Сергей Разбоев - Воспитанник Шао.Том 1

На месте остался Ван, Коу Кусин и еще несколько монахов.

— Присаживайтесь, мой генерал. Поделитесь настроением, раздумиями. Не тревожат ли вас дурные сны? Не омрачают ли какие нюансы вашу ранимую душу? Мы ведь люди одного крута. И интересы наших интересов, я думаю, тревожат вас больше, чем прочая несущественая банальность нижних рядов. Вам я верю, верю, как заинтересованному.

— И тревожат, и интересуют. Но интересы, судьба моей страны меня не меньше тревожит, чем простолюдина.

— Ну что за фраза, генерал, мы ведь неглупые люди. Не нам демонстрировать друг перед другом патриотические вздохи. Простолюдин. Разве для вас это слово имеет вес?

— В единственном числе, конечно, не имеет.

— Сентиментальность. Старческий маразм начал ослаблять вашу душу. Чем это вызвано? Раньше вы были проще. А сейчас с вами неудобно разговаривать. Возраст? Или кокое отклонение во внутренней идеологии? Что с вами?

— Наверное, судьба нации.

— Это уже опасно. Не догадываетесь?

Два жестких, напористых взгляда, не мигая, давили друг друга.

Теневой, со своими крысиными глазками, вечно опасливыми, вечно выжидающими, вечно пугающими других. Он был бы смешон в этом непомерно огромном для него кресле, если бы не то место, которое занимало это кресло.

Генерал, сохранивший на своем беспокойном месте выдержку, порядочность, государственный разум.

— Обидно, когда над нацией подтрунивают, смеются, ни во что не ставят. Над великой нацией.

— Какой мрак в вашей голове. Это от возраста. И это точно. Вам нужен длительный покой, перемена климата, местности.

Генерал промолчал.

— Вы не обижайтесь. Раньше, когда у вас было больше твердости, карьерной напористости, вы не вдавались в развлекательные философские пустоты. Вас интересовало дело. Дело прежде всего. Сейчас, когда времени у вас больше, когда всеми практическими делами ворочает Чан, у вас появились минуты, которые начинают бомбить вас тем, что вы слышите от других, не из своего круга. Массы правы, но их правда — правда сегодняшнего дня. Поймите, государственный человек должен смотреть много вперед и со всех сторон. И с высоты того места, на котором находится. Иначе восторжествует республиканская анархия. Это чревато потерей государственности. История знает примеры на этот счет. Жесткая централизация власти и порядков должна быть выше житейских рассуждений толпы. Здесь разные точки зрения неуместны. Не вам таскать мешки с рисом. Не вам с кули решать общий вопрос.

— Это та же звонкая пустота. Интересы крестьянина и члена правительства в вопросах жизнеутверждения нации не расходятся, — генерал говорил расслабленно, но старался не терять глаза Теневого.

— Знаете, любезнейший, подобное я уже слыхал. Это мне на кое-что намекает.

— Значит, не у одного меня сплошная сумятица в голове.

— Что вы все о родине заголосили? Неужели и вправду очередной подъем национальной сознательности? Странно. Если такое поветрие охватит многие головы, то дело может кончиться большим бунтом.

— Нам далеко до подобной прозорливости. Сумбур в голове еще не есть логика и ответ на внешние события.

— Уже лучше, — но упор глаз Теневого не ослабевал. — Сейчас я снова вижу, что вы тот же, которого мне приходилось знать раньше.

— Покорнейше благодарю, но меня это мало успокаивает.

— Хм-м, независимость. И это, наверное, вы почувствовали твердо. Кроме отставки вам ничего не грозит. Хорош гусь. Спелся. А может быть и снюхался. До чего же вы все упорно в солисты лезете. С чего бы это?

Генерал про себя улыбнулся. Всe же ему иногда импонировол Теневой логикой своей боязливости. Тот всегда тонко чувствовал, когда человек начинал не бояться его, обретал духовную независимость.

— В солисты гордость и достоинство лезут, когда видят, что ум не много помогает.

— Чувственность непозволительно вами овладевает. Чертыхаетесь от излишней свободы, в крайность бросаетесь. За той же риторикой прячете свои узкоместнические помыслы.

— Такого не может бьпь. Простым людям нечего прятать в запасники души.

— Но ты-то не простой.

— Я? Что я, — генерал махнул рукой. — Мой век на закате. Я не могу уже идти к более сложному. Я простею.

— Хмырь вы, товарищ генерал. Еще тот. Я догадываюсь, к чему клоните, но подумаю еще над этими словами. Хотя подобные монологи меня интересуют постольку-поскольку. Не буду интриговать вас: скажу только, что я очень о многом догадываюсь.

— В свою очередь, смею уведомить вас, и я очень о многом, но не только догадываюсь.

— Не стоит шуметь словами. Ваше может остаться при вас.

— Трудно сказать.

— Хватит! — Теневой повысил голос. — Довольно! Не ту тему мы шагаем. В настоящий момент меня не удовлетворяет постановка дел служб обществешой безопасности в центре и на местах, отдельно в Шанхае.

Теперь генерал пристально, атакующе посмотрел на Теневого.

— Раньше вы меньше интересовались службой, и в частности на местах. Свыше получено добро, причем здесь ваш глаз?

— Вот как заговорил. А я-то все верил, что сможем прийти к общему знаменателю. Кабинет не знает того, что известно мне.

Генерал понял, что Теневой провоцирует его на дерзкий ответ и что запись беседы использует против него. Начал играть дешево, но сердито.

— Вы не далекий политик.

— Не зарывайтесь. Ваше кресло ниже моего. Не вам судить-рядить.

Голос человечка терял учтивость, стал шипящим, злым.

— В настоящий момент обстоятельства не над местами, над личностями.

Генерал тоже отбросил некоторый покров вежливости.

— Ну, и… — Теневой напрягся.

— Вы очень зря сделали, что поторопились с Патриархом. В своем кругу он великий человек, высокочтимый.

Маленький резко махнул рукой.

— И великие болтуны помирают.

— Помирать, но не погибать они должны.

— Точнее выражайтесь.

— Они вас в покое не оставят.

— Кто они? — малый заерзал в кресле.

— Неужели не догадываетесь? Такой мудрый, опытный, государственный.

— Не ерунди мне. Выкладывай, что хочешь сказать.

— Монахи.

— Лапы коротки. У меня упреждающий удар.

— Возможно. Но не каждый удар находит цель. А вот вы один. Из нескольких ударов один, но дойдет. Вы, наверное, об этом не подозреваете.

— Тоже решил мне угрожать.

— Как можно. Вы мне глубоко безразличны. Просто предупреждаю, как человека своего круга. Знаю, что запись разговора сохранится.

Маленький снова откинулся на спинку кресла:

— Человек моего круга. Нет, скажи мне, почему в последнее время все стали нагло дерзить мне? Страх потеряли?

Генерал выпрямился. Человечек сейчас казался ему жалким и беспомощным. Возникло желание запрятать его в ящик письменного стола.

— Приходит время, народ перестает страшиться правителей безрассудных, авантюристичных, недалеких. Когда нечего терять, нечего и бояться.

— Что-то ты и по-ревизионистски заговорил, человек моего круга.

— Это действительность.

— Глупый ты. Видно по улицам пешком ходить стал. О народе запекся. Философ. Многовато нас стало. Не к лицу. Знал бы ты, что народ выживает в любых условиях. Поэтому человек государственного положения должен думать не о народе, но о государстве, в котором проживает сей народ. О процветании той части населения, которая делает большую и малую политику. Вот она более подвержена стихийным ударам социальной обстановки. О ней печься надо. А народ он всегда выживал. Только крепче становился.

Вдруг Теневой резко изменил тему разговора.

— Погиб капитан Тян. Кого вы предложите на его место? — Маленький оскольно прищурился. Что он надеялся услышать, предлагая провокационный вонрос?

Но генерал держался споконо.

— Через сутки мои сотрудники подадут вам списки кандидатур.

— К этому времени я покину Шанхай. Что вы лично предложите?

— Я не занимаюсь этими вопросами. Опытного сотрудника я не дам, а молодых еще плохо знаю.

— Что ж, посмотрим. Генерал встал, поклонился.

Его осторожная походка еще долго маячила перед озлобленным взором Теневого.

Горы наступали, расступались, уходили в стороны, назад. Медленно перемещались перед глазами, молчаливо смотрели вслед.

Впереди граница Индии.

Было доволыю холодно. Сыро. Поэтому непривычно и неожиданно показалось путникам явление: отшельник-аскет сидел на придорожном камне и медленно, в такт своим молитвам, качался из стороны в сторону.

Рус прошел бы мимо. Он достаточно видел подобное и в своих бдениях также часами сидел, глубинно размышляя о жизни. Но что-то заставило его пригнуться, посмотреть отшельнику в глаза. Тот бешено смотрел перед собой. Грязные капли слез медленно скатывались по загрубелому лицу. Это поразило Руса больше всего. Он тронул безумца за плечо. Тот, не реагируя на него, гнусно верещал: