Жан-Кристоф Гранже - Конго Реквием

Лифт, спускающийся вниз, в подвальные помещения. Ни слова в кабине. Ситуация в комментариях не нуждалась: де Пернек – Ласей, который питал неутолимую ненависть к Морванам, знал в лицо каждого члена клана. Разумеется. Ему подали на блюдечке последнего выжившего.

Дверцы открылись. Новый приказ дулом: «После тебя». Лоик вступил в коридор. Голые стены, трубы на виду, запертые двери: этаж смирительных рубашек. От окружающей обстановки несло «убийством при попытке к бегству». Ласей прикончит его в какой-нибудь одиночной камере, а потом сожжет тело в институтской котельной. Но Лоик не мог ни о чем думать, кроме снедавшей его жажды.

Еще одна деталь занимала его, пока они передвигались, как два призрака, по зданию. Ласей явно не опасался видеокамер – неужели наблюдение в это время отключалось? Невозможно. Ответ он получил перед новой дверью. У психиатра в кармане был маленький хромированный пульт, – очевидно, он блокировал камеры по собственному желанию. Что ж, у себя он был хозяином…

– Стой.

Лоик послушался. Де Пернек пустил в ход свой бедж, и они вошли в ослепительно-белую камеру: одноцветные стены, пол, потолок, и все. Ни окна, ни мебели, верхний светильник недоступен, забранный бронированным стеклом. Будь крысой, но крысой лабораторной.

Он обернулся и посмотрел на человека, который все это задумал и устроил: высокий седеющий мужчина, все еще представительный и внушающий спонтанное доверие. Старик всегда говорил: «Первое впечатление только для того и существует, чтобы усыпить бдительность».

– Я расскажу тебе одну историю, – начал психиатр.

Прежде чем поставить точку, его палач решил позволить себе роскошь исповедаться. Очень удачно: он ведь и пришел сюда, чтобы его выслушать, даже если придется унести все услышанное в могилу.

– Я могу сесть?

– Будь как дома.

Лоик сполз на пол, прислонившись спиной к стене. Ноги под задницей, руки обхватили колени, сам загнан в пустой куб – из него вышел вполне приемлемый сумасшедший. А труп тоже получится неплохой? И по-прежнему жажда.

– Историю человека, – продолжил психиатр, – переполненного желанием, но не способного ни при каких обстоятельствах перейти к действию. Своего рода импотент, раздираемый порывами. Мало-помалу этот человек нащупал решение проблемы, или, по крайней мере, ему показалось, что он нашел. Он стал проживать свои страсти через посредников. Направляя и консультируя пациентов, он заставлял их действовать и испытывал эмоции через них. Это было унизительно и вызывало чувство неудовлетворенности, но хотя бы создавало впечатление, что он существует. Я забыл об одной детали: желания этого человека сосредоточились исключительно на жестокости и смерти. Он мечтал об убийствах, пытках, страданиях. Только на это у него и стояло, ну или почти, но ему не удавалось сделать решительный шаг. Не из соображений морали, а из трусости. Из простого страха – страха перед жертвой, перед полицией, перед последствиями своих преступлений. Евнух жестокости. Он мечтал о насилии, но был не приспособлен для такого рода инстинктов. Слабак, не решающийся пойти даже на минимальный риск во имя своего порока. Эту истину он открыл для себя сорок лет назад в стране, где не было места ни закону, ни жалости и на которую первопроходцы наложили свой неизгладимый отпечаток. В том черно-красном городе этот человек сначала встретил женщину. Он испытал к ней влечение… непреодолимое. А еще его дорога скрестилась с одним копом, молодым, травмированным, душевнобольным. Он сразу же понял, что тот обладал тем, чего недоставало ему самому: силой, мужеством, способностью убивать. Он начал лечить копа и обнаружил у того еще одно бесценное сокровище: безумец не только мог убивать, но и имел под рукой готовую жертву…

Стены резко отражали электрический свет. Ласей, в белом халате, идеально вписывался в картину.

– Мэгги предложила мне свое тело в обмен на шкуру Кати Фонтана, – продолжил он, – но я бы в любом случае толкнул Морвана на ее убийство.

– Я здесь не для того, чтобы слушать старые байки…

– Ошибаешься: я говорю о настоящем. Базовые события, которые объясняют все, что случилось за последние два месяца. В ту ночь я понял, кто я есть на самом деле… – Он издал мрачный смешок, незаметно поднеся руку к своему члену. – Когда Мэгги кромсала Кати, я следил за ней через щели в сарае. Для меня это стало… откровением. Позже, когда мы занимались любовью прямо на месте казни, ее тело больше меня не волновало. Что меня возбуждало, так это секс с убийцей, в запахе еще теплой крови…

– К чему вы ведете? – закричал Лоик. – Все, что вам после этого удалось, – это сбежать из Конго и исчезнуть. Вы поменяли имя и начали свою карьеру психиатра-психопата в Бельгии. Какая связь с опытами последних лет?

Ласей – де Пернек вздохнул и несколько секунд хранил молчание. Каждая секунда была заполнена светом. Белые ожоги трепетали под черепной коробкой Лоика, превращаясь в черную завесу под веками.

– Вернувшись в Европу, я лечил неврозы других и наблюдал за ними. Через них я старался лучше понять себя, проанализировать, почему я так мучаюсь оттого, что не могу убивать и причинять страдания.

– А вам никогда не приходило в голову, что этот страх мешает вам причинять зло?

– Узнаю тяжеловесное и ограниченное суждение толпы…

– Я был алкоголиком, сидел на героине и кокаине. Я бисексуал и буддист. Это я убил Фарабо. Я вырвал ему лицо собственными руками. Не думаю, чтобы я был классическим образчиком трудящихся масс.

– Ты убил из мести. Ты убил, чтобы спасти брата. Ты убил с наивным убеждением, что творишь добро. Ты ничего не знаешь о том, что такое тяга к злу, к жестокости, зловещее желание, которое захлестывает тебя и поглощает целиком.

– Я же сказал, что сидел на героине.

– Поменяй шприц на нож, и тогда сможешь представить себе, что я испытываю на протяжении многих лет.

После передоза Лоик не имел желания снова заглядывать в бездну. Но перед ним начинала проявляться связь между жалким мерзавцем, мечтавшим трахнуть Мэгги в Лонтано, и известным профессором, специалистом по опасным патологиям: Ласей – де Пернек всегда стремился вылечить только себя самого.

– Все это время я был вынужден глушить себя успокоительными, химически себя кастрировать и проживать свои побуждения через пациентов, которые творили зло без ума и без блеска.

Лоик догадывался, чем было его существование. Жизнь гиены, шакала, вынужденного питаться остатками преступлений других. Он представил, как тот упивался признаниями самых опасных безумцев, мастурбируя над отчетами о вскрытии их жертв, трахая женщин-преступниц и прямо в постели вытягивая из них в обмен на несколько пилюль или благоприятный отзыв подробные признания. Изгнанный из африканских земель, де Пернек так никогда и не прекращал рыскать вокруг зверства других, как стервятники собираются ночью на кладбище.

– Встреча с Усено все переменила, верно?

– Наконец-то дельное замечание. Да, этот ученик принес мне неоценимое благо: чисто физиологический подход, неврологический анализ зла.

– Вам это никогда не приходило в голову?

– У меня другое образование. Усено был одновременно психиатром и неврологом. Он изучал циркуляцию, цепь жестокости. Я подключился к его исследованиям. Вернулся на факультет. Приобрел новые, узкоспециальные знания. И мы смогли объединиться, чтобы открыть клинику.

– «Фельятинки».

– «Фельятинки», да. Всего лишь официальная вывеска…

Лоик был в курсе истории «Фармакона»: ему до нее не было никакого дела. А вот что его интересовало, так это внутренние мотивы Ласея. До тех пор у психиатра было всего два способа как-то смягчить свои убийственные порывы: заглушить своих клиентов транквилизаторами или заставить их перейти к действиям. Работы Усено позволили ему наметить и третий путь. Внутренний ограничитель.

Ласей подтвердил:

– По мере того как мы анализировали нейронные пути жестокости у человека, я все четче понимал, что мы описываем с клинической точки зрения мою собственную болезнь. А еще я понял, что другая система, а именно контур страха, наглухо замыкала присущие мне импульсы. Наши работы позволили наконец найти решение. Следовало разрушить во мне те нейроны, которые блокировали высвобождение нейромедиаторов агрессивности.

Только в это мгновение Лоика озарило. Он ошибался: де Пернек – Ласей хотел не вылечиться, а высвободиться.

– Вы никогда не искали вакцину против жестокости. Вам была важна только первая часть экспериментов, первый эффект аналогов: усиление жестокости.

Новая улыбка.

– Скажем, эта мысль пробила себе дорогу.

– Вы всегда хотели только одного – разрушить барьер, возведенный вашим страхом… – Уже произнося эти слова, Лоик ухватился за последний факт, естественно вытекающий из всего сказанного. – Единственным подопытным были вы сами.