Клод Изнер - Талисман из Ла Виллетт

У Жозефа перехватило дыхание, он сложил газету, положил ее рядом с бюстом Мольера, почесал в затылке и пробурчал себе под нос:

— Вот подлецы! А ведь я с октября жду от них ответа! Мы же даже договор не обсудили! Аванс в двести франков — пустяк! На сей раз я потребую тысячу! Клюзель упрется, это ясно. Я уступлю, соглашусь на восемьсот, иначе… — Он потер руки. — Меня ждут слава, почести и все такое прочее! Нет, ну что за негодяи! Задержали публикацию моего шедевра, чтобы потешить самолюбие этого жалкого писаки Пеллетье-Видаля! Стиль — ужасный, интрига — пошлая! Зато он обедает с Полем Бурже!

Морис Ломье направился к камину, но тут в магазин ворвалась дама в шляпе с перьями, оттолкнула его и ринулась к Жозефу.

— Олимп, какой приятный сюрприз! — прощебетали «бабищи».

— Мсье Пиньо, будьте так любезны принести мне «Несчастья Софи» графини де Сегюр, урожденной Ростопчиной, я собираюсь читать ее близнецам моей племянницы Валентины — Гектору и Ахиллу.

— Эта книга, должно быть, на складе.

— Так не медлите, молодой человек, сбегайте за ней, и поживее!

— А кто будет стеречь лавку?

— От кого, от нас? Неужели вы усомнитесь в нашей честности? — воскликнула Олимп де Салиньяк.

Рафаэль де Гувелин — дама с собачками — бросив на Жозефа заговорщический взгляд, проговорила:

— Чудесная история! Весьма поучительное чтение! Все мы плакали над главой, где Софи хочет вылечить свою куклу от ужасной мигрени, прописывает ей горячую ножную ванну, и восковая любимица остается без ножек. Так трогательно!

— Дорогая, а вы уверены, что пересказываете близко к тексту?

— Совершенно уверена, Олимп. Я до сих пор вздрагиваю, вспоминая то место, когда наивная Софи отрезает головы несчастным золотым рыбкам.

— Хм… Пожалуй, я лучше я куплю мальчикам оловянных солдатиков. Да, именно так, это поможет воспитать в них чувство долга и любовь к родине. Вы идете, мадам?

Зашелестели шелка, по залу пробежал сквознячок, и дамы, не попрощавшись с Жозефом, покинули магазин, прихватив с собой старичка, отиравшегося рядом с госпожой де Реовиль.

Взгляды Мориса Ломье и Жозефа схлестнулись, как у двух дуэлянтов, готовых драться насмерть, вот только поединок вышел словесный.

— Кого я вижу! Кабацкий Рубенс!

— Будь я проклят, если это не Дюма для бедных! Как поживает ваша Дульсинея?

— Не тешьте себя иллюзиями, Айрис теперь — госпожа Пиньо.

— Париж кишмя кишит одинокими музами. Передайте вашей супруге мои соболезнования.

— По какому поводу?

— Она променяла драгоценную свободу на суровые будни супружества. Сожалею, что побеспокоил вас…

— Именно что побеспокоили! Убирайтесь!

— Не раньше, чем поговорю с мсье Легри, у меня к нему важное дело.

— В таком случае, я буду избавлен от вашего присутствия: мой шурин сейчас находится на улице Фонтен.

— Неужели милейший Легри позволяет вам, своему зятю, оставаться простым приказчиком? Это же эксплуатация!

— Я запрещаю вам…

— Прощайте, о счастливейший из супругов! — пропел Морис Ломье, приподнимая берет. — И передайте вашей достойной половине, что я готов запечатлеть ее в профиль в анфас, в фате или без фаты — как она того пожелает!

Пока Жозеф поискал глазами, что бы швырнуть нахалу в голову, Ломье испарился.

Гнев Жозефа стих, но его одолели черные мысли. Да, он действительно ничтожество — и в книжном деле, и в литературе. Айрис его не любит, а младенец родится горбатым.

— Малыш, я приготовила на ужин твое любимое блюдо, тебе пора подкрепиться, — громогласно заявила, входя в лавку, его мать. — Я поставлю его в буфет, тебе останется только разогреть.

Мысль об ужине вернула Жозефу жизнелюбие.

«Блеск! Сочный ростбиф с жареной картошкой!»

Таша задумчиво покусывала ноготь большого пальца, размышляя, какую из двух картин выбрать: портрет обнаженного мужчины со спины или парижские крыши в сумерках. Ей хотелось посоветоваться с Виктором, но тот проявлял снимки, закрывшись в лаборатории, и она удержалась от искушения.

— Пусть будут крыши.

Осенью 1893 года, в присутствии ближайших родственников, они поженились в мэрии Девятого округа, после чего уговорились не мешать друг другу в работе. По утрам каждый отдавался своей страсти: он — книготорговле и фотографии, она — живописи и иллюстрированию. Если удавалось выкроить свободный часок, они вместе обедали на улице Фонтен. Хозяйством в доме ведал бывший метрдотель Андре Боньоль, избавивший супругов от услуг Эфросиньи Пиньо, которая всюду совала любопытный нос.

Если днем встретиться не получалось, супруги ужинали вдвоем, хотя Таша часто задерживалась в городе: ей приходилось встречаться с заказчиками и коллегами, а еще она давала уроки акварели в студии своей матери Джины. Она испытывала вину по отношению к Виктору, и хотя он уверял ее, что не обижается, старалась хотя бы по воскресеньям уделять мужу внимание. Они подолгу нежились в постели, гуляли по набережным Сены или отправлялись наслаждаться природой за город.

Таша очень боялась официального статуса супруги, но после замужества ее независимость ничуть не пострадала. Виктор был как никогда заботлив и внимателен, а их взаимное влечение ничуть не слабело с годами.

«Супружеская жизнь подобна процессу топки печи: если тяга слишком сильная, разгорается пожар, а если кислорода не хватает, начинается чад», — утверждал Кэндзи. Но Таша опасалась, что совместный быт может породить опасную для любви скуку.

«К черту! Ты должна доверять любимому человеку. Он, как и ты сама, ненавидит правила и плюет на условности! Carpe diem![21]» — сказала себе она.

Владелец «Ревю бланш» Таде Натансон,[22] с которым она недавно начала сотрудничать, прислушался к совету Жана Вюйара[23] и согласился в конце месяца выставить двадцать работ Таша на улице Лаффит.

— Двадцать, вы поняли? И отберите лучшие! — сказал он ей.

Она не должна ошибиться, а значит, придется просмотреть все парижские крыши, мужскую и женскую обнаженную натуру, античные сюжеты и ярмарки.

Таша поставила рядом «Семью канатоходцев» и «Укротительницу хищников». Кажется, этот тигр похож на чучело толстого кота. Грудное мяуканье подтвердило ее сомнения. Полосатая кошка, год назад подобранная Жозефом на улице, которой хозяева не удосужились придумать кличку и так и звали Кошкой, нетерпеливо помахивала пушистым хвостом, требуя, чтобы ее выпустили погулять.

— Ты права, моя красавица, голосуем за икарийские игры.[24]

Таша приоткрыла дверь мастерской, смотрела, как кошка перебегает через двор, и задумчиво мяла в руках кружевные перчатки, борясь с искушением отправиться в фотолабораторию к Виктору.

Кошка с трудом протиснулась в свой лаз и потрусила в сторону кухни. Справив нужду, она принялась шумно скрести когтями пол, давая хозяевам знать, что все в порядке и за ней нужно убрать. Виктор промыл снимки в цинковой ванночке, повесил их сушиться, погасил керосиновую лампу с замазанным красной краской колпаком и покинул лабораторию.

Она располагалась прямо в квартире. Там еще имелись кухня, туалетная комната и просторная спальня, куда при переезде с улицы Сен-Пер Виктор ухитрился втиснуть свой письменный стол с откидной крышкой и конторку. На стенах висели акварели Констебля, два портрета Гейнсборо и наброски тушью фаланстеры Фурье. Выполненный сангиной портрет матери Виктора, Дафнэ, в овальной раме соседствовал с изображением Таша в костюме Евы и портретом Кэндзи. Виктору пришлось расстаться с массивным столом и шестью стульями, но застекленный книжный шкаф он сохранил. Открыв дверцу, он взял с полки «Галантные празднества» Верлена, улегся на кровать и стал перелистывать томик в поисках любимого стихотворения:

Чувство эротического наслаждения медленно погружало Виктора в сладостную истому, из которой его вывела Кошка: она вдруг решила, что ей совершенно необходимо размять лапки.

— Ах ты гадкое животное! — ойкнул Виктор. — Прекрати вертеться! — шепнул он и протянул руку, чтобы погладить пушистую красавицу, к которой успел привязаться.

Когда она окотится? Таша уверяет, что со дня на день. Что они будут делать с выводком котят? Неужели придется обратиться к милосердному Раулю Перо, секретарю комиссариата Ла Шапель, покровителю бездомных собак и оставшихся без хозяев черепах?

Он представил себе беременную Таша. Фигура Айрис уже заметно округлилась, что давало повод подозревать, что она и Жозеф нарушили запрет Кэндзи и познали друг друга задолго до того, как их благословил кюре прихода Сен-Жермен-де-Пре. Сам Виктор не принимал никаких мер предосторожности в интимных отношениях с женой, но Таша оставалась хрупкой и тоненькой, как девочка. Виктор был доволен — перспектива стать отцом его пока что не воодушевляла.