Кэрол Дуглас - Кот в малиновом тумане

Но, быть может, он хочет привести с собой Темпл в качестве соучастницы преступления? Между прочим, теперь у него была «прошлая ночь», чтобы было о чем мучиться. Вопреки самому себе, Мэтт испытывал все то же чувство вины и самобичевания, от которого страдал в старших классах, признаваясь на исповеди в сексуальных грехах. Не сказать, правда, чтобы он многое себе позволял, но мысли!.. Мысли ведь тоже… их требовалось классифицировать, как «грязные» или нет. Еще разные чувства. И ночные поллюции. Все это тщательно исследовалось, жутко переживалось, прогонялось сквозь горнило подготовки к исповеди, затем переводилось в ужасающие термины и излагалось исповеднику со стыдом и отвращением к себе.

Обычно несколько «Отче наш» и «Аве Мария» назначались в качестве платы за ошибки, но Мэтт всегда считал, что ему повезло, что он слишком легко отделался. С течением времени он воздвиг между собой и своими горькими «падениями» такой жесткий барьер, что они случались все реже и реже.

Теперь же «Temple of Doom»[117] распахнул двери — Мэтт вздрогнул от невольной ассоциации, пришедшей ему на ум — и наступило что-то невероятное.

Он надеялся, что в этом не было ничего… преступного. Ничего, в чем следовало каяться на исповеди. Но он был настолько неопытным, настолько бронированным против малейшего проявления сексуальности, что ни в чем не был уверен. Разве что в одной вещи: теперь он свободен. Свободен жениться, например. Свободен совершать такие же импульсивные ошибки, как другие мужчины, свободен отвечать на женское доверие и нежность. Свободен протянуть руку и коснуться… и называть это лаской, а не грехом.

Он был теперь простым смертным, впервые познавшим, что взаимная склонность открывает широкую дорогу страсти. И все же застарелая тревожность билась в его сознании, беспокойно проверяя каждую мысль, каждое чувство, терроризируя и запугивая. Возможно, Господь поразит его на месте, если он примет Святое причастие без исповеди? Прошлой ночью он нарушил внутреннюю клятву, нарушил запрет, которому повиновался со школьных времен.

Он понимал, что должен свернуть с этой проторенной дорожки хотя бы во имя душевного здоровья, во имя излечения, но старые привычки не так просто победить, особенно когда безжалостная строгость к самому себе сделалась самой устойчивой из них.

Мэтт улыбнулся и посмотрел на свой уродливый телефон почти с нежностью. Ему повезло, что кто-то согласился следовать вместе с ним по новой тропе.

Темпл уже ждала в холле, когда лифт, скрипя, доставил его вниз. В своем бежевом полотняном костюмчике с короткими рукавами она выглядела, как девочка из воскресной школы. В тон костюму были лодочки на скромном каблуке и сумка нормального размера, а не с коммунистический Китай.

Мэтт был почти разочарован, не увидев белых перчаток на ее руках. Знаменитые ногти, покрытые красным лаком, пламенели так же яростно, как и непокорные кудряшки.

— Ты оделась специально для этого случая? — спросил Мэтт, когда они вышли на утреннее солнышко.

— Оделась так, как представляла себе костюм для этого случая. Но все равно страдаю от отсутствия кремовой кружевной мантильи, — она бессознательно поправила волосы. — Боюсь, я не отношусь к испанскому типу.

— А кто ты по национальности?

— О, кусочек того, кусочек сего. Англия, Шотландия, Франция.

— Боже милостивый, твои предки хорошо порезвились!

Она повела плечом:

— А ты?

Он тряхнул головой:

— Наполовину поляк, и с маминой стороны все поляки. Кто был мой… настоящий отец, я не знаю. Мама не хотела об этом говорить.

— Девайн. Это может быть французская фамилия — де Вайн. Или кельтская.

— Как бы то ни было, она вечно вызывала вопросы. Представляешь, как я себя чувствовал с такой фамилией в католической школе Св. Станислава и потом, в семинарии?

Они уже подошли к машине.

— Я поведу, — сказала Темпл, открывая водительскую дверцу.

Она села в машину, перегнулась через пассажирское сиденье, чтобы открыть дверцу для Мэтта, и надела свои солнечные очки с диоптриями.

Мотор радостно заурчал, и, выезжая с парковки, Темпл улыбнулась Мэтту:

— И потом, в семинарии… Могу поспорить, тебе пришлось несладко. Вне зависимости от роли, которую человек играет, подобная фамилия все же слишком идеальна.

Мэтт кивнул:

— Возможно, но я, честно говоря, не настолько страдал от насмешек, как ты могла подумать. По крайней мере, моя фамилия была не Эффингер, и я этим утешался.

Темпл не включила кондиционер в машине, и Мэтт опустил стекло своего окна. Он решил не говорить Темпл о своем последнем решении продолжать заниматься загадкой трупа предполагаемого Эффингера до тех пор, пока не получит ответов на все вопросы.

Освежающий ветерок гулял по салону автомобиля. Беспечное присутствие Темпл позволяло Мэтту воспринимать воскресный поход в церковь менее остро — он мог чувствовать себя частью аудитории, а не выступающим.

Ее легкий переход от их обычных повседневных отношений к чему-то более интимному смягчал мучительное чувство вины. Жизнь, в общем-то, довольно предсказуема, и ее течение похоже на плавное течение реки, изредка нарушаемое водоворотами — кризисы, несчастья, страсти.

Когда они въехали на школьный двор, который по воскресеньям служил церковной парковкой, Мэтт увидел множество семей, неспешно поднимающихся по пологим ступеням и постепенно втягивающихся в высокие двустворчатые двери церкви Девы Марии Гваделупской. Он заметил нескольких монахинь, встречающих прихожан на входе, и неожиданно почувствовал неуверенность: правильно ли он поступил, взяв с собой Темпл? Как это воспримет сестра Стефания? Подумает, что явился отступник, притащивший с собой женщину, которая не является католичкой? Решит, что он нарочно устроил демонстрацию, подчеркивая свой вольный статус?

— Как я рада вас видеть, дорогая! — проворковала та, когда они с Темпл поднялись по ступеням к дверям.

Воркующая сестра Стефания?.. Нонсенс!

Темпл, похоже, нисколько не смущалась. Она лишь бросила быстрый и незаметный, как ей самой казалось, взгляд на непокрытые седые головы монахинь. Ни одной мантильи.

— Здравствуй, Мэтт, — сестра Стефания крепко сжала его руку своими сухими старческими пальцами. — Хорошо, что ты пришел.

Он вздохнул с облегчением, когда они миновали шеренгу монахинь у входа, но тут Темпл неожиданно сжала его локоть так, что ногти впились в кожу.

— О, Боже! В смысле… ну, ты понял. Молина! — прошептала она, мгновенно охрипнув. — Она что, посещает эту же церковь?

— Не знаю.

Лейтенант отдела убийств вошла через боковую дверь в сопровождении дочери, одетой в джинсы и футболку и шагающей рядом с матерью с независимым и дерзким видом.

Мэтт остановился у чаши со святой водой, чтобы смочить пальцы, прикоснувшись к губке, и приложиться к распятию.

Темпл покорно ждала, разглядывая желтую губку, лежащую в огромной белой мраморной чаше со стальными краями, так, точно она была чем-то дохлым, выброшенным на берег океанской волной.

Мэтт наклонился к ней, привычно понизив голос, как следует в церкви:

— Раньше эта старая мраморная чаша постоянно была наполнена до краев святой водой. Но после жестокой шутки с окрашиванием воды в кровавый цвет отец Фернандес, похоже, капитулировал и уступил современным веяниям, заменив полную чашу губкой, смоченной в освященной воде. Менее хлопотно и более экономно.

— И шутники остаются с носом, — согласилась Темпл, нервно озирая темные лакированные скамьи, выстроившиеся ряд за рядом в огромном зале.

На какую-то долю секунды он увидел знакомый до мельчайших подробностей церковный интерьер ее глазами. Ряды дубовых скамей, поблескивающие золотистым лаком, резные алтарные врата и сам алтарь, свисающее с потолка паникадило, мерцающие красными огоньками лампадки. Он всегда считал все это великолепие изумительно вдохновляющим и умиротворяющим, особенно, когда глубокие аккорды органной музыки начинали звучать, наполняя каждую пядь пространства и резонируя с каждый завитком храмовой резьбы.

Темпл переминалась с ноги на ногу на своих скромных каблучках и кусала губы. Мэтт взял ее под локоть и провел позади центральных скамей к боковому ряду. Где-то на середине этого ряда он и предложил ей сесть. Она скользнула вдоль скамьи и быстро уселась, оглядываясь вокруг.

— Я чувствовала себя, как кандидатка на звание мисс Америки, или даже хуже — как невеста, когда шла по этому большому проходу, — поделилась она шепотом.

— Да тут никто ни на кого не смотрит, — прошептал он в ответ.

— Да что ты говоришь? Молина, например, таращилась на нас, ты не заметил?

Мэтт поискал глазами лейтенанта с дочерью и нашел их в противоположном конце зала. Если она раньше и смотрела в их сторону, то теперь отвернулась.