Поль Андреота - Очищение огнем (тематическая антология)

— Как видите, это стратегический пункт, дающий превосходный обзор всей долины. Вам известна теория Кригсортера? Неважно. Некий Шеффлинг, немец, доказал, что на протяжении всей истории армии встречаются в одних и тех же местах. Эта долина как раз одно из тех мест, где обычно проходили орды завоевателей. Во всяком случае, в один прекрасный вечер у дама Дувов остановились три грузовика. Они доставили команду саперов, которые начали выгружать разное снаряжение, динамит, и на следующий день из Дакса прибыл бульдозер. Тем временем капитан вручил Дуву приказ покинуть это место. Немцы собирались укрепить дом, в парке поставить зенитные пулеметы, построить склады боеприпасов, вырыть бункеры.

— Вы знали старого Дува?

— Немного. Он был высокий, довольно суровый на вид, неразговорчивый.

— Он тоже был колдуном?

— Сам я не видел, но, говорят, по ночам там совершались какие-то странные обряды. Дув и его двоюродный брат Бонафу, в то время совсем молодой, возродили старинный магический ритуал, восходящий к Средневековью — они посвятили это место.

— Посвятили? Кому?

— О, не Богу, конечно. Обряд совершается для того, чтобы воспрепятствовать посещению данного места кем-либо, кроме совершавших посвящение.

— Тогда, значит, дьяволу?

— Подождите минутку. Известно, что у немцев все пошло из рук вон плохо. Вскоре после начала работ в одном месте провалилась земля и погибли два человека. На другой день, когда немцы валили деревья, один дуб упал в совершенно неожиданном направлении — я имею в виду, туда, куда по логике он не мог упасть, — и насмерть задавил фельдфебеля. В конце недели они все бросили и уехали. Не из-за заклятия. Во всяком случае, официально не из-за него. Как раз в это время высадились союзники, И из Берлина пришел новый приказ. Но так или иначе Дувы смогли вернуться в свой дом. Этот факт произвел сильное впечатление на местных жителей. Именно с тех пор все начали бояться Дувов… и обращаться к ним за помощью.

— И святилище все еще запретное место?

— Не знаю. Мне не приходилось его видеть.

— А мне приходилось.

Я встал и зашагал прочь. Мне ужасно хотелось громко расхохотаться. «Это действительно слишком!» — думал я. Наконец-то у меня появилось ощущение свободы.

Дом был пуст. Быстро собрав вещи и уложив их в чемоданчик, я вышел в парк и позвал Терезу. Но единственной живой душой в парке был старый садовник, копавшийся в огороде. Я подошел к нему. Впервые мне удалось рассмотреть садовника как следует. На самом деле вид у него был довольно отталкивающий. Красноватое родимое пятно покрывало его правую скулу и нижнюю часть носа. Еще я заметил, что у него разноцветные глаза: левый — серый, правый — очень светлый, с зеленовато-голубой верхней и темно-синей нижней половиной. Не знаю почему, но они напомнили мне глаза собаки. Кстати, о собаке: что случилось с собакой, которую я видел здесь в первый день?

— Мадмуазель Дув дома?

— Нет, — сказал он, продолжая копать, — она у своего ДЯДИ.

— Но она сказала…

— Он пришел за ней после ленча. Она ему понадобилась.

— Не могли бы вы дать мне ваш велосипед? — попросил я.

— За сараем.

«Здесь была собака, — думал я, нажимая на педали, — такса, я помню очень хорошо. Что она сделала с собакой?» Подобными вопросами я занимал свои мысли — лишь бы не думать о той единственно реальной проблеме, которая стояла передо мной: как сказать Терезе, что я уезжаю навсегда? Я говорил, — было ли это прошлой ночью, или позапрошлой, или во время полета к звездам? — что люблю ее, что всегда буду любить ее и не буду любить ни одну другую женщину. Я прижал ее к себе и сказал, что отныне мы едины, телом и душой. А что, если это так, Серджио? Не называй меня, как Марк. Что, если ты был околдован? Если хочешь избавиться от любовного недуга, перережь глотку жабе в новолуние, вымочи ее селезенку в отваре из васильков и барвинок, добавь немного крови крещеного петуха, хорошенько перемешай и принимай в горячем виде.

Я продолжал крутить педали. Старый велосипед Фу жалобно дребезжал, словно сочувствуя моим путаным мыслям. Подъехав к большому серому дому, я не увидел ни машин, ни клиентов. Очевидно, по средам прием не провалился. Я прислонил велосипед к крыльцу, поставил рядом свой чемодан и обошел дом, как в первый день.

Тереза и ее дядя были на кухне. Они засыпали в большие котлы кучки каких-то листьев и трав и перемешивали их. Некоторые котлы стояли на слабом огне. Бонафу, в рубашке с засученными рукавами, встретил меня весьма приветливо.

— Заходите, дайте пожать вашу руку.

Тереза, увидев меня, не выказала удивления. Она подошла к шкафу, заполненному папками с сушеными травами, и спросила:

— Что теперь класть?

— Щепотку этого, — ответил целитель и, повернув улыбающееся лицо ко мне, добавил:

— Peroinca minor. Подойди сюда, я покажу как нужно готовить компоненты.

Только тут я заметил пожелтевшую картину, которая висела на стене. Это был Папа. Не нынешний — предыдущий. Папа. Но на кой черт мне знать, какой это Папа?

— Тереза, — сказал я, — мне нужно с тобой поговорить.

— Сейчас?

— Да.

— Но я не могу…

— Ничего, ничего. Я и сам управлюсь, — заверил Бонафу, улыбаясь с видом соучастника.

Она вытерла о джинсы свои дивные руки с длинными пальцами и улыбнулась мне. Сумрачная кухня вдруг озарилась светом этой солнечной улыбки. Тереза неуклюже забралась на подоконник, ударившись коленкой, спрыгнула на землю и прильнула ко мне.

— Ты уезжаешь? — спросила она, повиснув на моей руке. Это была ее манера горевать — или защищаться от удара. — Все будет хорошо. Я провожу тебя до станции. Я…

Она не давала мне возможности вставить слово.

— Серж, почему бы тебе не остаться? Разве ты не был здесь счастлив? Мы могли бы провести вместе всю зиму. В моем доме очень хорошо зимой. Тебе так трудно изменить свою жизнь? Серж, я скажу тебе одну вещь: все люди хотят перемен, а когда появляется возможность, они передумывают.

Потом она замолчала и посмотрела мне в глаза.

— Назови мне причину, только одну стоящую причину, и я отпущу тебя.

А если ты не опустишь меня, как мы будем играть дальше, моя колдунья? Но она прочитала мои мысли.

— Конечно, ты и так свободен, Серж. — и она шла дальше, все еще не давая мне возможности вставить слово. — Ты бы не скучал здесь. Здесь никто не скучает. Ты говорил, что хочешь написать книгу. Вот и хорошо: тут у тебя будут сколько хочешь времени. Тебе даже не понадобятся деньги — у меня есть все, что нам нужно. Да ведь ты и сам говорил, — она снова остановилась. — Ты сотни раз говорил, что твоя жизнь в Париже — это кошмар. Почему ты не можешь быть проще милый? Иисус говорил: «Да» значит «да», «нет» значит «нет», а все остальное — от дьявола.

После введения в разговор Иисуса я почти готов был согласиться.

— И какую жизнь ты собираешься вести? Неужели тебе нравится быть марионеткой?

Берни, скрывающий свое лицо, явился предо мной на миг, словно дьявол, пораженный торжествующим Святым Георгием.

— Почему, милый, почему? К чему тебе все это? Она отошла, чтобы сорвать травинку, которую заметила по пути, положила ее в карман и вернулась.

— Я знаю, что тебе нужно, Серж. Тобой владеют злые духи. Тебе нужно освободиться от заклятья, но только ты сам можешь это сделать. Я бы помогла тебе, если бы ты согласился.

Внезапно я сменил пластинку. В конце концов, в моей жизни есть вещи, которых никто не имеет права касаться, даже она.

— Меня ждет жена, — сказал я, как идиот-муж, натягивающий трусы наутро после оргии. — Это достаточно серьезная причина.

Она улыбнулась, обезоруживающая Тереза!

— Видишь, какой ты. Один день ты любишь ее, а на следующий день меня. Разве можно любить двоих сразу? Когда же ты обманываешь?

— В этом-то и весь вопрос, — сказал я, тоже улыбаясь. Некоторое время я ничего не говорил. Даже не думал. Все, что мне оставалось, — это действовать. Действовать очень полезно, когда уже ничего не понимаешь. Пойти на станцию, сесть в поезд, повернуть ключ в замке. Совершать заученные действия гораздо проще, чем непривычные. Тереза взглянула на меня.

— Бедняжка, — сказала она, — тебе надо торопиться. А то опоздаешь на свой поезд.

Я посадил ее на раму велосипеда. Мне не очень хотелось брать ее с собой на станцию, но в то же время я не хотел упускать возможность побыть с ней до последней минуты. (А завтра ты проснешься свободным, исцеленным от любовного недуга и будешь улыбаться своими тридцатью двумя зубами. Да и можешь ли ты в самом деле вообразить, что тебе придется стареть в обществе дядюшки Бонафу и садовника с собачьими глазами?) — Что ты сделала со своей собакой? — спросил я, нажимая на педали, — обратный путь был легче, дорога шла под уклон.

— Фу?