Дэн Симмонс - Темная игра смерти. Том 1

С ближайшей площадки раздался выстрел, и пуля расщепила перила. Луис пригнулся еще ниже. Их было четверо: Марвин, который в Общинном доме зарядил тяжелый револьвер и лишь рассмеялся в ответ на просьбу шерифа отдать его; бородатый Лерой с обрезом, очень напоминавшим тот, что был сейчас в руке у Луиса; шериф, казавшийся безоружным, и чернокожий Джексон, постарше, с синим рюкзаком. К тому же в любой момент могли вернуться близнецы Г. Б. и Г. Р. со своими дешевыми пистолетами.

Луис бросился вверх по лестнице, споткнулся, перескочил через ступеньку и рухнул на площадке второго этажа. Снова раздался выстрел из обреза, на этот раз произведенный с расстояния в пятнадцать футов. Пуля обожгла висок и щеку Луису. Я заблокировала боль, но заставила его рукой прикоснуться к обожженному месту. Левого уха не было. Луис вытянул руку и выстрелил в направлении световой вспышки.

– Черт побери! – раздался голос, по-моему, Лероя.

Следующий выстрел прогремел с противоположной стороны, и пуля, пройдя навылет через икру Луиса, врезалась в металлическое переплетение перил. Я заставила его кинуться по направлению к новой вспышке, на ходу перезаряжая обрез. Впереди по темному коридору кто-то бежал, потом поскользнулся и упал. Луис остановился, отыскал взглядом более светлый контур на темном фоне и поднял обрез. Как раз когда он нажимал на курок, тело перекатилось к черному дверному проему. Вспышка выхватила скрывающегося из виду Марвина и брызги щепок от дверного косяка.

Луис перезарядил обрез, вытянул руку из-за угла и выстрелил. Безрезультатно. Он вогнал в ствол еще один патрон и снова выстрелил. Опять никакого результата. Я заставила его отбросить бесполезное оружие, когда раздался выстрел и что-то сильно ударило Луиса в левую ключицу, отшвырнув назад. Он врезался в стену и съехал по ней на пол, одновременно вытаскивая длинноствольный револьвер. Следующая пуля попала в стену фута на три выше головы Луиса. Я помогла ему прицелиться как можно тщательнее именно в ту точку, откуда только что стреляли.

Револьвер не сработал. Луис нащупал предохранитель, затем дважды выстрелил в угол. Перекатившись влево через омертвевшую руку, он попытался встать и налетел на кого-то. По росту и общему облику фигуры я догадалась, что это был шериф. Я заставила мальчишку поднять револьвер, пока ствол не уперся противнику в грудь.

Яркая вспышка ослепила нас. Луис отпрыгнул, и перед моими глазами застыло изображение шерифа, наводящего сбоку фотокамеру. Затем еще и еще раз свет ослепил Луиса. Пытаясь справиться с временной слепотой, он развернулся лицом к реальной угрозе – вытянутому револьверу, но было слишком поздно. Пока мы, моргая, старались что-либо различить сквозь синеватую пелену, главарь банды, держа обеими руками тяжелый револьвер, выстрелил в Луиса.

Я ощутила не боль, а лишь толчок, когда первая пуля впилась ему в нижнюю часть живота, а вторая врезалась в грудь, расщепляя ребра. Я бы могла еще использовать мальчишку, если бы третья пуля не попала ему в лицо.

Контакт мгновенно прервался. Сколько бы раз я ни переживала гибель своих пешек, меня продолжает это волновать, напоминая обрыв связи во время оживленного телефонного разговора.

На мгновение я расслабилась, ощущая лишь шипение обогревателя, вглядываясь в изъеденное временем лицо куклы-манекена и прислушиваясь к ставшим уже отчетливыми голосам. «Мелани,– шептали стены детской.– Мелани, тебе грозит опасность. Поверь нам».

Даже возвращаясь к Винсенту, я продолжала слушать эти голоса. Из глубины пропахшего гарью дома не доносилось никаких звуков. Но девице некуда было деться. Худое тело Винсента распрямилось, и он бесшумно и уверенно двинулся в темноту, держа наперевес свою смертоносную косу.

Соломоном Ласки они занялись в понедельник днем. В течение двадцати минут он находился без сознания, а потом еще целый час ощущал головокружение. Когда он начал воспринимать окружающее пространство – все ту же крохотную камеру, в которой находился с воскресного утра,– первое, что он сделал, это стащил с левой руки повязку и принялся рассматривать разрез.

Он находился с тыльной стороны, на три дюйма выше вытатуированного лагерного номера. Операция была проведена профессионально, швы наложены аккуратно. Несмотря на припухшую и воспаленную кожу, Сол отчетливо различал бугорок, которого раньше не было. В большую мышцу руки было вживлено что-то размером с двадцатипятицентовую монету. Он снова перевязал руку и лег, чтобы все обдумать.

Времени на размышления у него было много. Сол удивился, когда в воскресенье его не освободили и не стали использовать. Он не сомневался, что в Филадельфию его доставили не случайно.

Вертолет приземлился в отдаленной части огромного аэропорта, Солу завязали глаза и пересадили в лимузин. Судя по частым остановкам и приглушенным уличным звукам, он догадался, что машина ехала через оживленную часть города. Потом под колесами раздался гул металлического покрытия моста.

Перед тем как окончательно остановиться, машина в течение нескольких минут подпрыгивала и тряслась по бездорожью. Если бы не отдаленный городской вой сирен и звуки пригородных электричек, можно было бы подумать, что они уже выехали в сельскую местность. Но это оказался всего лишь грязный, захламленный пустырь в центре города. Заброшенная стоянка? Место будущего строительства? Парковая зона? Сол сделал три шага, после чего его втолкнули в дверь, затем провели направо по узкому коридору и еще раз направо. Дважды он натыкался на стены и по гулкости звуков и еще каким-то неуловимым ощущениям определил, что находится в трейлере или передвижном доме.

Камера оказалась менее просторной и внушительной, чем в Вашингтоне. В ней также находилась койка, уборная и маленькая вентиляционная решетка, сквозь которую доносились приглушенные голоса и смех. Сол мечтал о возможности почитать. Странно, как человеческий организм приспосабливается к любым условиям, но не может прожить и нескольких дней без книг. Он вспомнил, как в гетто в Лодзи его отец взял на себя труд составить список доступных книг и организовал нечто вроде библиотеки. Зачастую люди, которых отправляли в лагеря, забирали книги с собой, и отец со вздохом вычеркивал из списка очередное название, но чаще усталые мужчины и женщины с грустными глазами почтительно возвращали их, иногда даже не вынимая закладок. И тогда отец говорил им: «Дочитаете, когда вернетесь», и люди согласно кивали ему.

Раза два или три заходил Колбен, чтобы провести поверхностный допрос, но Сол чувствовал, что тот не испытывает к нему никакого интереса. Как и он сам, Колбен чего-то ждал. Все в этом трейлере чего-то ждали. Он понимал это. Только вот чего именно?

Свободное время Сол тратил на размышления об оберсте, Мелани Фуллер, Колбене, Баренте и других, еще неизвестных ему лицах. Много лет он находился в плену глобального и рокового заблуждения, полагая, что стоит лишь понять психологическую основу этого порока, и он сможет излечить его. Охотясь за оберстом, движимый не только личными туманными соображениями, но подгоняемый столь жадной научной любознательностью, которая заставляет бактериолога в центре контроля за заболеваемостью выслеживать и выделять еще неизвестный, смертельно опасный вирус, Сол невольно сам заражался этим вирусом. Найти, понять, излечить…

Но для этой чумной бациллы не существовало антител.

Уже много лет Ласки был знаком с исследованиями и теориями Лоренса Колберга, который посвятил свою жизнь изучению стадий этического и морального развития. Для психиатра, прошедшего терапию концлагерей, размышления Колберга порой казались упрощенными до наивности, но сейчас, лежа в своей камере и прислушиваясь к шуршанию лопастей вентилятора, Сол понял, насколько уместной в его ситуации являлась теория Колберга.

Ученый установил семь стадий морального развития, соответствующих разным культурам, эпохам и странам.

Первая стадия характеризовалась младенческим уровнем сознания – отсутствие представлений о добре и зле, все поступки регулируются исключительно инстинктами и потребностями, их реализация подавляется лишь отрицательными стимулами. Этические суждения основаны исключительно на классической модели: боль– удовольствие. На второй стадии люди начинают различать добро и зло, руководствуясь авторитетом власти. Большим людям, мол, виднее. Представители третьей стадии жестко зависят от законов и правил. «Я следовал указаниям». Этика представителей четвертой стадии целиком определялась мнением большинства, «стадным чувством». На пятой стадии человек посвящает свою жизнь созданию и защите законов, которые в самом широком смысле служат идее общего блага, но в то же время не ущемляют права тех, чьи взгляды для этой стадии неприемлемы. Эти люди становятся прекрасными адвокатами. Сол был знаком с носителями подобных представлений в Нью-Йорке. Люди шестого уровня способны были подняться над узкоправовым сознанием пятого уровня и сосредоточить свое внимание на более высокой идее блага и этических принципах, не зависящих от национальных, культурных или общественных границ. Седьмая стадия руководствуется исключительно общечеловеческими моральными принципами. Подобные индивиды – редкое явление на Земле: Иисус Христос, Гаутама, наконец Махатма Ганди…