Ирина Андросова - Бойфренд для няни

— Рит, не смей этому гаду ничего оставлять, — зудела мне в ухо Коровина, разрисовывая завитушками тетрадь.

Мы с подругой сидели на задней парте в самом дальнем углу аудитории и изо всех сил пытались сосредоточиться на деловом этикете, но у нас с Танькой это не слишком-то получалось.

— Пусть подавится моим добром, — всхлипнула я.

— Скажите, пожалуйста, какая благородная нашлась! — возмущенно заверещала Татьяна. — Хоть вещи свои забери, а то Цуцикова пассия твою шубу за милую душу сносит.

— Да что там шуба, дом жалко, я в него душу вложила, — шмыгнула я носом.

— Ладно душу, ты в него вложила бабкину квартиру на Соколе! — подлила подруга масла в огонь. — А теперь бомжуешь, по общагам, вон, мыкаешься…

От справедливости ее слов у меня перехватило горло, а из груди непроизвольно вырвался мучительный стон, похожий на сдавленное мычание.

— Коровина, Цуцик, — строго сказала молодая преподавательница по культуре речи, поглядывая на нас сквозь толстые стекла очков. — В курилке не наговорились?

С соседнего места раздался жизнерадостный гогот — это веселился Танькин парень Жорик Шмулькин по прозвищу Шмуль. Именно он выискивал и организовывал наши корпоративные гастроли, мечтая со временем заткнуть за пояс самых известных острословов неподражаемым юмором о себе, любимом, и сальными шутками на женскую тему. Упражнялся же будущий шоумен на нас с Коровиной, оттачивая красноречие по каждому удобному случаю и изводя нас глупыми анекдотами.

— Шмулькин, вас что, культура речи не интересует? — разозлилась очкастая молодуха за преподавательской кафедрой.

— Помилуйте, как же не интересует? — резвился институтский клоун. — Вы так культурно выразились: Коровина — цуцик… Милое ругательство получилось. Культурное.

Вот ведь я дура, и фамилию этого предателя взяла! Была бы себе, как раньше, Маргарита Петрова, никто бы не смеялся мне в лицо. Теперь ходи всю жизнь Цуциком! А не хочешь быть Цуциком — меняй автомобильные права, медицинский полис и прочие документы обратно на Петрову. И то и другое вызывало во мне глухой протест, если не сказать раздражение. Быть Цуциком не хотелось, бегать по инстанциям было лень. От безысходности я треснула покатывающегося со смеху Шмулькина сумкой по голове. Жорик громко ойкнул и двумя руками схватился за вздыбленный чуб, а я, не спрашивая разрешения, встала из-за парты и под возмущенные крики культурологички опрометью выскочила из аудитории.

Пусть без меня потешаются над человеческим несчастьем, если им так хочется!

Телефонный звонок застал меня в буфете, где я дожидалась Таньку. Я как раз горевала над чашкой кофе, заедая свою беду трубочкой с заварным кремом. Отправив в рот последний кусочек, я вытерла руки о салфетку и, прежде чем ответить, с недоумением уставилась на незнакомый номер, высветившийся на дисплее.

— Алле, — прочавкала я, дожевывая пирожное.

— Добрый день, из школы беспокоят, — проговорил строгий женский голос. — Ваша дочь на перемене подралась с одноклассницей. Директор в течение часа будет в своем кабинете. Он хочет вас видеть.

Трубка противно загудела мне в ухо, а пирожное встало поперек горла. Я даже пикнуть не успела, как меня уже взяли в оборот! Мало мне проблем с беременной женой моего мужа и его позорной фамилией, отравляющей мне жизнь! Теперь еще в школу вызывают! Да пошли эти Кашкины куда подальше вместе с их щедрой тройной оплатой! Тройной оплатой. Тройной оплатой? Тройной оплатой! Одним глотком осушив чашку с кофе, я подхватила вещички и побежала на институтскую стоянку, где бросила машину. Как-никак, меня вызывает директор школы. Зачем заставлять ждать занятого человека?

Всю дорогу я рисовала себе страшные картины — как белокурая Светик, придерживая розовые шортики за пояс, чтобы не свалились, пинает ногами хрупких одноклассниц. Уж что-что, а драться эта девочка умела не хуже Брюса Ли. Что ни говори, а закалка, полученная в боях с братцем, стоила пары лет, проведенных в стенах Шао Линя.

Но в кабинете директора, как ни странно, меня встретила вовсе не ангелоподобная Светланка, а хмурая Лиза. Лицо старшей из детей Кашкиных, как и намедни, было вульгарно разрисовано, но на этот раз цветовая гамма претерпела кардинальные изменения. Сегодня Лизка сделала себе макияж в стиле фильмов ужасов. Это, вне всяких сомнений, давала себя знать история о купчихе, рассказанная суеверной бабой Зиной. Должно быть, Лизка навела в Интернете справочки о готах и, готовясь к походу в «Аскольдову могилу», старалась соответствовать.

Сквозь плотный слой пудры на щеках девчонки пробивался не предусмотренный готической традицией боевой румянец. Черные тени вокруг глаз размазались еще больше, образовав круги, как у панды, а темно-бордовая помада на губах окончательно довершала облик классического шута из буффонады. Хотя, что уж там скрывать, было заметно, что Лизавета изо всех сил старалась походить на Мару Рюмину из мистического сериала. И только топик и лосины были все того же канареечного оттенка, что делало облик юной девы совсем уж гротесковым.

Я заглянула в кабинет как раз в тот момент, когда Лизавета, захлебываясь словами, оживленно тараторила, в упор глядя на плотного усатого мужчину, восседавшего за письменным столом у окна.

— Ну, двинула я Ольке разочек, и что с того? — верещала Лизка. — Это наше с Олькой дело, мы со Смирновой сами разберемся. Я, может, больше не хочу быть Бритни Спирс, а хочу быть Марой Рюминой. А Олька, главное дело, не согласна. Она, видите ли, очки от солнца, как у Шакиры, только что купила!

— Добрый день, меня вызывали, — подала я голос от дверей.

— Оу, Марго пришла, — воодушевилась моя воспитанница.

— Девушка, вы к кому? — тут же насторожился усатый толстяк, переставая сверлить Лизавету мрачным взглядом и переключаясь на меня.

— Я к директору школы, — пролепетала я. И неуверенно добавила: — Мне звонили по поводу драки.

— Вы Нина Сергеевна? — допытывался директор.

— Нина Сергевна прийти не может, — пустилась я в пространные объяснения. — Она очень занята научной работой, а у меня как раз нашлось свободное время между второй и третьей парами…

— Я же просил вызвать мать Кашкиных, — разозлился усач. — Лиза Кашкина, зачем ты продиктовала секретарю телефон этой девицы?

— Марго — наша няня, — снисходительно пояснила Лизавета, не отрывая глаз от угла директорского стола, на котором она ладошкой разглаживала ремень своей оранжевой торбы.

— Встань нормально, когда с тобой разговаривают, — вспылил директор.

Лизка перестала утюжить рукой дерматин ремня, закинула сумку на плечо и, вытянувшись по стойке «смирно», чуть слышно пробормотала:

— Какая вам, Михал Андреич, разница, кому на меня ябедничать?

— Кашкина, ты свободна, — махнул рукой на дверь Михал Андреич.

И, хищно улыбаясь, повернулся ко мне.

Сказать по правде, я до смерти боюсь директоров и завучей. И даже перед учителями я чувствую себя не в своей тарелке, хотя закончила школу целую вечность назад. Я никогда не могла нормально ответить у доски, даже если знала материал так, что он отскакивал от зубов, как горох от крышки рояля. Но стоило мне взять в руки карандаш, как я внятно и связно излагала на бумаге даже то, о чем пять минут назад не имела ни малейшего понятия. В общем, надо признать, что я всю жизнь теряюсь под скептическими взглядами учителей, как безбилетник перед кондуктором. Поэтому я заранее сжалась в комок, готовясь к глухой обороне. И я оказалась права. Щадить меня здесь никто не собирался. Как только за Лизкой закрылась дверь, директор всем телом подался вперед и устремил на меня испепеляющий взгляд.

— Безобразие, — выдохнул он после минутного молчания, — старшеклассницы дерутся, как пьяные матросы, а матерям и дела нет! Они, видишь ли, заняты научной работой! Это какой же такой научной работой они заняты, позвольте вас спросить?

И мне ничего не оставалось делать, как трусливо выдохнуть:

— Нина Сергеевна психолог. Консультирует по семейным вопросам.

Таких удивленных глаз, какими уставился на меня Михаил Андреевич, мне не приходилось видеть ни до, ни после нашей беседы.