Уоррен Мерфи - Последний оплот

Зава сидела неподвижно, слегка изогнувшись и выставив вперед грудь. Башмар заметил ее округлые формы и ложбинку между возвышенностями.

– Охо-хо! – промычал он, наклоняясь, чтобы погладить гладкую смуглую ногу девушки.

Зава попыталась отпрянуть, но холодный металл еще сильнее прижался к ее затылку.

– Одно движение или крик, – предупредил Башмар, – и ты останешься без головы.

Башмар провел другой рукой по плечу Завы и сказал:

– Это будет наша первая жертва!

С этими словами он содрал свою резиновую шапочку. Двое его подручных сделали то же самое. Дыхание Завы сделалось еще более учащенным, что лишь добавило притягательности ложбинке между двух высоких барханов. Она почувствовала, как ствол убрали с ее затылка, и затем услышала, как солдат за ее спиной стал раздеваться.

– Но сначала, – провозгласил Башмар, не сводя глаз с ее груди, – ты познаешь мощь арабского тела и могущество арабского ума. Ты поймешь превосходство нашей великой культуры.

– И нашей тоже. Африканской тела и африканской ума, – раздался голос у нее за спиной. – Я сама полковник.

Башмар сорвал с Завы рубашку.

Его люди готовы были разразиться бурными аплодисментами. Человек, стоявший за спиной у Завы, наклонился через ее плечо, чтобы получше рассмотреть это дивное диво. Зава закрыла глаза и пыталась удержаться от слез.

Башмар вытащил из пластиковой упаковки пистолет с глушителем и, ткнув им Заву в ребра напротив сердца, заставил опрокинуться на спину на передние сиденья. В поясницу ей уперлась ручка переключения скоростей, Зава прикусила губу, сознание ее затуманили чувства унижения и ненависти.

Пистолет, который до этого был приставлен к ее груди, оказался под подбородком, а две пары рук ухватили ее за ноги. Зава попыталась крикнуть, но ей тотчас же засунули в открытый рот кляп из резиновой шапочки.

– Да здравствует героическая борьба арабов за свободу! И африканцев тоже, – добавил Башмар, расстегивая штаны своего комбинезона.

Зава почувствовала, как ствол пистолета отдирает пуговицы с ее юбки. Единственные звуки, которые она теперь слышала, – это скрип резины во рту, гул в голове и треск отлетавших пуговиц.

В глазах у нее поплыла желтая пелена. Ствол пистолета сильнее прижался к ее горлу. Она почувствовала, как живот обдало порывом теплого воздуха. Она попыталась оказать сопротивление, но ноги ее по-прежнему держали крепко, словно в тисках. Прежде чем раздался вопль, она услышала треск сдираемых трусиков.

Сначала она решила, что кричала сама. Но затем поняла, что во рту у нее по-прежнему находится вонючая резина. Внезапно железо перестало давить ей на горло, и Зава услышала короткий стук очереди из автомата с глушителем. Она вдруг поняла, что ничто не мешает ей сесть, и села. Первое, что бросилось ей в глаза, – террорист, который стоял на коленях и с удивлением смотрел туда, где еще недавно у него были кисти рук, а теперь остались два красных обрубка, из которых на правую ногу Завы лилась кровь.

Зава почувствовала, что и левая нога ее также свободна, – второй террорист был занят тем, что пытался удержать свои внутренности, которые так и норовили выпасть из живота.

Зава увидела, как между двумя террористами промелькнуло какое-то желтое пятно, затем обогнуло Абуликту Мороку Башмара, который застыл на месте со спущенными штанами.

Недолго думая, Зава выхватила маузер и, нацелясь между ног руководителя диверсантов, выстрелила. Тот завертелся волчком, и на его лице появилось удивленное выражение человека, который вдруг понял, что он смертен. После этого Башмар упал на землю и больше не шелохнулся.

Наступила тишина. Зава неуверенно обернулась и увидела четвертого террориста, а точнее сказать, то, что от него осталось, поскольку он каким-то непостижимым образом ухитрился сунуть дуло своего автомата себе в рот и нажать на спуск.

Вытащив наконец изо рта резиновый кляп, Зава глянула через ветровое стекло джипа. Перед джипом стояли Римо и Чиун.

Чиун скрестил руки на груди, спрятав кисти в рукава своего золотистого кимоно. Римо небрежно прислонился к капоту джипа и дул на пальцы левой руки.

Зава Фифер кое-как завернулась в разорванную юбку и, сев на водительское место, присвистнула.

– Добро пожаловать обратно, – только и сказала она.

Пока Римо вел джип обратно в Тель-Авив, Зава молчала, съежившись на заднем сиденье. Наконец она зашевелилась и сказала:

– А вы были правы.

– Еще бы, – сказал Чиун.

– Я думала о том, что вы тогда сказали, – продолжала Зава, не обращая внимания на слова Чиуна, – и решила, что вы были абсолютно правы.

Они сами предали погребению останки диверсантов. Для этой цели им понадобились лопата, несколько камней и большой курган из песка. После чего они поспешили убраться от Мертвого моря.

– Я тоже думал о том, что тогда сказал Чиун, – подал голос Римо. – И ты, конечно, был прав. Никто не должен заполнять вселенную гамбургерами, иначе фирма «Звездный мир» собьется с ног, доставляя кетчуп.

– Не обращай внимания на пачкуна, молодая особа, – сказал Чиун, оборачиваясь назад, где сидела, завернувшись в одеяло, Зава. – Он не настолько умен, чтобы понять мудрость Синанджу.

– Космические корабли будут носиться с грузом пикулей и лукового соуса, – продолжал как ни в чем не бывало Римо.

– Тем не менее, – продолжал Чиун, – мало признать справедливость сказанного. Ты должна еще и извиниться.

– За что? удивилась Зава. – Что я такого сделала?

– Ты ужасно обошлась с тем человеком. Это просто какой-то кошмар.

Зава села прямо, глаза ее заблистали.

– Как? Вас удивляет, что я убила его? Этого негодяя? Что же мне было делать с этим мерзким арабом?

– Дело не в том, что ты убила его, – спокойно отвечал Чиун. – Дело в том, как ты убила его. Есть неверные способы, и есть мудрость Синанджу. Я просто разочарован. Ты явно подавала надежды. Зачем же все портить пистолетом?

Зава снова откинулась на спинку сиденья.

– И он учит меня здравому смыслу, – пробормотала она. – Она поглядела на темную пустыню, потом спокойно продолжила: – А знаете, вы правы. Пистолет все опошлил. Мне надо было убить его собственными руками. Ведь просто поразительно, чего добились мы в этих краях трудом наших рук.

Чиун кивнул, а Римо наклонился к нему и прошептал:

– Не сейчас, Чиун. Немного погоди. Сейчас не время.

– Сейчас как раз самое время, – парировал кореец. – Продолжай, – сказал он Заве.

Зава по-прежнему смотрела на темную пустыню.

– Это моя родина, – говорила она. – Это земля моего отца. Он сражался за нее и обрабатывал ее. Он строил на этой земле. И она его убила. Сначала убила его внутренне. Он воевал пять дней в неделю. Вы не представляете, что это такое: прощаться каждую неделю со своей семьей – и, может быть, навсегда.

Римо повернул руль, чтобы остановить джип у обочины, но Чиун сказал:

– Поезжай дальше.

– Это-то и убило мою маму, – продолжала Зава. – Мой отец... – Она задумалась на мгновение, потом продолжала: – Она была очень сильной женщиной. Ее единственная ошибка заключалась в том, что она любила моего отца сильнее, чем Израиль. Когда его разорвал снаряд из построенного в России танка, в ней самой все вдруг умерло. От него же ничего не осталось. Не то чтобы в гроб, в конверт было нечего положить. Ну а мама умерла три месяца спустя.

Внезапно Зава рассмеялась – пронзительно, почти истерично.

– Понятия не имею, зачем я вам все это рассказываю. Это ведь секретная информация.

Ни Римо, ни Чиун не сказали ни слова.

Зава перестала улыбаться, посмотрела на потолок джипа и сказала:

– Мой жених с детства работал на военном объекте. Делал бомбы. В прошлом месяце его не стало. Он погиб, когда террористы подложили мину. Я и члены моей семьи постоянно оказываемся не там и не в то время. Все, кого я любила, погибли... Вот я и решила посвятить свою жизнь защите... – Зава замолчала, так и не договорив фразы. – Извините. Я что-то разболталась...

Римо посмотрел в зеркальце. Он увидел глаза Завы. В них не было ни слез, ни боли, ни теней прошлого. Это были глаза профессионала. Никаких надежд, мечтаний, грез. У него были точно такие же глаза.

– Ну а насчет бомб можете не беспокоиться, решил обрадовать ее Римо. – Они находятся под весьма надежной охраной.

– Что вы, американцы, в этом понимаете? – вдруг вспылила Зава. – У вас случается война раз в двадцать лет, да и то вы воюете на чужой территории. А потом сидите в креслах и рассуждаете о том, как это было ужасно. А для нас война – это жизнь. Вопрос выживания. Враг превосходит нас в численном отношении втрое. Война идет на нашей земле, и умирают наши братья. Я бы убила кого угодно и сколько угодно, если бы только это могло положить конец войне.

Она говорила, едва сдерживая себя. Потом замолчала. По содержанию монолог ее был страстным, но в голосе страсти не было. Реальность уничтожила эту страсть.