Светлана Гончаренко - Измена, сыск и хеппи-энд

Белокурый парик Вика купила на рынке. Папаху пришлось вернуть коллекционерке. Та нашла, что побывав в Викиных руках, ее сокровище полиняло и поредело (Жанна утверждала обратное). Значит, пора заиметь свой реквизит! Парики, подвешенные на веревочке, колыхались перед Викой на весеннем ветерке и напоминали нахальные тропические цветы. Она не знала, какой предпочесть — сиреневый с елочным блеском или ярко-апельсиновый. Оба они были дики, невероятны и совершенно несовместимы с изысканным Викиным стилем. Она и хотела стать нынче наглой, фальшивой и бесстыжей. Она натянет страшно тесные штаны гнусного, нутряного алого цвета (эти штаны у нее уже были, теткин подарок; она поддевала их зимой под брюки для прогулок). Вика вдруг с ужасом поняла, что хочет нарядиться вульгарной Лариской Гузыниной. Пусть так. Ну и что? Она наденет алые штаны и еще покажет им обоим! Она не будет больше глупо сигналить на дороге и унижаться перед таксистами. Машину надо взять заранее — какого-нибудь непритязательного левака. Поглядим, куда вы отправитесь, на какие объекты!

Выслеживания, преображения, переодевания — в общем, двойная жизнь — стали доставлять Вике странное, нехорошее удовольствие. “Фу, какое извращение!” — говорила она, глядя на себя, белокурую, в зеркало. Парик она все-таки выбрала не лиловый и не оранжевый, а ослепительно белый, неистово сверкающий и формой напоминающий большую аккуратную метлу (Мудель “Клеопатра” значилось на крайне безграмотном ярлыке, выдающем слаборазвитость восточного производителя). Анютка не видела этого безобразия, потому что сидела этажом ниже, у одноклассницы, и смотрела там мультики. В дополнение к метле Вика нарисовала себе красные развратные губы, много разляпистее ее собственных, и нанесла на веки тени для ночной жизни, с высверками. После некоторого размышления она еще и наклеила длинные белые ногти, достойные выходца из склепа. В алых штанах и коротенькой, едва до талии, куртке Вика стала выглядеть так, что никто из “Спортсервиса” ее бы не опознал.

Если Вика прежде в своем изящном пальтишке и дорогущих сапогах топала по оживленной улице, она, конечно, ловила на себе восхищенные мужские взгляды. В этих взглядах метались бездны вожделения и таяла собачья тоска по недостижимому — нет, мол, этакая прелесть не про меня убого! Но в тот угрюмый сырой вечер, надев метлообразный парик, Вика столкнулась со странным явлением. Шла она с достоинством, стараясь совсем не вилять задом, но проклятые мужики перестали ограничиваться взглядами. Все как один желали с нею познакомиться, и все, даже самые завалящие, обещали доставить море удовольствия. К тому же в отдаленном холодном Нетске откуда-то взялось невероятное количество смуглых брюнетов с восточным акцентом. Они набрасывались на Вику буквально из-за всех углов — скалили зубы, щелкали языками, сулили золотые горы, сытные блюда и многое из валюты. Вика едва успевала от них уворачиваться, а одного, очень настырного, даже случайно задела сумкой по переносице. Брюнет потом долго кричал ей вслед что-то непонятное и вряд ли хорошее. Поэтому к “Спортсервису” Вика немного опоздала, и времени для наема машины у нее оставалось в обрез. Она предусмотрительно встала в глубокой тени дома, чтобы сделаться незаметной для брюнетов (но и там ее белый парик блестел и передергивался искрами), и огляделась. Лучше, конечно, было ловить машину на Благовещенском проспекте, но там она могла прозевать “Сааб”. На парковке недалеко от “Спортсервиса” дремало десятка три машин. Возле некоторых копошились водители. Может, здесь попытать счастья? Слишком видные иномарки она отвергла сразу — этих не уломаешь; к тому же в “Спортсервисе” принято было пускать друг другу пыль в глаза, меняя новейшие модели, и роскошные машины могли как раз оказаться принадлежащими спортсервисникам. Из машин поскромнее она приглядела неказистый “Москвич”. В нем на водительском месте кто-то сидел. Машинка была чистенькая и рыжеватая, как показалось Вике при тусклом свете неблизкого фонаря. Вика вынырнула из темноты и, искря париком, направилась к “Москвичу”. Она постучала пальцем по его крыше. К боковому стеклу придвинулось серьезное губастое лицо в очках. При виде тесных Викиных штанов, расположенных как раз на уровне глаз водителя “Москвича”, тот изобразил ужас и отвращение, отрицательно замахал руками и отвернулся. Вика постучала еще раз и ниже наклонилась к стеклу. Появление в окошке Викиного чувственного рта и слепящей метлы усилило гримасу испуга у незнакомца. Тогда Вика вынула из сумочки десятидолларовую бумажку и знаками дала понять, что хочет вречить ее губастому. Дверца “Москвича” наконец распахнулась, и Вика плюхнулась на переднее сидение.

— Уф, слава Богу! Чего вы мне рожи строили? — спросила она губастого. — Я хочу предложить вам заработать, а вы…

— Я думал, вы из этих, — пояснил губастый густым, глубоким голосом, неожиданным для такой малопримечательной персоны (лет за сорок, лысина абсолютная, как полнолуние, и тяжелые очки).

— Из каких из этих? — возмутилась Вика. — И вы туда же? Господи, еще и кавказцы откуда-то понаехали именно сегодня на мою голову! Еле успела!

— Вы похожи на ночную бабочку, — сказал губастый. — Теперь понимаю, что похожи не в переносном, а в прямом смысле.

Вике почудился в этих словах тонкий комплемент, но она сразу отбросила подобные подозрения — нет, слишком уж тонкий для столь топорной физиономии. Она взяла быка прямо за рога:

— Дело у меня следующее: сейчас, с минуты на минуту в тот вон “Сааб” — видите, правее, сизенький такой металлик? — сядет человек. Или двое. Они поедут по своим делам, а мы за ними. Куда они, туда и мы. В результате вы получите от меня десять долларов. Идет?

— Да, — быстро сказал губастый и включил мотор. Вика обрадовалась такой грубой алчности владельца “Москвича”, потому что на крыльцо “Спортсервиса” как раз вышли Пашка с блондинкой. Они привычно шмыгнули в “Сааб”. Мотор “Москвича”, до этого кротко кашлявший, взревел. Погоня началась.

Впрочем, какая погоня! Пашка быструю езду любил, но на бойком Благовещенском проспекте вел себя прилично, потому что, как видела Вика, все время болтал с блондинкой. Точнее болтала блондинка, а он беспрестанно поворачивал к ней свою сияющую улыбку. На углу бульвара, у универсама “Угостись”, он притормозил и запрыгал через три ступеньки в сияющий винный отдел. Блондинка осталась в “Саабе”, где гляделась в зеркальце и чесала широкую спину. Вике очень хотелось выйти и продырявить “Саабу” шину, но это не решило бы ее проблем, и она сдержалась.

— Вы даже не спросите, зачем все это, что значит? — бросила она губастому.

— Нет, — ответил тот и, сверкнув очками, отвернулся в сторону. Пашка вскоре сбежал с крыльца “Угостись!”, весело раскидывая колени и салютуя блондинке бутылкой шампанского. Вика так сжала кулаки, что у нее сазу отскочило два накладных покойницких ногтя. Губастый вздохнул, “Москвич” заревел.

Минут через двадцать они прибыли в район Коммунистических бань и вслед за “Саабом” свернули в тихий тупик. То был даже не тупик и не двор, а просто архитектурная оплошность: на большой пустырь смотрели зады нескольких зданий. Непонятно, почему они здесь так нестройно сбились. Ведь это все были вполне благопристойные строения разных эпох, фасадами выходившие на совершенно разные улицы. Помимо тоскливого бетонного забора обувной фабрики, тут тянулась глухая стена глазной поликлиники. Какое-то небрежно слепленное в период застоя одноэтажное строеньице неожиданно оттеняло шикарный, огороженный низким чугунным заборчиком двор большого жилого дома сталинских времен.

Силуэт этого дома казался знакомым, но Вика не сразу сообразила, что попала на задворки знаменитого сумасшедшего дома. Издавна говорили и даже писали в местной прессе, что проектировавший его архитектор был умалишенный. Дом успели возвести, а диагноз его творца выяснился только накануне заселения квартир. Сумасшедший дом был весь испещрен лепниной, пестрел небывалыми балкончиками, топорщился толстоногими, как морковка, шпилем. Там и сям зияли по фасадам палладианские ниши, из которых выглядывали то гипсовый сталевар, то животновод, то пионер с могучими икрами и моделью планера. В этом доме. по мысли зодчего-безумца, должна была начаться невероятно прекрасная жизнь небывало прекрасных людей. Люди эти могли по утрам спускаться из своих высокостенных просторных квартир по двум плавно стекающим от арок второго этажа лестницам, достойным замка Фонтенбло, и не бежать сразу на службу или в гастроном, а побродить в саду меж клумб, стриженных кустов и фонтанчиков. Бассейн каждого фонтанчика имел форму мятой груши, и в центре каждого сидело по сладострастной скульптуре спортсменки. Какая спортсменка сидела с мячом, какая с полотенцем, а одна и вовсе в обнимку с некрупным Дельфином. У дельфина была странная улыбчивая морда гуляки лет пятидесяти — похоже, не все пакости о любовных похождениях старика Зевса описаны древними, остались и невоплощенные идейки. Садик и удивительную лестницу во второй этаж Вика видела впервые. Сумасшедший дом всегда считался очень престижным из-за нечеловечески высоких и громадных его квартир. В последние годы его заселили состоятельные господа разного сорта. Дивный сад, и лепнина, и лестницы Фонтенбло содержались в идеальном порядке. Снег только что сошел, не было ни травы, ни зелени, и только белели рассевшиеся в фонтанчиках скульптуры. Они были в сумерках особенно наги и манящи.