Юрий Черняков - Чудо в перьях

— Что — чуть что? — резко повернулся он в мою сторону и погрозил пальцем. — Не трожь Марию, Паша! Она — моя святыня, мой талисман. Пока она с нами, ничего не случится. Край наш будет процветать и крепнуть, несмотря на происки и провокации моих врагов!

— И сколько? — спросил я. — Сколько беречь? Сами не трогаете и других не подпускаете. Я раз сижу с Марией, телевизор включили, Елена Борисовна какую-то передачу вела, так у нее голос изменился, и вот как вы говорит: «Паша, не смей!» Мария даже от меня отпрянула. И навзрыд плакала… Сколько так ее держать? Тут джигиты на машинах подъезжали, грозили выкрасть.

— Любит тебя Елена Борисовна до сих пор, — вздохнул хозяин. — Чует ее сердце, когда ты ее на экране разглядываешь. А вот я себе никаких особенных чувств, кроме ответственности и тревоги за судьбу моих реформ, позволить не смею… А с Марией — будем решать. Разберемся. Или замуж выдам за хорошего человека, или… Вот дай только срок, наведем порядок в наших стройных рядах. Вот еще с футбольной командой что делать, ума не приложу! Чем больше успехов, чем культурнее и зажиточнее живем, тем чаще проигрываем. А на другой день падает производительность на производстве.

— Зажрались, — сказал я. — Так куда будем Реку поворачивать? Неужели в Турцию?

— Нет! — торжественно сказал он, взял указку и подошел к огромной, в полстены, карте Края. — Нет в тебе, Паша, стратегического чутья. И видения сути событий нет. Ну, это кому что. Зато есть в тебе иной талант. О котором я уже говорил, хотя ты не желаешь его признавать… Вот куда мы повернем русло нашей Реки, Паша, вот!

И провел указкой по внешней границе Края, отделяющей нас от сопредельных областей.

— Устроим водную линию Мажино! И тем самым решим сразу несколько стратегических задач. Во-первых, отпадет нужда в шлагбаумах и таможнях, не говоря уже о пропускных пунктах, что приписывает мне Рома в своих нескончаемых доносах. Хотя были у меня такие задумки, были, если честно признаться… И он прочитал самые мои заветные мысли, как всегда, на расстоянии. Но эту мысль если и прочел, то еще не усвоил. Во-вторых, отпадет необходимость в введении собственной валюты, объективно вытекающая необходимость укрепления границ. И обвинения в сепаратизме и бонапартизме, таким образом, сразу станут клеветническими. В-третьих, обводним засушливые сопредельные земли наших соседей, за что они только спасибо скажут… Ну как?

— Не знаете вы вашего народа, Андрей Андреевич! — сказал я. — Уж если что решили… Вплавь будут перебираться, на плотах, подныривать будут. По льду зимой, через шугу весной. Чего нам не дают, того и хочется.

— Правильно! Линию Мажино боши преодолели не напрямую, а в обход, — оживился Радимов. — Помню, какой фурор это произвело в нашем генштабе. Я держал пари с полковником Соковниным, что так и будет, что верю в гений фон Шлиффена и Мольтке-младшего. Бедняга чуть не лишился дара речи, когда удар был нанесен, как я и предполагал, — через Бельгию! Его высочество Великий князь Николай Николаевич, прослышав о нашем пари, хотел меня взять в свой оперативный отдел, но, увы! Как всегда, интриги, завистники, весь джентльменский набор прогнившего строя, в чем большевики были совершенно правы, хотя это не давало им основания пользоваться его слабостью…

Он бормотал все невнятнее и быстрее, припоминая и забываясь, и мне снова стало что-то такое мерещиться… Чтобы побороть наваждение, я громко спросил:

— Где я был в это время? При вас?

— О нет, ты был далеко, в Париже, отсюда твой безупречный прононс, когда ты забываешься… Ты был моим слугой, но имел неплохое образование, знал французский лучше меня, и тебя послали туда по моей рекомендации, но Цаплин… опять Цаплин… написал в посольство, чтобы за тобой присматривали, поскольку до этого ты бывал замечен в неблаговидном поведении с дамами полусвета.

— Кем был Цаплин?

— Роман Романович работал в Третьем отделении, в охранке. Он не понимал тонкостей моей игры. Нет лучшего прикрытия, чем хорошенькая любовница, коих в Париже у тебя бывало предостаточно. Многие завидуют, против счастливца затеваются интриги, отбивают даму, вызывают на дуэль, словом, что угодно, но только не подозревают в шпионаже… Ты успел мне сообщить о планах французского генштаба, поначалу двусмысленных, пока они не попали в переплет, а потом тебя переправили в Россию через Швецию…

— Так, значит… — хотел спросить я и осекся, вспомнив смешки шоферни из нашего гаража, когда я очухался после «вчерашнего» — празднования Дня Нечаянной радости, затянувшегося на две недели.

«Это ты на каковском языке трепался? — спросил меня мой механик Зуев, неряшливый, вечно пьяный мужичок, за которым постоянно приходилось все переделывать. — Вроде какую-то Зизи всю ночь звал. Француженка, что ли?»

Мужики захохотали. С тех пор как я перешел на машину хозяина, в наших отношениях образовалась трещина. В домино играть уже не звали, пробовали даже задевать, но скоро успокоились — спортзал, где я осваивал премудрости каратэ, для меня был открыт в любое время суток, не говоря уже об инструкторах, готовых заниматься со мной когда угодно, стоило лишь позвонить… Да и не было у меня времени на домино, если по правде…

Я тогда подумал, что меня разыгрывают, но теперь это совпадало с тем, что недавно говорила Елена Борисовна.

Хозяин, как всегда, прочел мои мысли.

— Ну, припоминаешь? — ласково спросил он, заглядывая в глаза.

— Да вроде… — уклончиво ответил я. — Говорят, будто по-французски ночью разговариваю. Или после пьянки.

— А в филармонию ты ходишь, как я велел?

— Некогда, сами видите, какая тут филармония.

— Значит, ты меня обманул! — сказал он. — Взял абонемент для отвода глаз, а сам не пошел. А обманув в малом, скоро будешь обманывать в большом. Нехорошо, Паша. Не ожидал. Думал, что есть на свете человек, на которого всегда можно опереться в любом начинании…

— Да забыл я про эту филармонию! — сказал я. — Шагу не могу ступить. То вы, то Елена Борисовна сразу: куда пошел! Она с телеэкрана за мной следит, а вы секретарш да уборщиц приставляете.

— Говоришь почти как Рома, — вздохнул он. — Собственно, почему почти? Ты с ним тайком не встречаешься, нет?

— Вы же все мои мысли читаете! — обиделся я. — Попробовал бы.

— Это верно! — согласился он. — Предательство я не поощряю. Даже в мыслях. А ты сегодня еще подумаешь о такой возможности. Я не говорю — предашь. Но мысль возникнет. И если не преодолеешь себя, то Рома прав. Ты — раб. И я проиграл свою жизнь. Помнишь наш с ним спор?

— Как такое забудешь… — нехотя сказал я. — Ну так что? Я ведь тоже научился ваши мысли читать, Андрей Андреевич! За Цаплиным, что ли, собираться? Все равно спать не дадите.

— Поезжай, голубчик, — согласился Радимов. — А я пока поработаю. Надо подумать, как осуществить поворот Реки. Где изыскать средства.

Говорил он холодно и рассеянно, как бы желая от меня поскорее отделаться. По-моему, хозяину не понравилось, что я тоже читаю его мысли.

— Придется привыкать! — вдруг весело сказал он. — Ты вот присмотрелся, привык, притерпелся. Теперь моя очередь. Иди же! — И грубовато подтолкнул меня к двери, захлопнув ее за мной.

Сонная секретарша подняла голову от толстой книги и улыбнулась. Поступила она к нам недавно, когда увеличился объем работы в связи с наступлением Цаплина и столичных недоброжелателей по всем фронтам. Было в ней что-то замедленное, томное, умиротворенное…

— Как тебя зовут? — машинально спросил я, подсаживаясь и забрав у нее книгу.

— Забыл уже? — с ласковой укоризной спросила она и положила ногу на ногу. Ноги у нее были в порядке. Грудь автоматически приподнималась при звуках мужского голоса. Рука шарила в поисках молнии на брюках.

— А он не выйдет? — спросила она через минуту на диване.

— Нет… — сказал я, расстегивая брюки. — Пусть только попробует.

Она обняла меня за шею, что-то шепнула, закатила глаза, замычала. Работала она и так и этак, и в партере вполне исправно, и мычание уже перешло в постанывание. И тут скрипнула дверь кабинета. Я замер, чувствуя кожей потного затылка взгляд Радимова. «Слово скажет — убью к чертовой матери!» — подумал я.

— Ну же! — сказала она, не открывая глаз. — Еще! Ну пожалуйста, милый.

Дверь снова скрипнула и затворилась. Он так и не сказал ни слова, ни сейчас, ни потом.

Я машинально доделал начатое, вскочил, выпил прямо из графина. Мельком глянул на смутно белеющее неподвижное тело на диване. Телевизор, слава Богу, не работал, Елена Борисовна благополучно почивала, так что мне вполне могло сойти с рук.

Я так и не спросил, как ее все-таки зовут. Просто мне была нужна разрядка. Больше я ее не видел. Она погибла на другой день. Сначала ее изнасиловали в подъезде, потом убили некие небритые брюнеты с восточным акцентом. Приезжие, как объяснили мне. Третий месяц ждали своей очереди в ЭПД. Не могли устроиться на работу, найти жилье. Им тоже была нужна разрядка.