Елена Логунова - Джип из тыквы

Он кричит:

– Кто получил ИНН, покайтесь и больше так не делайте!

Вокруг него человек десять благодарных слушателей. Все кивают, хлопают в ладоши, предают анафеме налоговую службу.

А я даже не знаю, есть ли у меня ИНН? У меня ведь даже паспорта не было, пока Макс мне его за деньги по блату не выправил. Он сказал, что я все свои документы куда-то дела, а куда – неизвестно. Может, сожгла, может, в окно машины выбросила, когда катила голышом в неведомую даль.

Версия про окно машины кажется не лишенной смысла. Что-то такое мне смутно помнится. Очень, очень смутно.

– Что нас всех спасет? ИНН? – с нескрываемым сарказмом спрашивает мужик на ведре.

Что спасет меня, кто бы мне сказал? Я-то на Макса надеялась, а он, выходит, обманщик…

– Вера, – отвечают оратору из толпы.

– Что? Громче! – он взмахивает руками, как дирижер.

– Вера! – истошно орет какая-то женщина. – Вера!

Дзинь! В моей голове как будто разбивается что-то стеклянное. В глазах темнеет, и я слышу отчаянный женский крик:

– Вера! Верочка!

Голыми руками (куда делись перчатки?) я выкручиваю руль, и машина криво, боком уходит в пропасть.

– Господи, нет! Не надо! Я не хочу!

Я крепко-крепко сжимаю ненужный руль и, продолжая кричать, зажмуриваюсь.

– Вот и хорошо, вот и славно, – уютным басом приговаривает женщина в белом, старательно подтыкая одеяло.

Ее усилиями я крепко зафиксирована на кровати. Если даже захочу вскочить или забиться в истерике – не смогу, одеяло меня удержит: я в нем, как кенгуренок в материнском кармане. В тепле и покое.

Да и желания истерить и вскакивать у меня нет. Мне сделали пару уколов, и теперь пропали все желания, кроме одного: спать, спать, спать.

– Вот и поспи, вот и правильно, – мягко рокочет женщина в белом. – Сон – это лучшее лекарство. Поспишь, проснешься – и все будет по-другому.

Хочется верить!

Я закрываю глаза. А когда открываю их снова – вижу, что женщина в белом была права: кое-что изменилось.

Главным образом, она сама. Обширная тетечка с шаляпинским басом чудесным образом превратилась в тоненькую девочку с нежным голосом.

– Проснулись? Вот и чудненько, доброе утро! – мелодично чирикает она и откладывает в сторону планшетный компьютер. – Как самочувствие? Чего-нибудь хотите?

– Пить, – хрипло прошу я и сажусь в постели. – И есть.

– Сейчас все будет, я закажу завтрак, – обещает девочка и идет к старомодному телефону, в лучших традициях прошлого века закрепленному на стене в подобии прихожей.

– У вас какой стол? – кричит она оттуда.

– Стол? – недоумеваю я.

Я уже привыкла, что доктора все время интересуются стулом пациентов, но столом?

– Номер диеты у вас какой? – розовый девочкин пальчик с аккуратным маникюром замирает над дырочкой телефонного диска.

– Не знаю, – отвечаю я. – Не помню. Я, видите ли, о себе вообще ничего не помню.

О, только не это!

Мой рот кривится, глаза наполняются слезами, нос издает трубный слоновий звук.

Все, это уже невозможно остановить. Я самозабвенно рыдаю.

Милая девочка приносит мне чистую махровую салфетку и вместо утешений деловито говорит неожиданное:

– Знаете, слезы разъедают кожу, потом раздражение будет! – после чего возвращается к телефону.

Я машинально вытираю лицо насухо (кому нужны прыщи, в самом деле?) и слышу, как девочка в прихожей распоряжается:

– Фабрика-кухня? Пришлите в тринадцатый номер праздничный ужин «Медовый месяц».

Потом она возвращается в комнату и, заговорщицки улыбаясь, говорит:

– Завтрак по пятому диетическому столу – это ведь не то, что нам сейчас нужно, правда? Я Лариса. А вас как зовут?

– Ма…

Я собираюсь ответить «Мария», но осекаюсь. Я и раньше сомневалась в том, что Мария – мое настоящее имя, а теперь и вовсе уверена, что это не так.

Женский крик «Вера! Вера!» – перевернул мою душу, и со дна ее поднялось отчетливое воспоминание. Всего одно, зато какое – сам момент аварии! Очевидно, что имя Вера для меня – не пустой звук. Уж точно, оно мне ближе, чем Мария.

– Ма… Мое имя Вера, – отвечаю я.

– А в карточке написано Мария, – недоумевает наблюдательная девочка.

– Мария-Вера, – находчиво выкручиваюсь я. – Двойное имя.

– Как Хуан-Карлос и Хосе-Игнасио? Должно быть, когда вы родились, ваша мама фанатела от мексиканских сериалов, – смеется Лариса.

– Вряд ли, я должна быть постарше, – говорю я, потому что знаю, что «Просто Марию» показывали в девяностом году, а мне, наверное, уже за тридцать.

– Вы не знаете, сколько вам лет?

Я внимательно смотрю на Ларису.

Она уютно светится теплым желтым светом, как ночничок в детской комнате – никаких отрицательных эмоций, только спокойное любопытство и дружелюбие.

Я ей симпатична.

А мне так нужен друг!

– Я не помню, – признаюсь я. – И… хотите, я вам все расскажу?

Спустя час мы сидим на кровати – я на одном конце, Лариска – на другом. Между нами – поднос с остатками роскошного ужина и Ларин компьютер-планшет.

– Ерунда, в Интернете найдется абсолютно все, просто быть того не может, чтобы что-то не нашлось! – приговаривает она, тюкая пальцем по сенсорному экрану.

Палец то и дело промахивается, открывая то рекламу нового средства от диареи, то страничку элитного спа-салона, и Лариска смешно чертыхается, а я хохочу.

Мне давно уже не было так весело! Что, интересно, пузырилось в нашем шампанском – веселящий газ?

Моя новая подружка – яркий представитель поколения, для которого компьютер – неотъемлемая часть жизни, а Интернет – более комфортная среда обитания, чем реальность.

– Если ты общалась с Валентином и Максом еще до аварии, значит, у вас была своя компания, компания – это общие знакомые, а знакомых проще всего искать в соцсети, – объявляет Лариска, сочувственно выслушав мою драматическую историю. – У тебя есть свой профиль на Фейсбуке?

– У меня там даже своего фаса нет! – хихикаю я.

– Зайдем через меня, – не тушуется компьютерный гений.

Я не знаю фамилию Валентина, но Макс мне свою называл – он Ребров. Я, признаться, уже примеряла эту фамилию к себе и нашла, что сочетание «Мария Реброва» звучит как-то слишком по-библейски. Впрочем, «Вера Реброва» в этом смысле еще хуже, что было бы огорчительно, если бы я по-прежнему собиралась за Макса замуж.

– Так, вот тебе все-все Максимы Ребровы русскоязычного Фейсбука, – у Лариски наконец получилось попасть в нужную кнопку. – Смотри, который из них твой?

– Этот, – показываю я.

Боже, сколько на свете Максимов Ребровых! Кто бы мог подумать! Зачем?

Одного Макса хватило, чтобы скомпрометировать их всех.

– Этот, этот, – приговаривает Лариска, нацеливая палец на физиономию моего знакомого.

Лучше бы она его кирпичом приложила, ей-богу…

– Вот! Смотри сюда, это все его друзья на Фейсбуке! – Лариска открывает новый набор фотографий и передает мне планшет. – Может, и ты здесь есть? Или еще кто-то знакомый?

Я внимательно рассматриваю лица на снимках. Общительный парень, этот Макс Ребров! Триста с лишним человек в друзьях, толпа народу!

К сожалению, меня среди них нет.

– А жаль, – сокрушается Лариска. – Из профиля в соцсети мы бы о тебе все-все выяснили! Но хоть кого-то, кроме Макса, ты узнаешь?

– Вот, кажется, знакомое лицо, – указываю я на девушку.

И, чтобы скорее развеять свои сомнения, открываю ее страничку.

– Тамара Кондратьева! – обрадованно читает Лариска. – Так ты ее знаешь?

А я разочарована. Тамара Кондратьева – это медсестра из больницы!

– Симпатичная, и фигурка ничего, – не замечая моей реакции, оживленно комментирует Лариска. – Смотри, какая футболочка – от Шанель!

Я расстроена и тупо смотрю на розовую шанелевскую футболочку с таким же безразличием, с каким смотрела бы на серый ватник лесоруба.

– Со стразиками! – восхищается Лариска и максимально увеличивает фотографию.

И тут я замечаю: со стразиками и с алым пятнышком помады на вороте!

Что такое?!

Святой кутюр, да это же та самая футболка, что висит в шкафу у Макса!

Якобы моя!

Во мне просыпается живейший интерес:

– А ну-ка, давай еще снимки посмотрим, поглядим на другие наряды Тамары!

В отличие от меня (если верить Максу), медсестричка очень любит фотографироваться. Вскоре мы находим ее фото в голубых джинсах с вышивкой. Серо-синего трикотажного кардигана я, правда, не увидела, но два попадания из трех – это, по-моему, серьезно.

Значит, Макс и в этом мне соврал – никаких моих старых вещей у него не осталось, в шкафу под видом моих одежек висят поношенные тряпки медсестры Тамары.

«То-то она ревновала!» – подсказывает внутренний голос, и я вспоминаю: а ведь точно!

То ядовитое болотно-зеленое свечение – это же была ревность! И еще она мысленно назвала меня тупой страшилой!