увидеть их вы могли только в том случае, если пришли, а потом удрали с той стороны, да через кусты. Больше скрытых путей отступления не имелось. А потом прибежали назад уже цивилизованным путем. Впрочем, вам надо было как-то оправдать поломанные кусты. Поход помощника за решетками – верный способ. Вы сильная женщина, но все-таки у вас слабая рука. Треснули ангелочком человека, находившегося в состоянии пьяного наркоза недостаточно сильно. А может, сам ангелочек воспротивился этому богопротивному делу. С другой стороны, не могли же вы дважды использовать один тот же метод убийства – смертельные инъекции. Сразу бы и вычислили. Смерть Потапова от лекарственного препарата уже ставила вас под подозрение. Но все были в курсе вашей «чистой женской репутации», считая, что вы безумно влюблены в Потапова. А как мужественно вы глотали слезы отчаяния, пытаясь реанимировать его бесчувственное тело! Как вас жалели все при этом присутствующие! Правда, потом заботы полностью заглушили ваше горе. Вы занялись формированием пакета доказательств покушения на убийство Дятлова и подсунули его нам, ожидая нашего ареста, чтобы тщательно и не торопясь обыскать номер в поисках картины…

– Небольшая поправка: я не собиралась убивать Дятлова. Травма позволила бы отстранить его от участия в сделке по приобретению картины.

– А Киселева?

– Увы! Мне показалось, что Андрюша меня узнал… Небольшая доза лекарственного препарата со слабым наркотическим действием, и он послушно добрался в ваш номер. Честно говоря, я надеялась, что Киселев сорвется с лестницы и мне не придется… Словом, я не хотела, но так получилось. Он сам виноват. Мог бы оказать мне услугу и не торчать в момент моего выхода из подземелья.

– А самую большую услугу вам оказала Вероника, девушка сделала абсолютно все, чтобы стать главной подозреваемой по уголовному делу. Ее арест вас очень обрадовал и невольно расслабил. Вечером, радуясь тому, что мы с Натальей ужинаем в своем номере, вы подсунули в еду отраву…

– Так уж и отраву! Просто снотворное. С ним прекрасно спится, проверено на Потапове.

Алла Вячеславовна переместила картину на грудь и прислонилась к стене.

– Смотря в каких дозах! Словом, мы легли спать голодными.

– Ну ты и штучка… Неужели и вправду поверила, что могу отравить?

– Почему бы нет? Воможностей – отсюда до завтра. Как врач вы обязаны проверять качество приготовляемых блюд. Значит, дверь в ресторанную кухню для вас всегда открыта. Ухитрились же подсыпать нам какую-то гадость. Отдых называется. И все ради этой картины.

– Да я бы вернула ее вам сразу после обнаружения тайника. Тут уже не разберешься, у кого на нее больше прав. Прадед моего Горбенко, живший в Звонаревке, утащил эту картину в семнадцатом году при разграблении поместья. И все говорил о каком-то связанном с ней кладе. Впрочем, о зарытых во дворце сокровищах болтали в деревне все, кому не лень. Прадед сначала прятал картину от воров, а заодно и от родных. Потом прятал, боясь обвинений в родстве или иной связи с дворянским сословием, в конце концов, старик скоропостижно умер, а сам факт существования картины в доме стал семейной легендой. Пока ее Кречетникова случайно не обнаружила. Роман задолго до этого наткнулся на подземелье, засыпанное еще в конце XVIII века, ну и попытался связать воедино с ним семейное предание. Это было уже после утверждения плана строительства пансионата. Подземный ход он успел восстановить, но Ольга его уволила. Вот тогда-то, возвратившись в Петербург, он мне в деталях и пожаловался на свое невезение. Был здорово пьян… Впрочем, это все неважно. Я тебе так скажу: ни при каких обстоятельствах я не откажусь от содержимого тайника. Я была преступно безрассудной, когда решила родить ребенка от алкоголика. Последствия сказались на маленьком внуке. Ему нужна дорогостоящая операция на сердце. Пока до него дойдет очередь, он умрет. Мне нужны деньги, понимаешь? У меня их нет. Свою комнату в коммуналке я уже продала, это гроши…

Я ее перебила. Не могла больше слушать оправданий. Стало по-настоящему страшно. И не потому, что моя жизнь для этой женщины тоже ничего не стоила. Просто мне было бы гораздо легче, если бы деньги ей потребовались на приобретение дачи в Каннах.

Путаясь в полах одежды с совсем чужого мне плеча, я приблизилась… жуткое дело… к убийце! Несмотря на ее мотивировку своих поступков, нечего обращаться к ней на «вы».

– Давай сюда картину. Исторически ржавые остатки крюка или гвоздя, не знаю, чем они были в молодости, служили для других целей. И отойди в сторону. Мешаешь.

Картина легко вписалась в выемку, занимаемую стеклянной лампадкой и останками иконы. Алла Вячеславовна Пустовалова медленно опустилась на колени, перекрестилась на картину, закрыла лицо ладонями и зарыдала. Стрела из лука Амура нацелился преступнице прямо в лоб. Потемневшее в тени лицо Полины казалось зловещим, такое впечатление, что она вот-вот заговорит и речь ее будет состоять из сплошных обвинений. По-видимому, Алла Вячеславовна, оторвав ладони от мокрой физиономии, испугалась больше меня – слишком поспешно колыхнулась в сторону.

Свет вспыхнул так неожиданно, что я невольно съежилась и зажмурилась. Каюсь, в какой-то мере успела отрешиться от реальности, увлеклась общением с преступницей и даже перестала ощущать холод. Глаза распахнулись от дикого вопля Пустоваловой. Вместе с ней, как бы передразнивая женщину, вопило все подземное сооружение. Ей весьма гнусно подвывала Наташка – сдали нервы. В общую убойной силы какофонию вплетались и разносились эхом звуки отрывистых приказов оперативников. Вот где был настоящий спектакль для экстремалов!

Кажется, докторша сошла с ума. Орать она прекратила, но с такой яростью накинулась сразу на двоих не очень плечистых ребят, что оторвали ее только вместе с форменными пуговицами, да и те «с мясом». Потом, пристегнутая наручниками к более бравому парню, она сразу сникла, как будто над ней нависла угроза пришивать все оторванные пуговицы на место, и, не мигая, смотрела на камни противоположной, то бишь наружной стены подземелья, куда указывала стрела Амура. Ну кто бы мог подумать, что клад окажется в таком месте, где никому не придет в голову его искать.

– Ничего хорошего там не найдут, – тихо попробовала я утешить Пустовалову. Лишь бы больше не орала. – Ну подумай сама, зачем было уродовать лицо и лук беззаботного сеятеля любви? В этом наверняка кроется скрытый смысл, мораль, так сказать: стрела из уродливого лука уродливого Амура порождает уродливую любовь у объекта…

На этом я замолчала. Зачем болтать языком, когда тебя никто не слушает? Три человека аккуратно работали, вынимая ослабленные временем камни. Все напряженно молчали. Я почему-то подумала о том, что спать и в эту ночь не придется. Кто-то стянул с меня монашеское одеяние и набросил на плечи другую одежку. Мне и в голову не пришло выразить благодарность. Вот если бы сюда те розовые Наташкины тапки с помпонами из мусоропровода. Меховые…

Тем временем на противоположной стене на высоте примерно сантиметров шестидесяти от пола образовывалась еще одна ниша. Полностью разбирать камни не стали. Один из оперативников посветил внутрь своим фонариком, многозначительно протянул «Да-а-а-а…» и, передав портативный прожектор следователю, отошел в сторону. Тот тоже ничего нового к речи первого осветителя не добавил.

– Ну и что там? Рассыпавшийся в прах сундук с клопами? В стиле «Рококо… ко», – нервно спросила Наташка.

Юрий Сергеевич поджал губы и, склонив голову набок, принял отстраненно-задумчивый вид. Пустовалова начала тихонько рыдать.

– Там? – переспросил следователь Наташку и указал фонариком на нишу. – По всей видимости, там лежит тот самый скрытый смысл или «мораль», о которой тут нашептывала Ирина Александровна.

– Хорошо или плохо сохранившиеся останки настоящего Черного монаха – жертвы своей уродливой, но, хочется верить, искренней любви. Деньги, к получению которых он так стремился, с утратой Полины потеряли для него свою ценность. Вообще, все потеряло ценность… Скорее всего, портрет Полины был украден прадедом Горбенко именно отсюда. Черный монах надеялся, что когда-нибудь Полина вернется во дворец, поймет его раскаяние и простит. Спустя пару веков его рисованная эсэмэска дошла до правнучки Полины в пятом колене.