Айра Левин - Поцелуй перед смертью

Как прекрасно он все продумал, как тщательно распланировал — и вот теперь она собирается разрушить все его планы. Волна ненависти затопила все его существо. Челюсти свело до боли. Но это было не важно — в спальне совсем темно.

А она тихо рыдала в темноте, прижавшись щекой к его обнаженной груди, обжигая ее слезами и дыханием. Ему хотелось оттолкнуть ее.

Наконец судорога, сковавшая его лицо, прошла. Он обнял ее и погладил по спине. Спина была теплая, а вернее, его рука была холодная; он вдруг осознал, что у него похолодело все тело; под мышками выступил холодный пот, а ноги дрожали, как бывало всегда, когда его захватывал врасплох неожиданный, сумасшедший поворот событий. Минуту он лежал неподвижно, пытаясь унять дрожь. Свободной рукой натянул ей на плечи одеяло.

— Слезами делу не поможешь, — мягко произнес он.

Она послушно постаралась сдержать слезы, но из горла у нее все равно вырывались подавленные рыдания. Она вытерла глаза краем одеяла.

— Это оттого, что я так долго не смела тебе признаться. Я узнала давно — много дней тому назад… даже недель. Но ничего не хотела делать, пока не убедилась окончательно.

Его рука на ее спине потеплела.

— И ошибка исключена?

Он сказал это шепотом, хотя в доме, кроме них, никого не было.

— Нет.

— Сколько недель?

— Почти два месяца.

Она подняла голову, он почувствовал в темноте устремленный на него взгляд.

— Что же нам делать? — спросила она.

— Ты ведь не сказала врачу свою настоящую фамилию?

— Нет. Но он знал, что я ему солгала. Это было ужасно…

— Если твой отец узнает…

Она опять положила голову ему на грудь и повторила:

— Что же нам делать?

И молча ждала ответа.

Он слегка пошевелился — отчасти для того, чтобы подчеркнуть важность слов, которые собирался произнести, отчасти надеясь, что это заставит ее убрать голову с его груди, потому что тяжесть ее тела уже начала причинять ему неудобство.

— Послушай, Дорри, — сказал он. — Я знаю, что ты хочешь услышать, — что мы незамедлительно поженимся, прямо завтра. Видит бог, я хочу на тебе жениться, больше всего на свете хочу. — Он помолчал, подбирая наиболее убедительные слова. Она, не шевелясь, лежала на боку, прижавшись к нему, и ожидала, что он скажет. — Но если мы поженимся таким образом, когда твой отец даже со мной не знаком, да еще через семь месяцев появится ребенок… Ты же знаешь, как он себя поведет.

— Он ничего не может сделать, — возразила она. — Мне давно уже исполнилось восемнадцать лет. Больше в этом штате никаких требований не предъявляют. Ну что он сможет сделать?

— Я и не говорю, что он сможет расторгнуть наш брак или сделать что-нибудь в этом роде.

— Тогда что? Что ты имеешь в виду?

— Деньги, — сказал он. — Дорри, ты же знаешь, что он за человек! Ты сама мне про него рассказывала — про его высокоморальные взгляды. Твоя мать оступилась только единожды, он узнал об этом восемь лет спустя и развелся с ней, не заботясь о том, что это значит для тебя и твоих сестер, не заботясь о том, что у твоей матери слабое здоровье. Так как, по-твоему, он обойдется с тобой? Он забудет о твоем существовании. Ты не получишь от него ни цента.

— Ну и пускай. Мне все равно.

— А мне не все равно, Дорри. — Он опять стал нежно гладить ее по спине. — И не потому, что это заденет меня. Отнюдь! Я думаю о тебе. Что нас ждет? Нам обоим придется уйти из университета: тебе — чтобы заботиться о ребенке, мне — чтобы зарабатывать нам на жизнь. А что я умею делать? Таких, как я, окончивших два курса университета, но не получивших диплома, пруд пруди. Кем я могу работать? Продавцом? Или смазчиком на текстильной фабрике?

— Какая разница!

— Очень большая. Ты даже не представляешь себе, что это значит. Тебе только девятнадцать лет, и ты всю жизнь прожила не заботясь о деньгах. Ты не знаешь, что такое не иметь денег. А я знаю. Через год мы будем готовы перегрызть друг другу глотки.

— Нет… нет… ничего подобного!

— Ну хорошо, мы любим друг друга и ссориться не будем. Ну и как мы будем жить? Снимать комнатенку с бумажными занавесками? Есть спагетти семь раз в неделю? Если я увижу, что тебя до этого довел… — Он на мгновение умолк, потом закончил приглушенным голосом: — Я застрахую свою жизнь и брошусь под грузовик.

Она опять разрыдалась.

Он закрыл глаза и заговорил мечтательным голосом, словно рассказывая красивую, наводящую сон сказку:

— А я так хорошо все продумал. Летом я приехал бы в Нью-Йорк, и ты познакомила бы меня с отцом. Я постарался бы ему понравиться. Ты бы меня предупредила, чем он интересуется, что любит, а чего не любит… — Он осекся, затем продолжал: — А после окончания университета мы бы поженились. Или даже этим летом. В сентябре вернулись бы в Стоддард, чтобы закончить последние два курса. Сняли бы небольшую квартирку недалеко от колледжа…

Она подняла голову с его груди:

— К чему это все? Зачем ты это говоришь?

— Я хочу, чтобы ты поняла, как все могло бы быть прекрасно.

— Я понимаю. Неужели ты думаешь, что не понимаю. — Ее голос опять сорвался. — Но я беременна. Уже на втором месяце. — Наступила тишина, словно какие-то невидимые моторы прекратили работать. — Ты что, пытаешься выкрутиться? Сбежать от меня? Ты это задумал?

— Ну что ты, Дорри, вовсе нет! — Он схватил ее за плечи и притянул ее лицо к своему. — У меня и в мыслях этого нет!

— Тогда зачем ты мне все это говоришь? У нас нет выбора. Мы должны пожениться.

— У нас есть выбор, Дорри.

Он почувствовал, что она точно окаменела и испуганно прошептала:

— Нет! — и замотала головой.

— Послушай, Дорри, — умоляюще заговорил он, стискивая ей плечи. — Я не предлагаю тебе операцию. Ничего подобного. — Он взял ее за подбородок, крепко сжал пальцы и заставил держать голову неподвижно. Подождав, пока у нее успокоится дыхание, продолжил: — Послушай! У нас в колледже есть один парень. Его зовут Герми Годсен. Его отец держит в городе аптеку. Герми иногда продает то, что так просто не купишь. Он мог бы достать нам пилюли.

Он отпустил ее подбородок. Она молчала.

— Ну пойми же, детка! Надо попробовать. От этого так много зависит.

— Пилюли… — растерянно повторила она, словно никогда не слышала этого слова.

— Надо попробовать. Тогда мы смогли бы осуществить все наши планы.

Она покачала головой и растерянно прошептала:

— Не знаю… О господи…

Он обнял ее:

— Детка, я так тебя люблю. Я никогда не допущу, чтобы ты причинила себе вред.

Она опять уронила голову ему на плечо:

— Не знаю… Я не знаю…

— Как все было бы замечательно, — сказал он, гладя ей спину. — Наша собственная квартирка… Не надо было бы дожидаться, пока эта чертова домохозяйка уйдет в кино…

Наконец она проговорила:

— Откуда ты знаешь… как ты можешь поручиться, что пилюли подействуют? А если нет?

Он глубоко вздохнул.

— Если они не подействуют… — Он поцеловал ее в лоб, в щеку, в уголок рта. — Если не подействуют, тогда мы немедленно поженимся. И пусть все провалится — и твой отец, и «Кингшип коппер». Я тебе это обещаю, детка.

Он знал, что она любит, когда он называет ее «деткой». Когда он держал ее в объятиях и называл «детка», она практически ни в чем не могла ему отказать. Он пытался понять, почему это так, и решил, что все объясняется ее неприязнью к отцу.

Он нежно целовал ее, шептал теплые слова, и вот она уже успокоилась, напряжение исчезло.

Они закурили сигарету. Дороти сначала поднесла ее к его губам, потом к своим, и розовый огонек, разгоравшийся при каждой затяжке, на секунду освещал ее пушистые пепельные волосы и большие карие глаза.

Она повернула горящий кончик сигареты к себе и стала рисовать ею в темноте оранжевые круги и полосы.

— Так, наверно, можно загипнотизировать человека, — сказала она. И стала медленно помахивать сигаретой у него перед глазами. В слабом свете, отбрасываемом горящим кончиком, ему были видны ее тонкие пальцы и змееподобное движение руки. — Ты мой раб, — шептала она ему на ухо. — Ты мой раб, и ты в моей власти. Ты должен выполнять каждое мое желание.

Он невольно улыбнулся — какая же она милашка!

Когда она докурила сигарету, он посмотрел на светящийся циферблат своих часов. Помахивая рукой у нее перед лицом, он нараспев заговорил:

— Пора одеваться. Пора одеваться. Уже двадцать минут одиннадцатого, а тебе нужно к одиннадцати вернуться в общежитие.

Он родился в Менассете — предместье Фалл-Ривер в штате Массачусетс. Его отец работал смазчиком на одной из текстильных фабрик Фалл-Ривер, а мать, когда с деньгами становилось трудно, подрабатывала портнихой. Он был их единственным сыном. Родители были английского происхождения, но где-то по пути в жилы семьи попала французская кровь. Дом же их стоял в квартале, населенном по преимуществу португальцами. Отца такое соседство не волновало, но мать считала его унизительным. Она была несчастной, исполненной горечи женщиной, которая рано вышла замуж, надеясь, что муж добьется в жизни большего, а не кончит дни простым смазчиком.