Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 2

— Это я. Сбор сегодня, в 20.00. Сектор четыре. У меня все…

16 января 1978 года

— Это будет самое ужасное путешествие в моей жизни! — заявил Бержерак.

— Почему? — механически поинтересовалась я, думая о своем.

— Вы знаете, что я должен буду сделать собственными руками?

— Нет.

— Вы видели свою фотографию на австрийском паспорте?

— Нет еще. Покажите…

— Какой смысл? — Кевин залпом допил виски. — Через пару часов увидите это в зеркале.

— А где будешь ты, милый?

— Рядом… — Юджин улыбнулся и закурил. — Где же мне еще быть?

— В буквальном смысле рядом?

— Где бы я ни был, Вэл, я всегда рядом с тобой…

— А как потом покинут страну действительные хозяева паспортов?

— За них не беспокойся, — Юджин усмехнулся. — Их проблемы мы как-нибудь решим.

— А что будет, если в аэропорту все-таки раскусят нас?

— Не раскусят!

— И все-таки?

— Вэл…

— Хорошо, милый… — я тряхнула головой. — Что будем сейчас делать?

— Гримироваться! — подсказал Бержерак.

— Надеюсь, во время работы вы не храпите?

— Соплю.

— Как вас выдерживает жена, Кевин?

— Слышали бы вы, Вэл, как храпит она, — ухмыльнулся Бержерак. — По сравнению с ее носоглоткой моя — просто лужайка с одуванчиками…

К девяти часам вечера мы с Кевином были полностью готовы. Не думаю, что в ЦРУ он получал зарплату как штатный гример, однако потрудился этот носач действительно профессионально. У него был свой стиль, в этом я убедилась на практике. В отличие от живодерок из спецгруппы КГБ, непонятно зачем измордовавших меня перед вылетом в Барселону, и тихой, сдержанной Марии, приютившей меня в Лодзи, Кевин не работал, а вдохновенно творил, вертя меня, как резиновую куклу, то и дело отходя в сторону, чтобы полюбоваться на труды рук своих и остервенело при этом сопя. Особое внимание он уделил моему животу, предложив мне опоясаться специальным надувным бандажом. Когда я вышла из ванной со свеженьким пузом, он придирчиво оглядел меня и безапелляционным тоном опытного гинеколога заявил: «На восьмом месяце беременности, Вэл, живот выглядит более внушительно. Возвращайтесь в ванную и высуньте мне бандаж: я поддую его еще немного!» Поскольку я не имела морального права спорить, пришлось подчиниться.

Ненавижу клуш, которые не упускают случая, чтобы не позлословить над внешностью другой дамы. Однако, вдосталь насмотревшись на свое новое обличье, я пришла к печальному выводу, что госпожа Берта Брунмайер — не просто некрасивая, а вызывающе, даже триумфально уродливая женщина. Какой-то классик писал, что будущая мать всегда прекрасна. Думаю, этот корифей либо просто хотел подлизаться к какой-то конкретной даме сердца, либо никогда не видел беременную на восьмом месяце Берту Брунмайер — низенькую, прыщеватую, с пигментными пятнами на несвежем лице и невыразительными глазками-буравчиками в черной оправе очков.

Около семи часов вечера Юджин исчез и вернулся уже к десяти, когда мы с Бержераком сидели на кухне и пили шестую или седьмую чашку кофе. На нем была короткая кожаная куртка, черная фуражка с околышком пражского таксиста и роскошная светлая борода с усами.

— А тебе хорошо, — заметила я.

— О’кей! — кивнул Юджин. — Вернемся домой — отращу.

— Зачем ты только утром брился?

— Чтобы крепче держалась.

— Стратег! — выдохнул Бержерак и вытянул средний палец.

— Ну что, готовы, супруги? — несмотря на бодрый голос Юджина, я чувствовала, как он напряжен внутри.

— Все в порядке, парень, — буркнул Бержерак, которому новое обличье герра Брунмайера даже шло. — Где машина?

— У подъезда.

— Как ты, Вэл?

— Есть маленькая проблема.

— Что такое?

— Я боюсь родить от страха.

— Не пугай меня, милая.

— Ладно, потерплю…

— Тогда с Богом!

У входа в парадное урчала невыключенным мотором грязно-серая «татра» со световым обручем таксомотора над крышей.

Юджин усадил меня впереди, дождался, пока Бержерак уместится на заднем сиденье, затем сам сел за руль и рывком тронул машину.

— Ты не хочешь сказать мне, где ты будешь? — тихо спросила я по-русски.

— Мы встретимся в Вене. Обещаю тебе…

— Ты можешь сделать для меня одну вещь?

— Что?

— Ведь ты будешь в аэропорту до конца?

— Да.

— И дождешься, пока мы пройдем контроль? — Да.

— Если ты увидишь, что все… ну, провалилось… Что меня опознали и схватили… Сделай со мной что-нибудь!

— О чем ты, милая?

— Убей меня, — тихо попросила я. — Застрели. Или дай мне прямо сейчас какой-нибудь яд. У тебя же есть — все шпионы носят ампулы, зашитые в воротник…

— Не пори чушь, Вэл!

— Тебе жалко? Если они меня схватят, я не хочу жить…

— Они тебя не схватят!

— Кого ты успокаиваешь?

— Завтра в Вене, не позже шести утра, я буду в аэропорту, и мы встретимся. Слышишь?! В шесть. Мы сядем с тобой в роскошную машину, ты смоешь с себя этот катастрофический грим, и мы поедем по изумительно красивой дороге в самую прекрасную и тихую страну в мире. А по дороге заедем в один маленький ресторанчик на границе Австрии и Швейцарии, где ты поймешь, наконец, как надо делать яичницу с беконом…

— Свинья!

— Наконец-то я услышал родные интонации!

— Юджин, когда я в последний раз говорила, что очень люблю тебя?

— Пять часов и пятьдесят три минуты назад.

— Все верно: именно столько времени меня насиловал у зеркала твой Бержерак!

— Думай только обо мне, Вэл, и все будет хорошо. Все должно быть хорошо.

— Почему должно?

— Потому что я верю в Бога, — чуть наклонившись в мою сторону, прошептал Юджин. — А Бог, в общем и целом, очень порядочный господин…

В ту ночь я его больше не видела. Как заправский шофер, он притормозил у стеклянных дверей двухэтажного терминала аэропорта, выгрузил на тротуар два чемодана (это уже был другой багаж — солидные кожаные баулы благородного коричневого цвета) и, вежливо помахав нам, уехал.

Погрузив чемоданы на тележку, Бержерак — воистину заботливый отец будущего потомства — взял меня под локоток и, как стеклянную, повел к стойке регистрации. Пока мы подошли к последней черте, я взмокла как мышь. И не только потому, что в помещении аэропорта было очень тепло, а снять пальто я не рискнула. Надувной пояс жестоко давил мне на живот и бедра, обещанный Юджином «килограмм первоклассного грима», как пара яичных белков, размазанных по морде, стягивал мое лицо мертвой хваткой, отчего я казалась себе не просто неестественной — демонстративно фальшивой. Короче, если бы в этот момент оперативная обстановка потребовала изобразить родовые схватки, я сделала бы это безо всяких усилий.

У стойки, где регистрировались пассажиры на Вену, уже стояло около двадцати человек — в основном, судя по одежде и горловой, напоминающей вороний грай речи, австрийцы. Кое-какой опыт у меня уже был, и, стараясь, чтобы это не выглядело слишком демонстративно, я оглядывала огромный зал, пытаясь определить, кто же следит за всеми подозрительными, где та хитрая рожа в штатском, с газетой или сигарой, которая опознает во мне самую крупную американоизраильскую шпионку XX века и издаст победный клич: «Ребята, бля, ату ее!»

Но ни один человек, кроме самой себя, не казался мне подозрительным. Кожей я чувствовала, что Юджин где-то здесь, совсем рядом, однако старалась не думать об этом.

Тем временем «муж» довел меня до стойки регистрации. Галантные австрийцы, едва завидев мою натурально страждущую физиономию вкупе с неимоверным брюхом, тут же расступились. Девица с крылышками в петлицах форменного пиджака сноровисто проштемпелевала билеты и вместе с синими паспортами протянула их Кевину.

Бержерак опять взял меня под руку, и мы прошли через турникет в небольшое помещение, где сновали несколько таможенников в синих пиджаках. Один из них, увидев очередных клиентов, повернулся к нам и сделал приглашающий жест рукой.

Начиналось самое ужасное.

В этот критический момент — совершенно понятная реакция на неотвратимость надвигающегося кошмара — я с ужасом ощутила, что если сейчас же, сию же секунду, не попаду в туалет, то оскандалюсь самым постыдным образом. И, абсолютно ничего не разыгрывая, я схватилась за живот и охнула.

Бержерак был неподражаем. Он ринулся ко мне со страстью степного волка, готового разорвать на кусочки весь мир во имя своей самки и будущего потомства. Сцена получились поистине мхатовская — натуральная, живая и, главное, драматическая.

— Что с тобой, Берта?! — завопил он на чистейшем венском диалекте.

Начисто позабыв о своей несовместимости с немецким, я открыла было рот, чтобы честно объяснить ему, что происходит, но острейшая судорога взбунтовавшегося от животного страха желудка буквально сложила меня пополам.