Дарья Донцова - Микстура от косоглазия

– Кто? – изумилась я.

– Мозгоковыряльщик, – усмехнулся Геннадий.

– Но как вы в санитарах оказались?

– Люди вокруг жестокие, – покачал головой Крысин, – заболел я, руки трястись начали, вот и уволили. У нас никто инвалида не жалеет!

На его глазах заблестели слезы. Он налил себе водки, выпил и крякнул.

– Чего тебе надо? – спросил он. – Зачем пришла?

Я потрясла перед ним курткой.

– Узнаете эту вещь?

– Нет, – удивленно ответил Гена, – а надо?

– Вы подарили эту куртку Галине.

– Да?

– Да, примерно год назад. Не помните, где ее взяли?

Крысин захлопал красными, опухшими веками.

Все мое детство и большая часть юности прошли в окружении алкоголиков. Мачеха Раиса была большой любительницей заложить за воротник, она, правда, не валялась в грязи на улице, а употребляла водку в квартире, но суть от этого не менялась. В нашем доме пили все соседи: и мужики, и бабы. Причем те, кто наклюкивался раз в неделю – с вечера пятницы до утра понедельника, искренне считали себя трезвенниками и с презрением относились к тем, кто «употреблял» каждый день, называя их «алкоголиками» и «бухальщиками». Поэтому я очень хорошо знаю, как следует вести себя с любителями выпить.

Я вытащила сто рублей.

– Вспомнишь, где куртку взял, – получишь.

В глазах Геннадия вспыхнул огонь, и он забормотал:

– Где взял, где взял…

– Купил! – заржала баба. – На Тверской!

– Заткнись, – рявкнул кавалер, – с девки снял! Ей-то все равно уже было!

Я положила сторублевку на стол, придавила консервной банкой и поинтересовалась:

– Что за девка? Как зовут?

Крысин засмеялся:

– Ну ты даешь! Разве вспомнишь? Столько времени прошло.

– Попытайся, – попросила я и достала из кошелька еще одну розовую ассигнацию.

Геннадий принялся кусать ноготь на большом пальце.

– Ну такая молодая, из неопознанных. Тебе очень надо?

– Да, – кивнула я.

– Тогда журнал посмотри.

– Какой?

Крысин хмыкнул:

– Простой, учета невостребованных тел. Месяц знаешь, когда она к нам поступила?

– Вроде декабрь или конец ноября.

– Откроешь страничку, там все описано: тело, его вид, приметы, одежда, кто доставил. Усекла?

– И кто же мне разрешит в журнал заглянуть?

Крысин ухмыльнулся:

– Еще двести рублей дашь, подскажу ход!

– Сто, больше нет.

– Ладно, – легко согласился Крысин, – ща, погоди.

Санитар встал, подошел к стоящему на подоконнике старомодному телефонному аппарату, покрутил диск и воскликнул:

– Зинка, привет! Как она, жисть? Ну клево! Придет к тебе герла… эй, тебя звать-то как?

Поняв, что последняя фраза относится ко мне, я быстро ответила:

– Виола, можно Вилка.

– Виола, – повторил Гена и засмеялся, – ну да, сыр такой есть плавленый, ты, Зинка, хохмачка! Покажи ей журнал учета невостребованных тел за прошлый год, зиму. Ну спасибо тебе. Лады. Не беспокойся!

Он аккуратно разместил трубку на рычагах.

– Значит, так, поедешь в морг, найдешь Зину Караваеву, купи ей конфет. Зинка не пьет, она сладкое любит, или торт какой, еще сто рублей дашь. Только завтра, сегодня у нее выходной. Все поняла?

– Вроде, – ответила я, – кроме одного, как к тебе курточка попала?

– Да спер я ее, – хрипло засмеялся Гена, – стал вещи в пакет складывать, вижу, шмотка новая, чистая совсем, девке уже не понадобится, родственников небось нет, может, из провинции прикатила… Все равно одежду уничтожат, ну я и прихватил Гальке, добрый я очень, если живу с какой бабой, только о ней и думаю.

Я вышла на улицу, накинула на голову капюшон и потрусила к метро. Ладно, завтра опять смотаюсь в морг, поболтаю с этой Зинаидой. Кажется, все закончилось. Несчастную Анну Кузовкину убили и ограбили. Наверное, какой-нибудь бомж зашел на почту погреться, увидел, что хрупкая девушка получает приличную сумму денег, пошел за ней и убил. Купюры он вытащил, паспорта, завалившегося за подкладку, не заметил, впрочем, его не обнаружили и сотрудники морга, поэтому труп отнесли к разряду неопознанных.

Да, похоже, никакой книги тут не получится, все обыденно, и от этого страшно. Можно даже не ехать в морг, и так ясно, как обстояло дело. Но я все же отправлюсь к Зинаиде. Мне жаль несчастную Елену Тимофеевну, которая терзается от неизвестности. Наверное, действительно лучше узнать в этом случае правду, как бы ужасна она ни оказалась.

Стараясь спрятаться от колючего ледяного ветра, я добралась до подземки, втиснулась в отвратительно набитый вагон, протолкалась к противоположным дверям, навалилась на поручень и закрыла глаза. Холодные ноги и руки начали медленно согреваться. Покачиваясь на стыках рельсов, состав мчался сквозь тьму. В вагоне стояло напряженное молчание, часы показывали половину четвертого. Замечали ли вы, что примерно до шести вечера в метро царит тишина? Люди либо читают, либо тупо смотрят перед собой. Причем после обеда, где-то в два, в три, кое-кто начинает разговаривать, а утром вообще кошмар, все несутся по коридорам, словно зомби, на лицах нет никаких эмоций, толпа движется в абсолютном молчании, слышно только шарканье подошв. Вечером – веселей. Появляются парочки и праздношатающиеся, звучат смех и разговоры. Но утром лично мне, маленькой частице человеческой толпы, несущейся на работу, делается просто страшно. Впрочем, страшно мне стало и сейчас, но не от мрачных лиц соотечественников. Неожиданно в душу вполз ужас: что мне делать в книжном магазине? Как это, раздавать автографы?

К лавке «Огонь знаний» я приплелась в половине пятого, остановилась у входа и перевела дух. Следовало собрать в кулак все мужество, чтобы войти внутрь. У обочины стоял серебристый «Мерседес», около него жалась кучка девчонок. Потом одна из них прислонилась к переднему крылу и оперлась на него. Мигом вылез шофер, кудрявый парень лет двадцати пяти, и заорал:

– Так, пошли отсюда, быстро!

– Это машина Смоляковой? – робко спросила одна из девчонок.

– Да, – сбавил тон водитель, – но это вовсе не значит, что вы ее можете царапать!

– Ой, нам такое в голову не придет! – заверещали девчонки. – Мы обожаем Смолякову. Можно сфотографироваться на фоне ее тачки?

– Валяйте, – разрешил шофер, – я сегодня слишком добрый.

Девчонки захихикали и стали позировать у «Мерседеса».

– Шурик, – раздался тоненький детский голосок, – возьми цветы.

Я посмотрела в сторону магазина. Из «Огня знаний» валила гомонящая толпа. Впереди шла маленькая, ростом ниже меня, худенькая блондиночка с короткой стрижкой. На ней был коротенький светлый свингер из щипаной норки. Маленькими ручками она с явным трудом держала пудовые букеты. Шофер бросился на зов. Он сгреб цветы в одну руку, второй взял писательницу под локоть и повел к «мерсу», приговаривая:

– Осторожнее, лед кругом, еще упадете, ноги сломаете!

– Ну и хорошо, – защебетала Смолякова, – зато сколько новых книг напишу, пока в больнице проваляюсь.

– Пишите больше, – загудела толпа, – нам на радость! Медленно работаете, не ленитесь!

– Побойтесь бога, – обозлился шофер, – убить Миладу Сергеевну решили? Она и так в месяц по книге сдает!

– Так мы за один день читаем! – заголосили тетки, обступая Смолякову. – Ой, можно вас пощупать!

Писательница засмеялась:

– Если очень хочется, то пожалуйста!

– Еще чего! – взъелся шофер. – Придумали тоже! А ну отойдите от Милады Сергеевны, еще попросите кусочек от нее откусить!

– Шурик, – укоризненно прощебетала Смолякова, – не вредничай!

– Вот сфотографироваться можно, – разрешил парень.

Писательница с самой счастливой улыбкой принялась вертеться перед объективами. Наконец она, изящно помахав всем ручкой, влезла в «мерс». На мгновение передо мной мелькнул модный длинноносый сапог на тонком каблуке. Я удивилась, у крохотной Смоляковой, однако, не нога, а лыжа, размер сороковой, не меньше.

Внезапно в передней двери опустилось стекло.

– Вы не успели получить автограф? – прочирикала Смолякова. – Давайте книжку.

– Э… э… – замялась я.

– Не стесняйся, – буркнул Шурик, – Милада Сергеевна не кусается.

– Но… в общем…

Из груди писательницы вырвался легкий вздох.

– Шура, у нас в багажнике есть книги?

Шофер кивнул, вылез и вытащил томик в яркой обложке. Смолякова взяла ручку, простой, копеечный, пластмассовый «Бик», нацарапала пару слов и сунула книгу мне.

– Пожалуйста.

– Спасибо.

Продолжая мило улыбаться, самая продаваемая писательница года подняла стекло. «Мерс» плавно поехал вперед. На секунду передо мной мелькнуло лицо Смоляковой, без приятной гримасы, очень усталое, даже мрачное. Из магазина вышел мужчина и поставил на освободившееся место парковки два железных столбика с цепочкой. Я открыла книгу, интересно, что следует там писать? «С любовью. М. Смолякова».

С самым сладким выражением на лице я вошла в магазин и спросила у охранника: