Пьер Сувестр - Фантомас

Признаться, жандарму Моррану выпала не самая сложная задача.

Двое бродяг в наручниках тихонько сидели в углу возле плиты и, судя по их унылому виду, совершенно не собирались убегать.

Они были очень не похожи один на другого.

Первый, высокий здоровяк с сальными волосами и надетой на макушку жокейской шапочкой, молча покусывал свисающий ус и бросал вокруг себя, в том числе и на своего товарища по несчастью, мрачные, беспокойные взгляды. Он был обут в галоши, а в скованных руках с трудом удерживал увесистую палку.

На вопрос жандармов, как его имя, он ответил: «Франсуа Поль».

Другой субъект, обнаруженный ночью на задворках фермы в тот момент, когда он пытался спрятаться в стогу сена, являл собой классический тип деревенского бродяги.

Его голову покрывала старая бесформенная шляпа, из-под которой во все стороны торчали где рыжие, а где седые лохмы. Лица было совершенно не видно из-за густой, косматой бороды, и только глаза, живые, блестящие, сновали с предмета на предмет: бродяга с явным любопытством разглядывал жилище, в которое его привели жандармы.

За плечами его болталась котомка, набитая всевозможным барахлом.

В то время, как его товарищ хранил мрачное молчание, этот болтал без умолку. Время от времени он толкал соседа в бок и быстро шептал:

– Слышь, ты, а сам-то откуда будешь? Похоже, нездешний… Я тебя в наших краях что-то не встречал! Меня-то здесь каждая собака знает – Бузотер, слыхал небось! Так меня здесь прозвали.

Потом он фамильярно обернулся к жандарму.

– А, мсье Морран, мое почтение! Ну, с вами-то мы давние приятели. Ведь это, поди, уже четвертый или пятый раз, как вы меня схапали!

Второй бродяга удостоил Бузотера презрительного взгляда и произнес низким мрачным голосом, вполне соответствовавшим его виду:

– Похоже, приятель, ты сильно гордишься тем, что попадаешься к легавым в руки так часто.

Болтун осклабился:

– Что ж, случается время от времени. Только все зависит от того, что под этим понимать! Зимой, да еще в мороз, я никогда не откажусь отдохнуть в теплом местечке вроде этого.

Летом – другое дело, летом легавым придется попотеть, чтобы меня найти! Да и воровать летом нет особой нужды. Все, что нужно, можно найти возле дорог, не греша против заповедей.

Бузотер захихикал.

– Летом эти олухи крестьяне раскидывают свое барахло где попало, грех не поднять. Это зимой они дрожат над своими вещами и прячут все под замок.

Если уж меня и замели сегодня ночью, так это наверняка из-за кролика мамаши Шикар, черт бы побрал старую жадину!

Жандарм, до того слушавший разглагольствования бродяги вполуха, вмешался в разговор:

– Так это твоя работа, паршивец!

В ответ снова раздалось хихиканье.

– Ну и вопросики вы задаете, мсье Морран! Просто смешно! Можно подумать, вы этого не знали и сцапали меня только потому, что полиция соскучилась по старине Бузотеру!

Второй бродяга мрачно усмехнулся и тихо прошептал соседу на ухо:

– Похоже, приятель, кроликом ты тут не отделаешься. Тут заваруха посерьёзней. Сдается мне, что нас замели из-за убийства хозяйки этой хоромины…

Бузотер беспечно отмахнулся:

– Ах, это…

Лицо его выражало полное безразличие.

В этот момент в кухню вернулся бригадир жандармов. Суровым голосом он скомандовал:

– Называющий себя Франсуа Полем, следуйте за мной. Господин следователь желает вас допросить.

Задержанный подошел к бригадиру и покорно позволил себя увести.

Бузотер, лишившись общества себе подобного, остался один на один с жандармом. Он бросил на него хитрый взгляд, ухмыльнулся и удовлетворенно произнес:

– Ну что ж, в добрый путь. Похоже, сегодня обойдемся без обычной волокиты!

Морран не отвечал, соблюдая надлежащую дистанцию, но бродяга принадлежал к племени неисправимых болтунов. Он не унимался:

– А по мне так все едино – что свобода, что предвариловка, что тюрьма. Тюрьма еще и получше. Государство о тебе позаботится и накормит, и напоит, и спать уложит. К тому же, говорят, Бривская тюрьма после ремонта – просто дворец, пальчики оближешь!

Бузотер замолчал, но не надолго. Вскоре он заерзал на стуле и втянул носом воздух.

– Черт побери! – воскликнул он. – Да тут пахнет, как в раю!

Потом, не стесняясь, окликнул кухарку:

– Эй, послушайте-ка, мадам Луиза! Не найдется ли у вас чего-нибудь пожевать для меня?

Кухарка обернулась, побагровев от возмущения. Бузотер продолжал, как ни в чем не бывало:

– Ну не надо так кипятиться, моя милая! Разве вы меня плохо знаете? Я ведь часто приходил к вам и забирал разное старье. И вы мне никогда не отказывали. Чем же я теперь вам насолил?

Помните, в прошлый раз вы отдали мне старые ботинки мсье Доллона? Так что ж, они мне отлично подошли, не жалуюсь! А уж отказать старине Бузотеру в куске хлеба – это, я вам скажу…

Он поднял глаза к небу, словно призывая Господа в свидетели творящейся несправедливости.

Болтовня бродяги тронула доброе сердце старой кухарки, и она в нерешительности взглянула на жандарма, как бы ища поддержки. Морран пожал плечами и, беззлобно посмотрев на Бузотера, сказал:

– Что ж, мадам Луиза, если человек голоден, почему бы не дать ему поесть. В конце концов, мы ведь его не первый день знаем. Откровенно говоря, я не верю, чтобы он мог натворить что-нибудь серьезное.

Бродяга энергично закивал головой:

– Господь с вами, мсье Морран, каждый скажет вам, что от Бузотера вреда не больше, чем от малого ребенка! Конечно, я не могу пройти мимо бесхозного барахла, но ведь как не попятить вещь, если плохо лежит, а? Ну еще, бывает, стяну какую мелочь для пропитания, кролика там, или курочку, когда мочи нет видеть, как она кудахчет в кустах, а у меня со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было.

Это так, я и не отпираюсь. Но что-нибудь серьезное – Боже упаси!

Спасибо, вот спасибо, хозяюшка…

Растроганная Луиза протянула Бузотеру большой кусок хлеба, который тот проворно засунул на дно своей объемистой котомки.

И тут же продолжал:

– Интересно, что тот малый плетет сейчас следователю? Небось, несладко ему приходится. Сразу видно, что он не умеет ладить с судейскими.

То ли дело я! Как завижу какого-нибудь стручка в черной мантии, сразу делаюсь паинькой, просто во рту сладко, и знай себе повторяю: «Да, господин судья? Вы совершенно правы, господин судья!» Они и рады… Они ведь к вечеру просто больными себя чувствуют, если за день не засадят в кутузку ни одного честного человека…

Тут главное – не возражать. Тем более, что все равно бесполезно.

Ну, а потом встает прокурор и как рявкнет: «Стой смирно, Бузотер, и слушай приговор!», как будто, если обращаться ко мне вежливо, то я хуже слышу. Ну, я подбираю брюхо и ем его глазами, а он навешивает мне – две недели, три недели – по-разному бывает…

А мне что, я не в обиде!

Тут в кухне снова появился бригадир и сообщил Моррану:

– Похоже, зря мы с ними возились. Первого отпустили, а что касается этого неряхи, то господин де Пресль считает, что на него нечего тратить время.

Бузотер просиял:

– Выходит, мне можно сматывать отсюда?

Однако ликование его тут же прошло, и он с беспокойством взглянул в окно, за которым уже начинал накрапывать дождь.

Бригадир не смог удержаться от улыбки.

– Ну нет, мой милый, тебе придется-таки отдохнуть в кутузке. Или ты забыл про кролика, которого слямзил у мамаши Шикар? Так-то, Бузотер. За такие поступки положено отвечать.

Давай-ка, собирайся!

День стоял неласковый, пасмурный, хмурый.

Шарль Ромбер и его отец с самого утра уныло бродили по коридорам замка, не зная, куда себя деть, и лишь после обеда им наконец нашлось занятие. Вместе с Терезой и баронессой де Вибрей они уселись за огромный круглый стол и принялись надписывать на бесконечном множестве конвертов с траурной каймой адреса родственников или знакомых маркизы де Лангрюн.

Похороны несчастной были назначены на завтра, и отец с сыном, разумеется, собирались на них присутствовать. Баронесса де Вибрей долго упрашивала Терезу переночевать у нее в Кереле, но безуспешно…

Прочитав в газетах всевозможные слухи и сплетни о драме в замке Болье, Этьен Ромбер обратился к сыну необычайно серьезно:

– Поднимемся наверх, мой мальчик. Нам необходимо поговорить.

Они поднялись на второй этаж. Дойдя до спальни Шарля, господин Ромбер, казалось, заколебался. Потом, словно приняв внезапное решение, вошел в комнату сына, явно предпочтя ее своей.

Шарль Ромбер, донельзя подавленный и утомленный всеми неожиданно свалившимися на него событиями, начал устало раздеваться. Отец подошел к нему, сдавил руками его плечи и глухим голосом приказал:

– Признавайся же, несчастный! Признавайся мне, твоему отцу!

Шарль отступил, страшно побледнев:

– В чем?!