Алена Смирнова - Маска для женщины

Татьяна торопилась, поэтому отвечала лаконично:

— Нет.

— А часто она отлучалась к Вадиму? У вас ведь общая гримерная.

— У нас с ней разное расписание, и за ее отлучки я не поручусь.

Тут в комнату со стоном, заглушающим стук, влетел танцовщик, которого я уже успела потерзать расспросами.

— Привет, Полина, когда почитаем о себе?

— Скоро.

— Отлично. Твоя статья заменит дневник, я ленюсь его вести, — засмеялся он.

Но сразу страдальчески сморщился и обратился к Татьяне:

— Золотко, аспирином не богата? Вчера в окраинном ресторанчике, который ты облюбовала, все было прекрасно. А сегодня голова раскалывается.

Отзывчивая Татьяна принялась хлопотать о таблетках и воде. Я незаметно прихватила с зеркала фотографию Елены — цветной моментальный снимок в обычном наряде — и простилась. Получилось это машинально, я уже свихнулась на изображениях балерин. И лишь на улице меня осенило: я хотела понять, кого легче расписать под Нину Орецкую. Елену, посягавшего на бегемота юношу или Вадима, снимок которого я надеялась раздобыть у Мити? В конце концов есть же профессиональные гримеры, помогли бы разобраться. А эти трое все имели доступ к злополучному халату.

Слегка подзарядившись оптимизмом, я двинула в многоэтажку, с балкона которой некогда выбросилась несчастная жена Орецкого. Митя сменил квартиру, но соседка, по моим прикидкам, была в состоянии вспомнить то, о чем он умолчал. Люди всегда умалчивают о самом важном. Например, меня интересовало, какого возраста была сестра Нины, род ее занятий и семейное положение. Я действительно перебаловалась детективами. Рассуждала примерно так: выросла у нее дочь, стала балериной и приехала мстить за тетку.

— Версия как версия. Вряд ли Митя когда-нибудь встречался с племянницей.

На звонок открыл взлохмаченный парнишка лет семнадцати. Я по возможности толково попросила разрешения побеседовать с «дамой, выхаживавшей после случившейся десять лет назад трагедии Митю — Дмитрия Игоревича Орецкого».

— Кем была по жизни моя бабуля? — усмехнулся он. — Вторая прикинутая девица домогается свидания с ней. А она умерла год назад, извините.

Я догадалась выхватить из кармана фотографию Елены и показать ему, пока он не захлопнул дверь.

— Она, она, — подтвердил внук. Она… Что дальше? Что? Я поплелась к себе, достала блокнот с записями и принялась изучать их. Чем сильнее я придиралась к собственному стилю, тем неуютнее мне становилось. Потому что представить, как полковник Измайлов отреагирует на мою бредятину, было несложно. А обращаться к Вику пора настала: Мите Орецкому грозила опасность посерьезнее, чем оговор.

С Измайловым мы встретились в пять вечера возле гостиницы, в баре которой делали вкуснейший кофе. Она располагалась недалеко от управления, и ждать пунктуального Вика не приходилось. Полковник пребывал в великодушно-насмешливом настроении. Даже жалко было портить. Поэтому я не спешила.

Мы выпили по две чашки ароматного фирменного напитка и зашагали к машине.

— Вик, мне надо в Кленовый переулок. Он где-то рядом, но где именно… — приступила я к осуществлению своего коварного замысла.

— Представления не имею, — отозвался Измайлов. — Давай искать.

— Лучше спроси. Выберу тебе даму по своему вкусу и полюбуюсь, как ты, ее обаяешь. Время засекать?

Бедный Вик вытаращился на меня, потом расхохотался:

— Напрасно я не даю тебе поводов для ревности. Так, детка? Учту. Исправлюсь. Поскольку мы еще заедем домой, возбуждайся на здоровье. Но объект я выберу сам.

Навстречу Измайлову двигались три женщины. Пожилая крашеная стервозина с озорным блеском в глазах, молодая медлительная толстуха с коляской и красотка из тех, кто в троллейбусах не трясется, а в метро прячется от дождя. О мужчины! О полковник! Бросился к последней, и через минуту путь в Кленовый переулок перестал быть тайной.

— Хотел подвезти кошечку, но вовремя оглянулся на тебя, Поленька, — мурлыкал довольный Измайлов.

— Не заигрывайся, милый.

— Не посетить ли нам переулок в другой раз? Что-то меня разобрало.

— Все успеем.

Измайлов гнал машину, будто боялся перегореть. Ему повезло. Абориген Кленового переулка растолковал нам: двадцать пятого дома там отродясь не стояло.

— Пятнадцать заведомых развалюх построили, одну снесли.

Я расстроилась. Вик — наоборот.

— Не кручинься, детка, скоро я тебя утешу, — наобещал он.

Сказано — сделано. На гала-концерт мы явились окрыленными, насколько это было возможно. Лучшие артисты, изысканная публика, запах цветов и духов, шампанское и чуть нервная атмосфера прощания пьянили. До финального поклона я не вспомнила про Бориса Юрьева. Очнулась, когда зрители потянулись к выходу.

— Юрьев прошляпил восхитительное зрелище.

— Прошляпил? — вкрадчиво переспросил Измайлов.

Его голос не сулил приятных сюрпризов.

— Вик, не томи, — призвала я, чувствуя противный зуд в десне. Со мной бывает, наверно, пародонтоз какой-нибудь развивается.

— Борис превзошел самого себя, сообщил Измайлов. — Представляешь, он задержал твоего любимца.

— Сейчас? Да как он смеет, с какой стати? — взорвалась я.

Парочка лощеных господ отбежала от нас с полковником подальше.

— Тише, детка, — призвал Вик.

— Я должна увидеть Митю.

— Митю? — вскинул густые брови Измайлов. И холодно процедил: — Ты не слишком ли фамильярничаешь со звездой балета?

— Вик, милый, за что его повязали? Основания? — гнула я свое, не боясь с треском сломать.

— Он признался в убийствах, Поля. Не совсем. Но то, что мог в невменяемом состоянии совершить подобное, не отрицает. Настаивает, скорее.

«Так, Измайлов в антракте связывался с Юрьевым, который поджидал Орецкого за кулисами, вернее, уже арестовал к тому времени», — догадалась я. И взбеленилась:

— Ты несешь чушь, Вик, и Борис твой кретин. Митя был слишком пьян и не уложил бы двоих двумя выстрелами.

— Никто не оценивал его состояния по медицинским показаниям. Вдруг он притворялся? Кроме того, дорогая защитница, в подушке, которая перекочевала в его гримерную, обнаружился пистолет — орудие преступления. Не обессудь, конь о четырех ногах, а спотыкается. Если Орецкий знаменит и одарен, то это не гарантия добропорядочности.

Полковник задвинул меня в какой-то угол, вокруг не было ни души. Я поглотала слюну, потом для разнообразия воздух. И тихо-тихо сказала:

— Подушка-бегемот…

— Именно, — хищно оскалился Измайлов.

— Я собственноручно принесла ее Орецкому из комнаты Вадима. Так больно полковник Измайлов мне еще никогда не делал. Мое запястье вспухало, а Вик не замечал, волок меня к гардеробу, обещая наподдать за все сразу.

Боже, как я ненавидел Полину. А еще более себя. Доверился первой попавшейся авантюристке. Она сразу показалась мне существом не от мира сего. Нет же, преодолел подозрительность, тешился мыслью: «Не пресная девочка». И получил соответственно.

Когда ко мне в гримерку вошел лейтенант Юрьев и, свирепо покосившись на гору цветов, представил двух знакомых людей понятыми, я удивился. Когда он вспорол живот бегемоту, омертвел. Но когда он извлек из подушки пистолет, я онемел.

Не могу передать, какой сумбур творился внутри. Мне бы визжать и брыкаться. А я молчал и автоматически следовал приказаниям. Только не мог оторвать взгляда от маленькой смертоносной штуковины. Значит, она стреляла пулями, не резиновыми присосками или флажками с надписью «Банг»?

Чуть позже голову полонила другая мысль: «Вот почему Полина долго отсутствовала. Зашивала в бегемоте оружие. А врала, будто носилась за любовником Вадима по коридору. Лживая, отвратительная тварь. Предательница». Я запамятовал, которое по счету повторение этого обвинения пришелицы из преисподней сменилось судорожно мелькнувшей догадкой: а вдруг я сделал в затмении то, что сделал? Убил Вадимчика и Елену? Ужрался, потащился к моему мальчику за лаской, застал их вдвоем и, как говорится, порешил? Я читал, что мозг защищается беспамятством от непереносимых истин. Но откуда у меня пистолет? Вложили в не ведающую, что творит, руку? Кто? Полина? Почему-то же бросил ей Вадим: «Попробуй сглазить, убью». Колдунья? Гипнотизерша? Обманутая Вадимчиком женщина? Не сомневался, заведи я о ней речь, меня грубо перебьют возражением:

— За кулисами посторонние не отирались, журналисты дальше фойе не проникали.

Надо было сразу пойти к директору и проверить ее легенду про пропуска.

Однако поздно. Мои описания призрака жены вызывали у окружающих зевоту. Начни я плести нелепицы еще о какой-то Полине, психиатрическая лечебница была бы мне обеспечена. Поэтому я решил: ни звука о ней, гори все синим пламенем. А о том, что уже не знаю, убивал или нет, твердил Юрьеву битый час. В сознании всплыло: за стеной тогда раздались два хлопка. Я подумал: «Шампанское открывают, празднуют…» Не выстрелы ли я слышал? Но это воспоминание как всплыло, так и утонуло в нахлынувшем отчаянии. Поручиться за свой разум я не мог.