Александр Звягинцев - Куда смотрит прокурор?

«Типично бандитская психология, – усмехнулся Герард Гаврилович, – сначала – палачи и изверги, и тут же – все расскажу, во всем покаюсь, если скидка будет…» Дальше, разумеется, про то, что он вырос в деревне у бедной старушки, но в город работать он рано ушел, а в городе много было нищих, убогих, но место лакея у графа нашел… Вот такие повороты судьбы!

Так, а что там было дальше? Ну, разумеется, как и в «Дочери прокурора» – у графа того была дочь Жозефина, любимица графа и графских гостей… Остальное ясно: и часто шептали уста Жозефины: «Сыграй мне на скрипке, мой милый лакей». Черт его знает, где сиротинушка, выросший у бедной старушки, выучился играть на скрипке, инструменте чрезвычайно трудном для овладения, но это тогда никого не удивляло. А слова «мой милый лакей» доводили бедных пацанов до судорог…

Дальнейший текст блатного шедевра совершенно забылся, но реконструировать ход мысли ничего не стоило. Натурально, любимица графа и графских гостей воспылала жгучими чувствами к безродному скрипачу с почему-то могучими плечами и отдалась ему в закоулках графского замка… Но граф, не будь дурак, их однажды застукал, и вот тут-то выяснилось, зачем сиротинке понадобились могучие плечи – строптивого графа он тут же укокошил на месте. И отправился по пыльной дороге, закованный в цепи… О судьбе любительницы музыки Жозефины вспомнить Герард Гаврилович ничего уже не смог. Но по блатной логике выхода у нее было два – помереть от тоски по плечистому скрипачу-разбойнику или выйти замуж за подвернувшегося богатого красавца-барона.

Впрочем, какая разница, думал Герард Гаврилович, шагая домой после окончания первого рабочего дня. Важно, что эта белиберда почему-то волновала и трогала до слез в те мучительные подростковые годы… И он пропел про себя: «И часто шептали уста Жозефины…» Тут же он вспомнил и трагическую историю «Дочь прокурора» и, так как он приучал себя быть наблюдательным и искать истинную подоплеку даже вроде бы случайных фактов, подумал: не случилось ли у помощника прокурора похожей истории с дочерью? Или у кого-то другого в прокуратуре? Не из любви же к искусству переписывались слова блатной песни? «И вот эта вот Нина, эта дочь прокурора…» Интересно, кто же ее реальный прототип сегодня?

Дурацкие эти слова про «эту вот Нину, эту дочь прокурора» привязались к нему намертво. И он обреченно повторял их про себя даже в краеведческом музее, куда заглянул с целью подробнее ознакомиться с прошлым города, в который его занесла судьба. Музей ему понравился, оказалось, что в прошлом в Лихоманске жили люди, дарившие городу разные художественные произведения, приобретенные за собственные деньги. Особенно отличался в этом плане оборотистый купчина Краснобрюхов. Небось грехи замаливал, подозрительно подумал Герард Гаврилович. И тут же в какой уже раз пропел про себя идиотские слова: «И вот эта вот Нина, эта дочь прокурора…»

Откуда Герарду Гавриловичу тогда было знать, что прокурор Туз не рассказал ему того, что волновало его последнее время больше всего на свете, что приводило его то в трепет, то в ярость. Прокурор Туз не рассказал, что его единственная дочь, несравненная Василиса, судя по всему, увлеклась его злейшим врагом адвокатом Шкилем…

– И тут, Жан Силыч, судья спрашивает: «А проводился ли следственный эксперимент?» Я говорю: «Какой эксперимент?» А он: «На предмет установления, в состоянии ли был обвиняемый инвалид догнать потерпевшую бегом в том случае, когда у потерпевшей трусы находятся лишь на одной правой ноге?» Прокурор Туз с отвращением посмотрел на своего тщедушного и неудержимо лысеющего в последнее время заместителя Драмоедова, который докладывал о своем неудачном выступлении на вчерашнем судебном заседании. Рассматривалась попытка изнасилования и нанесения побоев инвалидом второй группы диспетчерше автобазы, не пожелавшей «вступать с ним в половые контакты на добровольной основе за деньги». Дело было смутное – сначала инвалид с диспетчершей вроде бы обо все договорились, уже и трусы оба почти поснимали, а потом та вдруг заартачилась, стала говорить, что она не знала раньше про протез, а когда протез увидела, так ей прямо не по себе стало, и поэтому пусть инвалид еще денег добавляет. Инвалид разъярился, потому что был уже в состоянии сексуального аффекта, и сказал, что добавить он, конечно, может, но только кулаком по морде… Причем не один раз. И рожа у него при этом была такая, что диспетчерша бросилась от него бежать в «недоснятых», как было отмечено в протоколе, трусах. А инвалид в неснятом протезе, но без трусов, поскакал, как козел, за ней, потому что у него уже там все дымилось… Ну и доскакался. Диспетчерша поскользнулась и сверзилась в какую-то колдобину, да так, что сломала руку и ногу и три месяца пролежала в гипсе без возможности работать. Мало того, перелом оказался такой сложный, что теперь ей самой приходится инвалидность оформлять. Ну, естественно, теперь она как человек, смотрящий регулярно телевизор, требовала, чтобы ей возместили и утрату трудоспособности, и моральный ущерб. А адвокат инвалида теперь доказывал, что догнать он ее на своем протезе вообще не мог ни в коем случае, в трусах она была или без трусов. И потому, получается, бежала она куда-то в недоснятых трусах по какой-то своей надобности, и инвалид тут совершенно ни при чем… – Ну а ты что? – спросил Туз, который, глядя на зализанные белесые волосики Драмоедова, представлял себе, как гогочет зал городского суда над двусмысленными подробностями, которые вытаскивает из глупой гусыни потерпевшей ловкий адвокат Шкиль.

– А что я? Сказал, как было. Не делался такой эксперимент, потому что никто из женщин не желает бегать от инвалида в трусах на одной ноге. Даже для следственного эксперимента.

– А судья что?

– Говорит: как же нам в таком случае судить?

– А адвокат?

– А адвокат говорит: гражданин прокурор, вы же понимаете, что нам для выяснения истины и вынесения справедливого приговора надо узнать об изнасиловании как можно больше – где, когда, как? Было это вообще? А может, этого и вообще не было? Как же мы можем это узнать без следственного эксперимента? Тем более если обвиняемый вами инвалид утверждает, что «страдает половой слабостью по месту жительства»?

– Это как это – половой слабостью по месту жительства? Что, дома не может, а на улице – сколько угодно?

– Да нет, Жан Силыч, это я просто выразился так для краткости… В том смысле, что у него об этом справка есть, выданная в поликлинике по месту жительства…

– Ну ты, знаешь, сокращай-то поаккуратнее, а то уж больно у тебя заковыристо получается, без бутылки не допрешь…

Драмоедов подобострастно закудахтал что-то.

Туза невольно передернуло. Бред какой-то получается. Инвалид, страдающий половой слабостью по месту жительства. Баба, снявшая наполовину трусы, а потом испугавшаяся прежде не виданного протеза и побежавшая в трусах на одной правой ноге по какой-то своей надобности…

Но во всем этом бреде ясно чувствовалась направляющая рука. И Туз прекрасно знал, чья это рука. Тут был виден почерк адвоката Шкиля. Он явно решил превратить все в посмешище – и дело, и суд, и прокуратуру. Причем в особо циничной форме. И под все эти хиханьки да хаханьки выиграть дело.

– Я ему, адвокату этому, Жан Силыч, хотел там ответить, срезать так, знаете, сказать все, что о нем думаю, на место поставить… Да потом подумал, что в зале пресса, стоит ли связываться?

– Я себе представляю, – усмехнулся Туз и даже поерзал своим громоздким телом в просторном кресле. – Тебе, Драмоедов, с ним связываться, особенно в присутствии прессы, – это как раз то, что ему и надо. Так что хорошо, что не связался. А то бы ты тоже побежал по своей надобности в недоснятых трусах на одной ноге…

Драмоедов обиженно надулся. А что поделаешь, не таким, как он, такого адвоката, как Шкиль, осаживать.

Прославился Драмоедов тем, что наглый адвокат Шкиль, тогда только объявившийся в городе, в суде его чуть до слез не довел. Это в советском-то суде! Пусть уже и продуваемом насквозь ветрами перестройки, но советском же еще!

В те годы как раз родилась идея о привлечении КГБ к борьбе с экономической преступностью. Прокуратура области, как это и положено, должна была за следствием надзирать и в суде обвинение поддерживать. Но поскольку район находился далеко, область в порядке исключения поручила это дело Тузу как многоопытному и проверенному товарищу. А Туз, надо прямо признать, поступил неосмотрительно – бросил почему-то на эту работенку Драмоедова, рассчитывая, что ушлые и высокомерные чекисты сами со всем справятся, а Драмоедов при сем лишь поприсутствует. Но чекисты оказались ребятами хотя и решительными, но привыкшими работать, не обращая особого внимания на разные тонкости Уголовно-процессуального кодекса. Драмоедов же вместо того, чтобы хоть какие-то приличия при оформлении дела соблюдать, смотрел на них с открытым ртом, как на комиссаров в пыльных шлемах, и слово неодобрительное произнести был не в состоянии.