Айдар Павлов - Время Полицая

Вадим усмехнулся:

- Кто же это мог сделать? Может, я его пригласил?

- Возможно.

- О, ля-ля...

- Воображение - непобедимая сила. Ты сам вызываешь к жизни тех, кого любишь, и ненавидишь.

- Но тебя-то я не звал!

- Ты мне веришь?

- Да.

- Ты меня чувствуешь?

- Но до того как ты появилась...

- Забудь о том, что было до того. Реальность - это сейчас. Реально то, что я говорю с тобой, а ты говоришь со мной. Все остальное можно смело выбросить. Пока я не появилась, ты валялся куском студня и не чувствовал собственной шкуры.

- Когда-то в утренней земле была Эллада, да? – Пропел Вадим. – Не надо умерших будить, грустить не надо… Ося любил этот стишок. Иосиф Блан. Ты хоть представляешь, какая мразь, этот Полицай?

- Извини, для меня вы все из одного теста: что Ося, что Полицай.

- У них были жуткие отношения, у Оси с Полицаем. Я расскажу, тебе будет интересно. Пять лет назад мы с Мишкой служили в Венгрии, Полицай был нашим старшиной. Да каким, на фиг, старшиной, - он был там всем. Вся бригада проходила его навытяжку. Комбриг, и тот, думаю, трясся от страха в своем кабинете. Короче, в наш дивизион залетел этот Ося, Иосиф Блан. Мы с Миней считались уже стариками - полгода до демобы - и с Полицаем вплотную не стыковались. Я числился в хозвзводе, катался по Мадьярщине на своем грузовике: возил продукты, шмотки. Миня стал, зам комвзвода, старшим сержантом, заявление о вступлении в партию подал. Вот. А Ося оказался в его взводе - взвод управления. Я несколько раз слышал, как он пел. Кобра... С тех пор он как будто живет во мне... Полицай звал его Планом или Блином - по-разному, и терпеть не мог, когда он брался за гитару. Он вообще его за человека не считал: хилый, мечтательный, к тому же жид. Рассказывать дальше?

Кобра кивнула.

10

Полицай носил в себе тот первичный тип антисемитизма, в котором сочетание двух слов: Иосиф и Блан, - способно вызвать бессознательные спазмы головного мозга и привести к совершенно диким результатам. Пока Вадим собственными глазами не увидел, как Блан действует на Полицая, он был глубоко убежден, что антисемитизм - дурацкая выдумка сионизма.

Справедливости ради, другие евреи не производили на Полицая столь сильного впечатления, некоторых он просто игнорировал. Но Блан... Едва у Полицая освобождались руки после долгих тренировок на тренажерах, он тут же начинал искать повод растереть Иосифа Блана в томатную пасту.

По совковым традициям зоны народ в армии делится на уголовников и политических. Евреи там почти сплошь политические, ибо у тех, кто тянет на уголовника, достаточно смекалки и денег, чтобы вообще не связываться с Вооруженными силами. Таким образом, в незамысловатой субординации прапорщика Полоцкого жид Блан не лез ни в какие ворота, а по уровню развития уступал даже фраерам из Москвы и Ленинграда.

Мелкому шустрому Лелику, шестерке и левой руке Полицая, оставалось тогда несколько дней до самолета в Союз, ходил он в тапочках, кителе нараспашку и без пилотки (это очень круто по армейским понятиям, ходить в тапочках и без пилотки там, где все в сапогах и застегнуты на все пуговицы). Так вот, приметив Осю, Лелик моментально сообразил, как, в целом, сложится жидовская карьера вплоть до демобилизации.

- Ты еврей? - спросил он у Блана.

Тот воздержался от ответа и решил отойти в сторону.

- Я, бл, с тобой базарю или нет?! - заорал Лелик, не чувствуя должного почтения, и зарядил смачного пинка под задницу черноволосого фраера с грустным лицом.

Впрочем, тут и так все понятно.

- Вешайся, дурик! - радостно воскликнул Лелик и, хлопая тапочками, засеменил к спортзалу: - Полицай!! Секи, Полицай! Га-га-га-га-га!

Прапорщик Полоцкий с помощью семидесятикилограммовой штанги догонял трицепсы:

- Че ты, Лелик, в натуре?

- Ты здесь?

- Да, нах.

- Секи: там жида какого-то привезли! Га-га-га! Хочешь посмотреть?

Техника интересовала Осю на уровне велосипеда. Все, что шумело - моторы, запахи машинного масла и выхлопных газов - его угнетало. Везло ему необычайно: Ося прилетел в Венгрию и тут же очутился в ремонтном взводе. Нельзя сказать, был зачислен, нет, он именно очутился, как очутился в армии в частности, да и на земле в принципе. Дело в том, что, по прибытии в бригаду молодняка, командир ремонтного взвода находился в запое, а командиры боевых батарей, предпочитавшие бледным юношам с горячими взорами простых смышленых хлопчиков, быстренько разобрали то, что требуется, и спихнули Блана в ремвзвод. Вернувшись из запоя, командир ремонтного взвода обнаружил в своем подразделении Осю, закатил скандал в штабе дивизиона (этот хмырь Блан разбирался в технике хуже, чем он - в философии Карла Юнга) и после двухнедельных попыток его сплавить, наконец, сплавил.

Ося был переведен во взвод управления, заместителем командира которого являлся старший сержант Яновский. Или просто Миня.

Мишка Осю пригрел. Втихомолку он утверждал, что и сам на одну треть - еврей (только представить себе, сколько это) и что его долгом является помогать, выручать, поддерживать... А если серьезно, то главной причиной их дружбы послужил незаурядный ум Иосифа Блана и его потрясающее своеобразие, - все это в армии катастрофически отсутствовало и, если встречалось, напоминало глоток свежего воздуха в темном царстве.

Когда взвод управления шел в караул, Миша ставил Осю на лучшие посты, в лучшую смену, много толковал с ним о жизни и книгах, приобщался. Наконец, Миня твердо решил, что, отслужив свой срок, будет поступать в университет.

Однажды Ося взял гитару и запел. Ну, в армии много кто голосит. Но чтобы так...

Он ложился на кровать, закидывал голову на подушку, вокруг садились слушатели, он закрывал глаза, и его извивающийся голос змеей уходил под огромный потолок казармы – стройно и бархатно. Он пел только Высоцкого, и это можно было видеть и трогать: баньку по-белому, нелегкую с кривою, бешеных коней, охоту на волков...

Словно пьяный без вина, словно под планом, Ося пел, прерывался, бормотал стихи (одно из них об Элладе) и снова пел.

Полицаю не нравилось то, что устраивает Ося Блан. О вкусах Полицая никто не спорил. И Ося однажды перестал петь.

Чтобы остаться наедине с самим собой, в армии необходимо воспользоваться одним из способов, набор которых жестко ограничен. В этом смысле уникальная возможность - стать писарем с правой владения ключа от кабинета. Ключ от кабинета в армии - святая святых. Осе улыбнулась удача – его сделали писарем и дали ключ кабинета начальника автослужбы.

Весьма скоро кабинет начальника автослужбы превратился в ночной бордель для стариков хозяйственного взвода и взвода управления. Вадик с Мишкой играли заметную роль в этой компании. После отбоя они запирались в кабинете начальника автослужбы, пили пиво, ели жаренную картошку и мадьярские сладости. Осе тоже перепадало, но позже. Пока шли посиделки стариков он стоял на шухере, дабы никто не потревожил их священный покой.

Как-то раз, в районе трех ночи, в казарму заглянул Полицай. Ося дал знак, и сборище стариков успело вовремя разбежаться по койкам. В кабинете остались лишь пивные бутылки, дым коромыслом и ...Ося на капитанском мостике.

Вернее, он попытался закрыть дверь, тоже дал деру в спальный кубрик, но не успел. Полицай его поймал на полдороги к кровати. Поймал и попросил открыть кабинет начальника автослужбы. Ося открыл.

Увидев следы импровизированного пиршества, Полицай картинно удивился:

- Че это за бардак, чувак, бл? - спросил он у Оси. На прапорщике были погоны с двумя крупными самопальными звездами, широкополая генеральская фуражка и яловые, стоячие словно капсулы снарядов сапоги. Полицай чувствовал себя не меньше, чем генерал-лейтенантом: - Чем ты тут занимался, нах, План, блн?

- Плакат рисовал. - Ося кивнул на огромный лист ватмана, на котором стояло пиво, картошка, печенье, вафли, ну, и так далее.

- Не понял... - Полицай офигел от того, насколько этот жид беззастенчиво брал его на понт. - Ты че, чувак?!

Без замаха, но точно каблук ялового сапога впечатался в ногу солдата Блана. У Оси отключился голос: полное впечатление, что на пальцы свалилась бетонная плита с длинными гвоздями, - от дикой боли он полетел на пол.

- Наколоть хотел, да, бл? Вставай, жидок. Че телишься? Другую давай сюда, нах, - попросил Полицай, имея в виду ногу.

Ося отполз к двери, не позволив Полицаю размазать себе вторую подставку. Тогда тот, разозлившись, тремя ударами сапога отбил ему грудину.

- ... Впредь меня не накалывай, - попросил Полицай, оставляя свернувшегося, как улитка, солдата Блана. - И не дай божок, стуканешь, блн, ясно? У меня давно по тебе руки чешутся. А стуканешь, нах, я тя и в Африке достану.

Перешагнув через Осю, Полицай вышел из кабинета начальника автослужбы и плотно закрыл за собой дверь.

От этих трех ударов Блан неделю не мог вздохнуть. Пальцы на правой ноге раздулись и стали в полтора раза толще, чем на левой (в сапогах этого не заметно, кроме того, Ося изо всех сил старался не хромать и никому не рассказывал: перспектива подохнуть от руки Полицая, если тот выведает, кто его "стуканул" казалась ему отвратительной).