Питер Страуб - Глотка

– Порядочность, – повторил я. – Уважение. Честь.

– Именно так. Ты понимаешь мои слова? Ты начинаешь понимать?

– В своем роде, – сказал я, гадая, не нападет ли он на меня снова. – Я понимаю, что ты чувствуешь себя сиделкой Алана.

– О, сначала я был сиделкой Эйприл. В те дни я был просто маленьким солдатиком Алана. А потом мне и ему пришлось служить сиделкой, а в этот момент моя обожаемая женушка оказалась в постели с этим юным слизняком.

– И это было непорядочно, – подхватил я. – Не то что изрубить на кусочки в темном тоннеле своего собственного аспиранта.

Лицо Джона потемнело, он сделал шаг вперед и ударил изо всех сил по ножке журнального столика. Ножка развалилась пополам, и столик наклонился в его сторону. С него посыпались книги. Джон улыбнулся, глядя на этот беспорядок и явно раздумывая, не поддать ли ногой по каждой книге в отдельности, но потом передумал и снова двинулся к камину. Он поглядел на меня глазами, полными триумфа и злобы, взял бронзовую табличку, поднял ее над головой и обрушил! на угол мраморной крышки. На пол упал кусок розового мрамора. Тяжело дыша, Джон сжимал табличку и оглядывал комнату в поисках новой мишени. Наконец он выбрал торшер и швырнул табличкой в него. Она пролетела мимо торшера и ударилась о стену, на которой оставила темный след, а затем упала на пол.

– Убирайся из моего дома.

– Я хочу сказать еще одну вещь, Джон.

– Я не могу ждать, – он по-прежнему тяжело дышал, а глаза словно пульсировали в глазницах.

– Что бы ты ни говорил, мы были когда-то друзьями. Ты обладал одним качеством, которое мне очень нравилось, – ты шел на риск, потому что думал, что это поможет тебе приобрести новый жизненный опыт. Но ты потерял лучшую часть себя. Ты предал всех и все, что было для тебя важно, ради денег, на которые можно купить совершенно бессмысленную жизнь. Я думаю, ты продал себя, чтобы вести более или менее такой же образ жизни, какой вели всю жизнь твои родители, которых ты тоже презираешь. Но самое забавное, что в тебе осталось еще слишком много от прежнего Джона Рэнсома, так много, что это поможет тебе благополучно спиться. Или разрушить себя более быстрым и кровавым способом.

Джон поморщился и отвел глаза.

– Легко делать выводы, когда ничего не знаешь.

– В твоем случае, – сказал я, – не так уж много надо знать.

Он напоминал зверя в зоопарке. Я встал, чтобы уйти. Атмосфера в доме была примерно как в медвежьей клетке. Я подошел к входной двери и открыл ее, ни разу не оглянувшись. Я услышал, как Джон встал исправился в кухню к холодильнику. И закрыл за собой дверь, заперев Джона Рэнсома в том мире, который он создал для себя, а сам вышел в солнечный мир, который казался мне сейчас созданным заново.

Когда я вернулся, Том сидел перед компьютером, почесывая голову и переводя взгляд с экрана монитора на беспорядочную кучу газетных вырезок, лежавших перед ним на столе. В другом конце комнаты ксерокс то и дело выплевывал листы бумаги в пять разных подносов, на каждом из которых уже лежала стопка толщиной примерно в фут. Я заглянул в комнату, и Том поднял на меня глаза.

– Итак, ты виделся с Джоном, – это был не вопрос, а утверждение.

Том кивнул. Он знал о Джоне Рэнсоме все – знал с того самого момента, когда Джон впервые пришел к нему в дом.

– Через пару часов все копии будут сняты. Поможешь мне написать сопроводительные письма и запаковать копии?

– Конечно, – сказал я. – А что ты делаешь сейчас?

– Вожусь с одним небольшим убийством в Вестпорте, штат Коннектикут.

– Продолжай, а я должен немного поспать.

Через два часа я снова спустился на второй этаж и позвонил по телефону из кабинета, чтобы заказать себе билет на обратный рейс в Нью-Йорк. Из ксерокса как раз вылетали последние листы.

Том развернул кресло в мою сторону.

– Что мы напишем в сопроводительных письмах?

– Как можно меньше.

– Хорошо, – сказал Том и очистил экран компьютера.

Я подумал, что вам следует увидеть копию записок, которые я нашел в мусорном баке за своим магазином вчера вечером. Я посылаю эти копии еще в четыре места. Оригиналы уничтожены, поскольку от них плохо пахло. Человек, который написал это, утверждает, что убил многих людей. Но что еще хуже, из записей ясно, что он служит в полиции нашего города. Надеюсь, вы удалите его с его поста. В сложившихся обстоятельствах предпочитаю остаться анонимным.

–Немного вычурно, – заметил я.

– Я никогда не претендовал на роль писателя, – Том зарядил принтер, отпечатал письмо в пяти экземплярах, потом сходил на кухню и вернулся оттуда с огромными листами упаковочной бумаги и мотком бечевки. Мы запаковали каждый комплект копий в два листа оберточной бумаги и написали на них печатными буквами имена и адреса мест работы Изабель Арчер, шефа Гарольда Грина и Джеффри Боу. На четвертой пачке Том написал «Отдел исследования поведения, Федеральное бюро расследований, Квонтико, Виргиния».

– А как насчет пятой пачки? – спросил я.

– Она для тебя, если хочешь. Я сохраню оригиналы.

Я написал на последней пачке собственное имя и адрес.

Центральная почтовая контора Миллхейвена выглядела как старый вокзал. Пятидесятифутовые потолки, мраморные полы, двадцать высоких окошек, напоминавших билетные кассы Центрального вокзала. Я поднес две пачки с копиями к одному из этих окошек, а Том подошел к другому. Человек за конторкой спросил, уверен ли я, что действительно хочу отослать этих монстров по почте. Да, действительно. Но что там такое? Документы. И пусть их пошлют первым классом. Мужчина взвесил все это на весах и сказал, что я должен ему в общей сложности пятьдесят шесть долларов и двадцать семь центов. Выражение его лица ясно говорило, что он считает меня идиотом. Когда мы с Томом выходили, клерки наклеивали на посылки длинные ряды марок.

Мы снова оказались на жаре. «Ягуар» стоял на платной стоянке у подножия мраморных ступенек. Я спросил Тома, не отвезет ли он меня в одно место повидаться со старым другом.

– Если только ты обещаешь представить меня ему, – сказал Том.

В пять часов мы сидели внизу в большой комнате перед телевизором, который Том выкатил откуда-то из-за шкафов с картотекой и другой мебели. Я держал в руке стакан холодной «Джинсенг-ап», три бутылки которой обнаружил в холодильнике Тома. Я люблю «Джинсенг-ап». Нечасто удается найти напиток со вкусом пережаренной пыли.

* * *

Алан Брукнер почти набрал свой вес, был чисто выбрит, подстрижен и одет даже с некоторой щеголеватостью. Я представил ему Тома Пасмора, а старик представил нас Сильвии, Алисе и Флоре. Сильвия, Алиса и Флора были вдовами лет по восемьдесят, которые выглядели так, словно провели последние сорок лет жизни в косметических салонах, на занятиях йогой и в водолечебницах, где принимали минеральные и травяные ванны. Ни одна из них не хотела оставлять другую наедине с Аланом, поэтому старушки держались все вместе.

– Надо воздать Джону должное, – сказал Алан. – Он нашел место, где надо сильно постараться, чтобы побыть в одиночестве. – Голос его эхом раздавался в огромном устланном коврами фойе Голден-мэнор, но никто из седоволосых мужчин и женщин, пьющих рядом чай и поглощающих сэндвичи с огурцом, не повернул головы. Они уже успели привыкнуть к Алану.

– Замечательное место, – сказал я.

– Смеешься? Да здесь просто потрясающе, – загрохотал Алан. – Если бы я знал о его существовании, поселился бы здесь много лет назад. Я даже устроил сюда на работу Элайзу Морган. Эти девочки все ей завидуют. – Он понизил голос. – Мы с Элайзой каждый день едим вместе ленч.

– А Джона вы часто видите?

– Он приезжал два раза. Ничего страшного. Я знаю, что ему не по себе рядом со мной. И ему не нравится, что я сделал, когда пришел в чувство, вернее, в то, что осталось от моих чувств. Так что он не тратит на меня зря время, и это замечательно. Я действительно так думаю. Джон ведет себя иногда немного инфантильно, а ведь ему надо как-то продолжать жить.

Том спросил Алана, что же он сделал, придя в чувство.

– Когда я освоился здесь, я снова передал свои финансовые дела в руки своего адвоката. Надо быть человеком моего возраста, чтобы понимать мои нужды – вы, может быть, не знаете этого, но Джон имеет тенденцию срываться, рисковать без причины, а я хочу, чтобы мои деньги приносили хороший, стабильный доход. Вот я и подобрал себе другого опекуна, и, кажется, Джон очень разозлился.

– Думаю, вы поступили правильно, – сказал я, глядя в колючие темные глаза Алана.

Том, извинившись, удалился в ванную.

– Время от времени я думаю о Джоне, – казал Алан, понижая голос. – И не уверен, что они с Эйприл сохранили бы свой брак. Мне иногда кажется, что я не знаю, что он вообще за человек, кто он на самом деле.

Я кивнул.

– Алан, сегодня в новостях, возможно, передадут кое-что, имеющее отношение к смерти Эйприл. Это все, что я могу сказать. Но из этого может выйти довольно шумная история.