Ольга Степнова - Леди не по зубам

– Его задушили ремнём от собственных брюк!!

– Не слепой!

Розовая рубашка директора интерната самым жутким и нелепым образом гармонировала с розовым сарафаном Беды.

– Пока кинопроектор работал, я покурить вышел, – дрожащим голосом сообщил Герман Львович и кивнул на соседствующую с операторской дверь, которая оказалась дверью мужского туалета. – Выхожу, а он тут лежит… Мёртвый, синий! Ремень на шее… Я и заорал. Сразу скажу – ничего не видел, ничего не слышал, вот вам крест! – Он заученно перекрестился и затравленно огляделся, будто ища подтверждение, что ему все поверили.

– Нужно вызвать милицию! – сдавленно сказал из толпы женский голос.

– Детей уведите! К телу не подходите, следы затопчете! – крикнул я, но тут же махнул рукой – какие тут к чёрту следы, если сотни ног уже потоптались на месте преступления. Тем не менее, что-то стало происходить вокруг, педагоги справились с ситуацией, и толпа детей организованно потянулась вниз по лестнице, на первый этаж. Через минуту рекреация опустела.

Я ещё раз посмотрел на Оскара Васильевича.

Пиджачок нараспашку, в брюках нет ремня, – он затянут на шее, и под ним видна страшная, бурая полоса. Глаза закрыты, под ними залегли тёмные тени, лицо синюшное, а между полосками тонких губ торчит синий язык. Неприятнее зрелища я в жизни не видел, особенно если учесть, что всего час назад это был весёлый, жизнерадостный дядька, от гостеприимства которого было трудно отбиться.

– А может, он сам повесился? – прошептала Викторина у меня за спиной, всё ещё держа у своих щёк Винни и поросёнка.

– Ага, снял ремень и так на шее бантиком завязал, что задохнулся, – усмехнулась Беда. – Не несите чушь, Викторина Юрьевна. Его задушили. Тебе не кажется странным, что человек вышел из туалета, вытащил из штанов ремень, отдал его убийце и дождался, пока тот задушит его? – обратилась Элка ко мне.

– Ничего мне не кажется! – с горечью сказал я, встал и отошёл от тела к окну, где за стеклом вовсю разгулялся летний, погожий день. Пели птицы, светило солнце, беззаботный ветер трепал глянцевую листву высоких деревьев.

Приятное путешествие превращалось чёрт знает во что.

Сначала я свалял дурака, подсадив в автобус какого-то проходимца, потом не проверил информацию Викторины и выпустил на сцену Беду, а теперь… теперь этот задушенный ремнём Сикорук. Хорошо, что вся наша команда во время убийства была у всех на виду. Кроме Германа Львовича, разумеется, но вряд ли кому придёт в голову заподозрить в убийстве бледного, трясущегося от страха, физически слабого Обморока.

Чёрт, ну почему этого Оскара не убили, к примеру, вчера, когда нас здесь ещё не было?..

Подлая это была мыслишка, но, каюсь, она пришла мне в голову в эту минуту.

– Человек, который задушил директора интерната, был физически сильный, – словно прочитав мои мысли, сказала Беда. – А ещё, Оскар Васильевич хорошо знал убийцу, иначе как бы он подпустил его так близко к себе, да ещё вручив при этом собственный ремень!

– Встань! – со стоном сказал я. – Встань, пожалуйста, и отойди от тела! Кому надо, те разберутся во всём без тебя.

Она и не подумала меня послушаться, впрочем, я на это особо не надеялся.

– Герман Львович, вы не заметили, директор в актовый зал заходил? Он оттуда в туалет вышел? Или он в зал вообще не заходил?!

– Да не знаю я! – взвыл Герман Львович. – Не видел! Говорю же, вышел покурить, пока кино крутится, а он тут лежит, ещё тёпленький!

– Вы что, щупали его? – не удержался я от вопроса.

– Нет, да… то есть не щупал, конечно! – покраснел математик. – И так было видно, что он готов. Я образно выразился, насчёт «тёпленького».

– Вы, главное, при милиции образно не выражайтесь, – посоветовала Беда. – А слышать вы ничего не слышали? Шум, шорох, крики, подозрительную возню?!

– Не-ет! Не слышал! Здоровьем клянусь, покурить вышел, а он тут тёп… задушенный насмерть лежит! – Кажется, Герман был близок к истерике. В отличие от Беды, он вовсе не хотел восстанавливать все подробности происшествия – вспоминать, анализировать и делать какие-то выводы. Виктория Юрьевна и та выглядела спокойнее, чем математик.

Ганса нигде не было видно, наверное, он пошёл вызывать милицию.

Я подошёл к Элке, взял за плечи и заставил подняться.

– Прошу тебя, умоляю, – сказал я, глядя ей прямо в глаза, – не лезь с таким упорством не в своё дело. Не выспрашивай, не вынюхивай, не приставай к людям, не… создавай нам новых проблем!

Зная Элку, я имел полное право так говорить. Её замашки криминального репортёра плавно деформировались в пошлый энтузиазм сочинителя детективов, который в каждой мелочи видит подсказку к загадочному, леденящему душу сюжету.

А тут такая «добыча» – труп!

Задушенный брючным ремнём!!

И не где-нибудь – в интернате для бедных сирот!

И не кто-нибудь, а директор!!

Если честно, меня немного пугала Элкина страсть ко всему криминальному.

Помнит ли она, что директор был добродушным, жизнерадостным дядькой, который кормил нас пирожками с капустой? Помнит ли она, как он радовался спонсорскому телевизору, видеоплейеру и другим подаркам?! Помнит ли, что у него было замечательное, редкое и смешное имя?..

Или он стал интересен для неё, только став трупом со стрингуляционной полосой на шее?!

Я ещё раз заглянул Элке в глаза, пытаясь разглядеть её до печёнок, до самых недр не понятой мною души…

– Мог ли это сделать воспитанник интерната? – задумчиво спросила у меня Элка. – Какой-нибудь шестнадцатилетний бугай, у которого был зуб на директора?! Чёрт, я бы с удовольствием поговорила с детьми, они много что знают, могли бы дать ниточку…

– Лучше бы ты сурдопереводом занималась! – Я оттеснил Беду от тела к подоконнику. Мне было неприятно, что на нас смотрят Викторина и Герман. Мне даже было немного стыдно, что Элка меня не слушает, продолжая гнуть свою линию.

– Иди хотя бы переоденься, – процедил я сквозь зубы.

– Хорошо, господин, – дурашливо потупив глаза, ответила Элка и, покачиваясь на свих каблуках, пошла вниз по лестнице, на первый этаж, – туда, где находилась наша комната.

Все принятые в таких трагических случаях формальности были соблюдены.

Специальные службы упаковали тело в чёрный пластиковый мешок и увезли.

В интернате стояла зловещая тишина, дети сидели по своим комнатам, воспитатели собрались на кухне, одни плакали, другие шептались, атмосфера трагедии витала в воздухе; трагедии и настороженного недоверия к обитателям родного дома, которым был интернат – кто?

Кто мог это сделать?!

Оперативники небрежно и наскоро всех опросили. Их заинтересовала наша команда, но, выяснив, что все мы во время убийства находились в актовом зале, менты потеряли к нам интерес. Чуть дольше они пытали бедного Германа Львовича, но и его отпустили, поняв, видимо, что Обморок не способен и мухи обидеть.

Беда не провела в комнате, где оперативники опрашивали свидетелей, и пяти минут. Она вылетела оттуда злая и красная, но на мои расспросы, чем её разозлили местные Пинкертоны, фыркнула только: «Козлы деревенские! Повесят труп на местного алкоголика и дело с концом».

Больше я не смог от неё ничего добиться.

Думаю, Элка попыталась дирижировать следствием, но деревенские опера только посмеялись над ней и выгнали. Одно радовало: она сменила легкомысленный сарафанчик на привычные джинсы и майку.

В семь часов вечера мы погрузились в автобус и двинули в путь. Настроение у всех было ни к чёрту. Только Ганс напевал под нос какую-то заунывную армянскую песню, да Рон поскуливал ему в унисон.

Следующим пунктом нашего назначения было село Бобровниково. Посовещавшись, мы решили, что, отъехав от Тайменки сто километров, разобьём для ночёвки лагерь, чтобы отдохнуть от дневных переживаний и хорошенько выспаться. Элка была единственной, кого не выбил из колеи сегодняшний день. Как только мы тронулись в путь, она уселась с ногами на свою полку, достала тетрадь и что-то застрочила в ней куцым, плохо отточенным карандашом.

Творческий кризис удрал от неё, словно пугливая мышь при внезапно включенном свете. А вместе с ним удрала и Элкина скука.

Это было светопреставление.

Я проснулся от того, что замёрз.

Вылез из шалаша, который наскоро соорудил накануне вечером из веток, и… глазам своим не поверил.

На зелёной траве, на изумрудной листве деревьев, на пеньках, на кустарнике, на сухих ветках прошлогоднего сухостоя – везде, где только мог обозреть глаз, – лежал снег. Он мерцал в лучах утреннего солнца, ослепляя своей белизной.

– Элка! – стуча зубами от холода, я потряс за плечо Беду, которая спала рядом, на надувном матрасе. – Элка!!!

– М-м-м, – промычала она, повернулась на другой бок и громко всхрапнула.

Разбудить Беду, когда её организм требовал сна, было практически невозможно, но у меня были кое-какие навыки.